Герой Советского Союза Н. ХОДОСОВ

В РАЗВЕДКЕ

Я получил назначение в гвардейский полк командиром взвода пешей разведки. Вызвал меня в первые же дни командир полка и спрашивает, готов ли я к тому, чтобы "языка" достать.
Я уже тут огляделся достаточно и с людьми познакомился. Бои, правда, шли ожесточённые. Гул не затихал ни днём, ни ночью. Но гул гулом, а разведка разведкой. Мне казалось, что одно другому нисколько не мешает. Уверенно ответил командиру, что готов вполне. Еще рассказал ему, как, воюя в Одессе, захватил 22 немца, как во время десантных операций в Феодосии вместе с группой моряков захватил в плен двух немецких майоров, четырёх капитанов и 60 солдат. Брал "языков" и в Севастополе. В общем доложил, что руку на них набил основательно.
Я не собирался хвастать. Я был вполне убеждён, что задание, конечно, выполню.
И вот возвращаюсь я из первого поиска... без "языка". И еще предстоит доложить, что не только задания не выполнил, но л своего одного разведчика потерял.
Ждал, что попадёт мне от командира крепко. Но вышло совсем не так. Когда командир выслушал мой рассказ (а рассказывал я о поиске со всеми подробностями), он сперва как-то задумчиво и словно не мне сказал:
- Да-а, не тот стал немец, не тот...- а потом вдруг в упор произнёс: - Учиться надо, товарищ Ходосоз, учиться.
Я опешил. "Он всерьёз мне это говорит или просто хочет больнее уколоть за неудачу? Ведь ему известны мои боевые дела в прошлом - что же он со мной, как с новичком разговаривает? Куда лучше, если бы просто выругал!"
В то время об учёбе говорили очень много. Не раз, конечно, и я читал майский приказ № 130, в котором товарищ Сталин требовал, чтобы каждый воин стал мастером своего дела. Но я считал, что речь идёт о молодых, необстрелянных воинах и уже во всяком случае не о таких, как я, - прошедших огонь и воду. Так обидно мне стало: воевал, воевал и вдруг, оказывается, ничего не приобрёл, - учиться надо...
- Завтра же "язык" будет, товарищ подполковник! - выпалил я, уходя от командира.
Но он посмотрел на меня недоверчиво.
По дороге в свой взвод я усиленно обдумывал, как проведу завтрашний поиск; и мне уже представлялось, как я приведу на КП фрица или, ещё лучше, двух, как я доложу об этом и как командир скажет что-нибудь, что смягчит обиду. Одним словом, я твёрдо решил показать своё умение и здесь, в Сталинграде.
К поиску готовились весь день. Я отобрал самых опытных и смелых бойцов. Мы поползли к немецким позициям в полночь. Молча, как тени, проскользнули во вражескую траншею. Это было самое главное - незаметно подкрасться к немцам. Теперь дело только за нами. Наскочить на фрица и взять его. Мы побежали по траншее в обе стороны...
Однако вскоре мы убедились, что траншея пуста - в ней нет ни единого немца.
Я понял, в каком дурацком положении мы очутились, не предусмотрев, что немцы могут уйти на ночь из траншей. Чувствую, как кровь бросилась к голове, как запылали у меня щёки.
А в это время немцы повесили над траншеей яркие ракеты и, видимо, заметили нас. Заработали их пулемёты.
Мы вынуждены были вернуться снова ни с чем, и опять моя группа понесла потери - двоих ранило.
Я изо всех сил старался разобраться в происшедшем. Вчера перед немецкими позициями мы обнаружили себя тем, что попали на минное поле, сегодня вскочили в пустую траншею. Две вылазки - и без результатов!
В Одессе я тоже не раз возвращался из поиска без "языка". И, однако, теперь я был расстроен, как никогда раньше. Почему? Вот вопрос, на который мне непременно надо было самому себе ответить. Я старался тщательно анализировать и свой собственный опыт и опыт товарищей и пришёл к выводу, что немцы теперь стали действовать иначе. Немец, ужаленный в боях, стал осторожнее, стал хитрее. А я? А я попрежнему лезу напролом. Вот когда мне стали понятны слова командира: "Немец стал не тот, товарищ Ходосов, учиться надо". Эти советы казались мне теперь такими нужными и полезными, что я даже удивился: как я мог принять их за оскорбление? Вот чудак, вот чудак-то!
С этого времени я стал следить за противником и за его повадками так, как никогда раньше не следил.
Как командир взвода, начал требовать от своих подчинённых ежедневной упорной учёбы. Во что бы то ни стало добивался, чтобы они поняли необходимость этого так же отчётливо, как я сам понимал теперь. Виды учёбы применял различные: регулярно производил разбор боевых действий, в более свободное время отрабатывал с бойцами всякие насущные для разведчика вопросы. Конечно, всё это давалось нелегко. Вернулись люди с боевого задания, им поспать хочется, а я их на занятия зову. Ясно, что не раз видел на лицах выражение недовольства.
Руководя, как правило, занятиями сам, я всячески поддерживал и инициативу бойцов в этом деле. Как-то на досуге красноармейцы Яковлев и Нестеренко научились обезвреживать вражеские мины. Замечательно! Нам уж и так надоело: как в поиск идти, так к сапёрам за помощью обращаться. А теперь у нас свои сапёры, никого больше просить не придётся. Но почему бы не обучить этому делу всех бойцов? Какую гибкость приобрёл бы взвод! Сколько раз случалось, наткнётся группа на мины - и лежит в ожидании сапёров час, а то и другой.
У нас во взводе появился лозунг: "Каждый разведчик - минёр". Дело оказалось нетрудное, а пользу принесло громадную. Даже со стороны можно было заметить перемену. Как ни были храбры разведчики, но всё же прежде ползли на задание с опаской: кто его знает, хоть сапёры и расчистили путь, а вдруг одну какую-нибудь мину пропустили? Теперь же шли на задание и смелее, и увереннее. Вот она что даёт, учёба! Лучше всяких слов агитировал за неё этот пример.
Немало тренировались мы также и в том, чтобы как можно стремительнее врываться во вражескую траншею. От быстроты зависело очень многое. Часто проводили тренировки с боевыми гранатами. Бойцы ползли к траншее на определённом расстоянии друг от друга, метров с 25-30 бросали гранаты и вслед за тем устремлялись вперёд.
Бойцы знали моё требование: относиться к учебным занятиям так же серьёзно, как к выполнению боевого задания. И чему только взвод не учился! Учились ночью ходить по азимуту, по ориентирам, по карте и по звёздам, искусно ползать, бегать, строить плоты, определять расстояние до огневых точек противника, отличать его следы. Всего, пожалуй, и не перечислишь.
Предвидя, что нам придётся действовать в лесу, заблаговременно стали учиться и по деревьям лазить. Это уже когда начали наступать. Входили в какую-нибудь рощу, и я командовал: "По деревьям!" - и смотрел на часы. Того, кто первым влезал, - хвалил, а отстающим вновь подавал команду до тех пор, пока они не достигали результатов передовиков. Иногда передавал свои часы отставшему и приказывал:
- Ну-ка, засекай время, смотри! - А сам стремительно бежал к дереву, подпрыгивал, хватался за сук и обхватывал ногами ствол. Затем три-четыре рывка, и я скрывался в ветвях.
Иные бойцы смотрели на подобного рода занятие, как на ненужную трату сил и времени. Но я не переставал внушать им: пригодится, всё пригодится! И позже, встречая ту или иную преграду на пути, они убеждались, что я был прав.
Разумеется, были у меня и такие бойцы, которые туго осваивали необходимые для разведчиков приёмы. Я думаю, что это зависело не столько от неспособности их, сколько от вялости и безразличия. С такими приходилось особенно возиться.
Помню, как-то утром шёл я с пожилым бойцом Козловым. Замечаю следы. После небольшого дождя, прошедшего ночью, отпечатки получились особенно отчётливо. Можно было разглядеть все до гвоздика.
- Ну-ка, Козлов, что ты скажешь? - спрашиваю я, указывая на них.
Козлов посмотрел на меня с недоумением. Что сказать? Что шли двое? Это заметил бы и дурак. Он понимал, что меня интересует другое - свои шли или немцы. Но разве определишь? Стоит, задумался. А я еле сдерживаюсь. Знал я недостаток Козлова - мало он проявлял любознательности ко всему. И ведь сколько раз толковал ему: "Ты пойми: разведчик должен быть любознателен, как ребёнок, хотя бы он и в твоих годах уже был! Что бы ни встретил - должен дознаться: что это, почему, для чего? Тяжёлый человек! Вот и теперь он прошёл бы, оставив эти следы без внимания: кто ж, мол, здесь, в районе расположения полка, мог ходить, кроме своих?
- Да ты посмотри! - раздражённо настаивал я. - Это же прямо фотография, а не след. Ну-ка, наступи рядом!
Козлов сделал то, что я велел.
- Ну, есть разница или нет?
Некоторое время о" молча рассматривал отпечаток своего сапога. Наконец, увидел.
- Есть.
- Нет, ты уже докладывай: в чём разница?
Но, к моему удивлению, он нашёл разницу в том, что "похоже, эти в хромовых сапогах шли: след фасонистый, поуже моего..."
- Ох, Козлов! - не выдержал я, вышел из себя. - Когда ты только разведчиком станешь! Садись, слушай!
Мы присели с ним на корточки.
- Смотри, это самый настоящий фрицевский след. На подмётках гвозди, это-то видишь? На нашей обуви гвозди встречаются редко. Но главное даже не это. Главное вот что. - Я ткнул пальцем сперва в углубление от каблука, а затем в отпечаток подмётки. - Видишь, насколько каблук вдавился глубже? Это потому, что каблук у них высокий, мы таких не носим. И подковка на каблуке узкая. Пора бы знать, товарищ Козлов!
В общем разозлился я сильно. Сразу же после этого подвёл к следам весь взвод, спросил всех: к счастью, таких, как Козлов, во взводе больше не нашлось. Только тогда немного успокоился.
Настойчивая регулярная учёба приносила свои плоды. Взвод действовал всё лучше и лучше. О нём начали писать в газетах. Он тал известен даже в армии.

***

Какие бы препятствия ни встречались на пути, наши разведчики привыкали думать: а как преодолеть их, как перехитрить врага?
Когда немцы начали на ночь уводить свои подразделения из первой траншеи, оставляя здесь лишь нескольких дежурных солдат, в задачу которых входило создавать видимость присутствия целой части, мы быстро раскусили этот обман и решили проучить немцев. Стали поступать так: заходили за первую траншею, по вспышкам устанавливали, как передвигаются в ней дежурные, и нападали на них с тыла. Без единого выстрела и сравнительно легко мы таким способом захватили немало "языков", пока немцы, вконец, тоже сообразили, что мы раскрыли их хитрость. Пришлось им отказаться от того, чтобы отводить свои подразделения на ночь из первых траншей. Ни днём, ни ночью они уже не могли дать отдыха своим солдатам.

***

Поиск - самое трудное для разведчика. В наш полк не раз приезжали из других частей с просьбой помочь им в организации опека. Тогда по распоряжению командира полка наш взвод отправлялся "в гости". Помню, однажды приехали мы так в другую часть, и тамошние разведчики в один голос стали убеждать нас: "На нашем участке "языка" никому не достать!" Мы слушали их с явным недоверием. Затем взял слово я:
- Что нужно для того, чтобы успешно провести поиск? По моему готового рецепта на это не существует. Наш взвод сколько и проводил поисков, - всё выходило по-разному. Это вроде игры в шахматы: сколько ни играют, а партии всё разные. Однако это не означает, что поиск может удасться сам по себе. Нет. Во-первых, нужна тщательная подготовка - это самое главное. У нас иногда сам поиск проходит за час-два, а то и меньше, а на подготовку к нему мы тратим три, четыре, порой и все пять дней. Ведь наобум ни в тыл к противнику не пройдёшь, ни огневую точку его спешно не атакуешь. Мы не идём в поиск до тех пор, пока назубок не изучим местность, на которой нам предстоит действовать, не узнаем, какие преграды нам могут встретиться, как расположены огневые точки врага. Последнее особенно важно. Вот вы нам говорили, что на вашем участке немец так силен, что куда, мол, ни сунешься - всё равно, на огневую точку напарываешься. А я не верю, что это так. Не может быть, чтобы немец огневых точек наставил сплошь. Немыслимое это дело. Всё равно какое-то расстояние между ними есть. Вот эти "дыры" и надо найти. Мы отыскиваем их всеми средствами, выделяем слухачей, которые располагаются как можно ближе к вражеским позициям и ведут подслушивание, производим небольшие вылазки. Причём непременно стараемся отыскать две "дыры": одну для входа, другую для выхода. Правда, для этого требуется и времени немало, и выдержка, и терпение. Но зато, когда всё подготовлено, никто нас не остановит: и туда проскочим и обратно с "языком" выйдем!
На том я и закончил, но вижу на лицах собравшихся этакую усмешку: говорить-то, мол, каждый мастер... Поэтому я добавил:
- Мы приехали не только словесно опытом поделиться, но также проведём поиск на вашем участке. После этого, думаю, ещё лучше будет совместно разобрать, как правильнее всего организовать поиск.
"Хозяева" переглянулись: ага, значит, сами попробуете? Ну, что ж, посмотрим, как после заговорите...
Но мы чувствовали себя не в "гостях". Да и какие тут "гости"? Нам ведь не показные занятия на учебном поле предстояли!
Подготовку начали с самих себя: чётко распределили между собой обязанности, тщательно подогнали снаряжение, чтобы ни единого звука оно не производило. Перед тем как отправиться в поиск, я всегда произвожу самый строгий осмотр бойцов. Заставляю их бегать, прыгать и только после того, как убеждаюсь, что всё это происходит в полной тишине, подаю команду двигаться.
Взвод вышел к переднему краю. Разведчики замаскировались и стали наблюдать за противником. Перед нами была небольшая высота, через которую мы и решили напасть на немцев.
В первую же ночь удалось установить, что на высоте находится станковый пулемёт, а за высотой несколько миномётов. Подступы к высоте немцы заминировали и опутали колючей проволокой. Слева от высоты проходила неширокая, похожая на канаву, лощинка. Я уже подумывал над тем, что неплохо бы, пожалуй, подгруппу захвата пустить по ней, тем более, что станковый пулемёт обстреливал главным образом правую сторону высоты. В дополнение к этому лощинка оказалась незаминированной.
Но тут у меня родилось сомнение: а с чего вдруг немцы так недооценили эту лощину? Подзываю к себе Ивана Перегудова и приказываю:
- Выдвинься по лощинке как можно дальше и наблюдай. Но наблюдай в четыре глаза! Понял?
Перегудов возвращается к концу второй ночи и докладывает:
- Метрах в шестидесяти за колючей проволокой, прямо перед лощиной - станковый пулемёт. Прислуга меняется в два часа ночи.
О том, как ему удалось установить это, он рассказал после, когда уже подводились итоги поиска: "Притаился я у самой проволоки, смотрю, слушаю - ничего особенного не примечаю. Вдруг - металлический щелчок. Глянул на часы - ровно два. "Может, думаю, фрицы идут?" Однако никто не показывается. Больше ничего в эту ночь я и не увидел и не услышал. Но щелчок мне покоя не даёт: не может быть, чтобы он в таком месте случайно раздался. Снова время подходит к двум, я начинаю нервничать: как назло, стрельба поднялась, ничего за нею не слышно, а, думается мне, щёлкнуть-то всё-таки должно. Ровно в два расслышал сквозь пулемётную очередь вчерашний щелчок. Ну, значит, правда, не ошибся. И сразу же заключил: это они пулемёт рукояткой проверяют, смена, стало быть, у них в два часа происходит.
На четвёртую ночь, оставив лишь нескольких наблюдателей, я отвёл взвод в тыл. Выбрал высоту, похожую на ту, которую занимали немцы, опоясал её проволокой, так же как у немцев, разместил пулемёты и разыграл "бой" на захват "языка". Причём "противника" изображали разведчики того полка, в который мы приехали. Всё получилось очень хорошо. Огорчило меня только то, что подгруппа захвата своевременно была обнаружена и по ней был открыт пулемётный "огонь". Правда, меня пытались успокоить.
- Так мы же специально её ждали, а фрицы не доглядят!
Но я резко оборвал:
- А вы не считайте врага глупее себя, - сами в дураках останетесь! Если уже враг обнаружил вас - действовать быстро, атаковать решительно! Понятно?
Но всё-таки я сильно нервничал. Как пройдёт этот поиск?
Весь день бойцы спали, а вечером, плотно поужинав, отправились к прежнему месту. Решили напасть на вражеский пулемёт, что под высотой. Поскольку обнаружен пулемёт внизу, лезть на высоту не было никакого смысла. Временем нападения избрали два часа ночи, т. е. тот момент, когда будет происходить смена прислуги. Перед тем как начать действовать, Иван Перегудов ещё раз пополз в лощину и оставил там на достаточно видном месте чучело, чтобы немцы при свете заметили его и всё внимание своё устремили туда. Погода благоприятствовала нам - ночь выдалась ненастная, о вечера со стороны противника подул сильный ветер, по небу мчались низкие тёмные облака, моросил мелкий дождь.
- Прелесть! - восторгался я. - Прямо как по заказу!
С исходного рубежа двинулись так: впереди ползли сапёры, за ними - две подгруппы обеспечения (каждая силой в отделение), которые должны были прикрывать огнём работу сапёров. Подгруппа захвата в 5 человек (её возглавлял я сам) следовала несколько сзади. Ползли очень тихо. Благополучно разминировали участок и прорезали проход в проволочном заграждении.
Подгруппы обеспечения отошли одна вправо, другая влево. Их задача теперь состояла в том, чтобы немедленно в случае нужды придти на помощь подгруппе захвата. Таким образом, подгруппы обеспечения образовали проход вроде коридора, в который и поползла по-пластунки моя подгруппа - захвата.
Теперь всё дело решали быстрота и натиск. То, над чем раньше можно было раздумывать хоть несколько часов, теперь надо было решать в течение секунд.
Занимая указанную ей позицию, подгруппа захвата всё же произвела какой-то шум. Немцы немедленно осветили местность ракетами. Мы застыли на месте, плотно прижимаясь к земле. Раздалась пулемётная очередь. Положение обострилось. Однако заработавший пулемёт ободрил нас: наконец-то, он выдал себя окончательно! Теперь стало ясно видно, где он расположен, а главное - мы увидели по следу трассирующих пуль, которыми он бил, куда он был нацелен - на лощинку. Я облегчённо вздохнул, - нам удалось отвлечь внимание немцев: они расстреливали чучело, установленное в лощине Перегудовым. Немцы были заняты этим всецело - налёт подгруппы захвата, произведённый с другой стороны, оказался для них неожиданностью. Правда, они пытались защищаться автоматами, один фриц даже побежал было по ходу сообщения, намереваясь, видимо, донести о случившемся, но бойцы из подгруппы обеспечения своевременно перехватили его. В короткой схватке подгруппа захвата уничтожила двух немцев, а двух захватила в плен. После этого, не задерживаясь ни минуты, мы бегом вернулись назад, но не тем путём, по которому шли туда, а по лощине. Мы проделали это не только потому, что идти лощиной было теперь безопасно, - мы всегда возвращались из поиска другим путём, чтобы сбить противника с толку.
В то время как моя подгруппа захвата возвращалась с пленными, одна подгруппа обеспечения вела огонь по пулемёту, бившему с высоты, и, подобрав раненого из подгруппы захвата, тоже начала отход. Последней, прикрываясь огнём, отошла вторая подгруппа обеспечения.
Так закончился наш поиск. На прощание я посоветовал разведчикам, к которым мы приехали "на гастроли":
- Всегда думайте над тем, как незаметно подобраться к врагу и внезапно наскочить на него. Чем меньше людей участвует в поиске, тем лучше - шуму произведут меньше. В подгруппу захвата берите троих, самое большее - пятерых ловких ребят. Вполне достаточно. Но только чтоб ребята действительно были орлы!
Теперь они на нас смотрели по-другому - с доверием и восторгом. От души нас благодарили.

Не раз наш взвод действовал в поиске и без выстрела - только холодным оружием. Помню, как-то, переправившись через р. Оку, мы осторожно пошли в тыл к немцам. Вдруг услыхали звуки баяна. Я отправился вперёд вдвоём с Потикаевым. Сильный, ловкий Потикаев особенно отличался своим умением в мгновение ока "снимать" немецких часовых. Его у нас так в шутку и звали: "часовых дел мастер".
Вскоре мы с ним заметили немца, который, прохаживаясь по дорожке, браво насвистывал в такт музыке. Это был часовой. Потикаев подполз к дорожке, дождался, пока немец поравнялся с ним, и в тот же момент помог ему закончить все счёты с жизнью. А я, не теряя времени, вскочил в землянку.
- Хенде хох! - и изготовил автомат к стрельбе.
Музыкант, - как впоследствии выяснилось, командир батальона, - от неожиданности даже баян на пол уронил. Короче говоря, вместе с двумя офицерами, которых он развлекал, мы его в ту же ночь доставили в штаб нашей армии.
Как правило, поиск совершаешь ночью и в непогоду, когда почти ничего не видишь, больше на слух надеешься.
Но если ночной поиск сопряжён с трудностями, то ещё более труден дневной поиск. Как-никак, а ночь - наша союзница. При дневном же свете незаметно подобраться к противнику гораздо труднее. Тем не менее мы захватывали "языков" и днём. При форсировании Одера два батальона нашей пехоты, переправившись на правый берег, в течение нескольких дней не имели успеха. Командир дивизии полковник Мальков вызвал меня к себе:
- Срочно нужен "язык", - сказал он. - Сможешь осилить такую задачу сегодня?
Я взволнованно ответил:
- Осилим, товарищ полковник. - И тут же изложил, как можно взяться за это дело.
Командир дивизии одобрил мой план.
- Вот только артиллерии просишь маловато. Мы тебя не батареей, а целым дивизионом поддержим.
Мои соображения заключались в следующем. Я уже до этого успел познакомиться с местностью, на которой предстояло действовать. Это была равнина. Метрах в восьмистах от позиции наших батальонов проходила первая траншея немцев. Метров на шестьсот в её сторону простирался негустой кустарник. По нему мы и поползём. Но как незаметно миновать последние двести метров? Тут-то я и хотел, чтобы на помощь пришла артиллерия: как только мы доползём до края кустарника, по немецкой траншее должны ударить орудия, и мы преодолеем оставшуюся часть пути под прикрытием их огня. Было известно, что немцы доставляют обед в первую траншею в 14 часов. К этому времени я и намеревался приурочить налёт.
Выйдя от полковника, немедленно договорился обо всём с артиллеристами, и вскоре весь мой взвод в маскировочных халатах на четвереньках двинулся по кустарнику.
Огонь артиллерии был запланирован на несколько минут. Вот и грохнули орудия. Ползти дальше на четвереньках стало опасно: могли поразить осколки своих же снарядов, пронёсшихся над нами. Мы поползли по-пластунски, энергично упираясь локтями и коленками, плотно прижимаясь к земле. Артиллерийский наблюдатель, следивший за нами с нашего переднего края, определил, что мы уже метрах в 50-60 от вражеской траншеи, и подал сигнал на батарею. Тотчас же батарея перешла на стрельбу дымовыми снарядами. Это был сигнал для нас к броску. Огневой вал сразу переместился на вторую траншею немцев. Ну, теперь не мешкать! Взвод поднялся дружно. Бежали быстро. Все чувствовали особую ответственность задания: ведь сам командир дивизии поручил нам его, сам смотрит за нашими действиями!
Гранаты полетели в траншею метров с тридцати. Не успели немцы даже разобрать, в чём дело, как мы уже вскочили в траншею. Последовала короткая схватка. Иван Перегудов в паре с Богачом напали на немецкого офицера. Офицер оборонялся яростно, отстреливался во-всю, и кто-нибудь другой - не отличные разведчики, - может быть, и прикончил бы его тут. Но Перегудов и Богач превосходно знали цену такому "языку", как офицер. Поэтому они всеми силами старались оставить его в живых и только искусно увёртывались от его выстрелов. Наконец, улучив момент, Перегудов выбил пистолет из рук немца. Зажатый в узком проходе, офицер вынужден был поднять руки. Этим не замедлил воспользоваться Богач. Он тут же применил своё знание немецкого языка:
- Прикажите солдатам бросить оружие и бегом следовать за нами. За это мы сохраним вам жизнь!
Офицер покосился на автомат Богача и прокричал всё, что полагалось. Всё удалось как нельзя лучше. По приказу офицера, оказавшегося командиром роты, солдаты повыскакивали из траншеи.
Интересное зрелище наблюдала наша дивизия в этот день: мы, 15 разведчиков, как баранью отару, гнали перед собой 120 немцев!
Только в штабе полка немецкий офицер несколько опомнился. Виновато оглядываясь на своих солдат, он растерянно твердил, что принял наш налёт за большое наступление русских, только поэтому, мол, и сдался. Но его объяснения нас не интересовали.

Спустя некоторое время после прибытия в Белоруссию мы уже "обжились" там, приноровились действовать в лесу. А ведь вначале у нас и там были неудачи - ни дать, ни взять, такие, как под Сталинградом. Разница лишь в том, что теперь, после сталинградского опыта, мы быстро исправляли свои недостатки.
Дело обстояло так. Перед позициями полка километра на три тянулся густой заболоченный лес, который не был занят никем. Чтобы добраться до немецких позиций, надо было пройти это "ничейное" поле, затем нащупать боевое охранение немцев и только после этого проводить собственно поиск. Понятно, что такая обстановка сильно затрудняла наши действия. Несколько вылазок не дали результатов.
Вывод напрашивался сам собой: раз обстановка тут другая, значит и действовать нужно по-другому. То, что мы применяли в степи, тут не годится. Надо думать, надо сызнова учиться.
Стали мы прикидывать: а что, если попробовать засады? Пожалуй, тут они должны себя оправдать. Вопрос только: как их лучше устроить? Надёжно укрыться в лесу нехитро - где угодно можно спрятаться. И тем не менее выбор места для засады - дело очень серьёзное. Засядешь, где попало, и просидишь без толку до конца войны! Укрыться надо там, где ходят солдаты противника. А вот - где они ходят?
Наши наблюдатели и отправились с этой целью в разные стороны. Вскоре одна из групп невдалеке от родника обнаружила следы. Осматривая их, разведчики заметили, что они сделаны в разное время. Значит, немцы ходили сюда не раз. А зачем? По всем признакам сами воду они отсюда не брали. Зачем же ходили? Получается - затем, чтобы проверить, не берём ли мы отсюда воду. На всякий случай решил я сделать вид, что мы источником пользуемся: пусть немцы наведываются сюда почаще - не повредит.
Вёдрами и котелками сделали на земле у источника отпечатки и оставили наблюдателей.
Дня через два они мне доносят, что у источника побывало три немецких солдата.
Я был доволен: клюнуло! Ну, теперь жди и большую охоту! Надо только заблаговременно капканчик хороший на этих охотников поставить.
Со стороны противника по лесу проходила дорожка, метрах в ста от источника сворачивавшая вправо. Тут-то, на этом повороте, я и решил устроить засаду. Взвод расположил целиком по одну сторону дороги, другую же сторону заминировал. Через несколько томительных часов мы, наконец, увидели немцев. Их было человек тридцать. Шли они колонной, впереди - дозорные. Как только колонна миновала куст, за которым сидел с пулемётом Потикаев, мы разом открыли огонь. Несколько немцев упало замертво, другие шарахнулись влево. Но тут они начали рваться на минах. А мы ещё больше усилили огонь. Минут в пятнадцать покончили со всеми. Конечно, кроме "языков". Не преминули взять даже двоих. С этого раза засады прочно вошли в боевую практику нашего полка.
Но, конечно, далеко не всегда удаётся определить место для засады настолько точно, чтобы поймать в неё противника, как в ловушку. Случается, что уже в самом ходе операции избранное место становится невыгодным, противник появляется с другой стороны. Тогда нужно немедленно принимать новое решение.
Сидим мы однажды в засаде, ждём немцев спереди, а они, возьми, да и появись с противоположной стороны. Благо, мы хорошо организовали наблюдение. Два бойца зорко смотрели с деревьев. Заметили, - и мне. Я тотчас же сам взобрался на дерево. Смотрю - от канавы идёт одна группа солдат, по болоту - другая, а посредине, в направлении на небольшую полянку, - третья. Рассматриваю в бинокль и вижу, что с третьей группой следует офицер. Дело было к вечеру. В лесу быстро темнело. Группа с офицером стала располагаться на полянке, около скирды прошлогоднего сена. По обе стороны от полянки зашли в лес другие группы. Таким образом, наш взвод оказался полностью отрезанным от полка - кругом всюду простирались топкие болота.
Что делать? Нападать в лесу на такую большую группу ночью? Мы определили, что немцев было не менее 75 человек. Нападать бессмысленно. Ждать утра? Но останутся ли они здесь до утра? Впрочем, скорее всего - останутся. Им ночью перемещаться тоже неудобно.
Что ж, выход оставался один: ждать утра, а там нападать сразу на все три группы. Этим, во-первых, создаётся видимость, что нападает целое подразделение, во-вторых, это распылит внимание немцев и, следовательно, позволит нам успешнее нанести главный удар по центру - по группе с офицером.
Ночь тянулась мучительно долго. Клонило ко сну, но разве можно позволить себе спать, когда враг рядом? Бойцы прислушивались к каждому шороху. Вот как будто вода плеснула, и снова тихо. Что это такое? Догадываемся: сова взлетела. Но сама она взлетела или её вспугнул кто-то?
А что делал этот "кто-то", чего хотел? Вот вскрикнула где-то птица. Не сигнал ли это вражеский? Слух напряжён до крайности. Даже безобидный шелест листьев заставлял настораживаться: "не спи-и, не спи-и".
На рассвете обрадовались: немцы оказались на месте. Ещё раз шепнул бойцам:
- Помните, что мы должны не только пробить себе дорогу, но и разгромить врага. Главное - нападать дерзко!
На первую группу немцев пошёл старший сержант Киган Усюбаев с пулемётчиком Соловьёвым и Акульшиным, на левую - сержант Зыков с двумя сапёрами. Остальных бойцов я повёл к полянке, куда наметил главный удар. Сначала по лесу, потом по кустарнику мы скрытно подошли почти к самой скирде, и в этот момент я во весь голос дал сигнал к атаке:
- Первая и вторая роты, огонь!
Дружно ударили наши автоматы и пулемёты, грохнули гранаты. В лесной утренней тишине всё это произвело большой шум. Немцы всполошились, как муравьи, выскакивали из-под сена, кидались в разные стороны. Мы их подстреливали на бегу. Раненые немцы кричали так, как умеют кричать только раненые немцы. Часть их группы - те, что успели опомниться, стреляли, но было уже поздно...
Мы возвращались с тремя важными "языками": офицером, унтер-офицером и одним солдатом. В качестве "трофеев" несли двадцать пять железных крестов, один крест с лавровыми листьями и восемь кокард за зимовку в России. Когда пошли по зыбкой, как холодец, трясине, я взял офицера за руку: чего доброго, ещё завязнет. Он же, видимо, принял это за любезность и весьма восторженно принялся благодарить меня за внимание.
- Русс гут, русс гут, - твердил он.
У штаба полка нас встретил командир дивизии Мальков.
- Орлы, ребята, орлы! Как будто знали, что вас сегодня ожидает.
Мы не понимали, о чём он говорит. Тогда он объявил: по радио передан указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении гвардии старшине Николаю Ходосову звания Героя Советского Союза.
Услышав мою фамилию, немецкий офицер забормотал что-то, словно во сне.
- Что с ним? - спросил комдив.
Богач прислушался и, давясь от смеха, перевёл:
- Он, товарищ полковник, бормочет вот что. - "Боже мой, тысяча чертей! Я шёл поймать Ходосова, а Ходосов, оказывается, вот".
Конечно, перевод Богача вызвал бурное оживление и среди всех нас.
На допросе немецкий офицер - командир усиленного взвода разведки - рассказал подробно, как строго перед ним ставили задачу - во что бы то ни стало поймать унтера Ходосова; как командир полка стучал при этом по столу.
- О, у нас очень, очень злы на унтера Ходосова, - говорил офицер. - Он столько раз уводил наших людей...
Офицер вынужден был также сознаться в том, что он горячо заверил своего командира: мол, выполню задачу.

***

Однажды бойцы-наблюдатели доложили мне:
- Немцы обедают в шестнадцать часов. - ровно к этому времени к ним два дня подряд подъезжала повозка.
Я заинтересовался. Спрашиваю: а какой масти лошадь? Какой немец правил ею? Вижу - удивил я ребят: а какая, мол, разница?
Ну, я и думаю: "Эх, орлы, не всё-то вы, оказывается, в нашем деле правильно понимаете! То есть, как это какая разница, что лошадь серая, а возница в очках? Это очень даже важно!" И решил я, не откладывая дела в долгий ящик, провести специальную беседу: "Острая память и наблюдательность - записная книжка разведчика".
Содержание беседы было такое. Товарищ Сталин говорит: разведка - глаза и уши армии. Стало быть, наш взвод - это глаза и уши полка. Но какими должны быть эти глаза и уши? Такими, которые всё видят и слышат. Значит, имеют они право чего-то не доглядеть, не дослышать? Нет! Ты, как копилка, - ни от какого наблюдения отказываться не можешь. Пошёл в разведку - всем интересуйся, на каждый предмет обрати внимание.
Перешёл я после этого к примерам. Почему нужно было и масть лошади запомнить и фрица, который продукты возит? Очень просто. Вот мы теперь будем наблюдать за этой серой лошадью и очкастым фрицем и стрелять по ним не станем. Зачем нам спугивать их, когда они нам каждодневно будут подтверждать, что немецкая часть, которая стоит перед нами, попрежнему на месте, никакой другою не сменена!
Недели две маячила перед нами эта повозка. Бывало, спросишь у наблюдателей:
- Ну, как серая лошадь с очкастым фрицем поживают?
- Попрежнему.
А в другой раз даже с обидой скажут:
- Обнаглел очкастый! Героем, наверное, слывёт - ездит в открытую и даже пригибаться перестал!
После этого случая мои разведчики стали изо всех сил подмечать и запоминать различные детали. Правда, это не так легко. Иногда разведчик наблюдает в течение двух-трёх дней, не имея в это время ни разу возможности записать что-нибудь. Можно забыть, спутать события. Ночью он вообще, как правило, ничего не может записать. Значит, надежда только на память. Память - записная книжка разведчика. Без памяти в разведке - всё равно, что без оружия.
Молодые бойцы нередко впадают в отчаяние: не годимся мы для разведки, нет у нас нужной памяти! Был однажды такой случай во взводе. Вернулся красноармеец Санников с задания. Спрашиваю его:
- Ну-ка, расскажи, что ты видел и слышал?
Он стал перечислять: слышал немецкую речь, стрельбу их орудия, гул автомашины.
После него стал докладывать сержант Зыков - тоже слухач-наблюдатель. Но доклад Зыкова выглядел совсем иначе: он сообщил не только то, что слышал немецкую речь, рокот мотора и т. д., но перечислил точно: автомашина прошла в стольких-то метрах от меня, пулемёт их - в двухстах метрах от нас, речь раздавалась в ста метрах.
Я нарочно заставил сержанта Зыкова докладывать при Санникове: пусть поучится боец. И действительно, вижу Санников удивился крайне: как сержант определил всё это? Даже покачал головою недоверчиво.
- Нет, - говорю ему, - тут ни фокуса, ни обмана нет; не сомневайся. Просто, сержант не только на свою память надеется, но еще кое-какие законы использует. А вот когда он с тобою позаймётся, то и ты не хуже доложить сумеешь.
Прохожу через несколько дней мимо кустов и слышу: Санников, как стихи, наизусть заучивает таблицу слышимости:

- Обычная речь одного человека слышна за 100 метров,
- речь вполголоса - за 90 метров;
- команды и крики - за 500-1000 метров;
- отчётливо различимы слова - за 75 метров;
- шопот - за 60 метров;
- покашливание - за 40 метров;
- шаги - за 30 метров;
- переползание - за 16 метров;
- хруст хвороста - за 70 метров;
- работа мотора автомашины за 300-500 метров.

И опять начинает сначала:
- Обычная речь одного человека...
Я тихонько пошёл прочь: зачем мешать человеку? Понять же, на чём основана эта таблица, Санникову, окончившему семилетку, было крайне нетрудно: просто, сержант напомнил ему, что свет распространяется со скоростью 300 тысяч километров в секунду, а звук со скоростью - 340 метров.
- Вот и прикидывай, увидел вспышку - считай секунды. И на часы для этого не гляди! Просто отсчитай: один, два, три... Каждый отсчёт равен секунде. Через 2 секунды после вспышки услыхал звук выстрела? Умножай 340 на 2 и получишь, что стрелок находится от тебя за 680 метров.
Совсем иные задачи встали перед нами в радостные дни наступления. В обороне от нас требовалось достать "языка", выявить вражеские позиции, определить их укрепления. А теперь? Теперь - другое, куда более приятное: выявлять пути отхода немцев, места их скоплений, промежуточные рубежи, на которых они стремятся задержаться.
Мы, разведчики, идём впереди нашего полка, иногда буквально рядом с дорогой, по которой отступают немцы. Заходим к ним в тыл. С нами лёгкая рация. Держим связь с полком. Вот видим: целое скопище гитлеровцев - и солдаты, и повозки, и автомашины. Немедленно развёртываем рацию. Передаём открытым текстом:
- Фрицы в балке, что за рощей, прямо у дороги на Полоцк.
Летят в балку наши снаряды. Корректируем:
- Правее метров двести! Еще метров сто... Теперь в самый раз! Давайте покрепче!
Мы продолжаем направлять огонь артиллерии до тех пор, пока скопище не рассеяно полностью, причём большей частью уничтожено.
В другой раз, когда мы вышли в тыл к немцам, напоролись на их орудия. Немцы - метрах в шестидесяти от нас. Видим, копошатся около пушек, спешат установить их. А наш полк вот-вот должен показаться. Не раздумывая, бросились на немецких артиллеристов. Но те, только завидев нас, сразу же наутёк. И про пушки свои забыли. Иван Перегудов первым добежал до орудий. Ухватился за пушку, пытается повернуть её. Кричит:
- Ну-ка, братцы, поддадим фрицам их же снарядами!
Захотелось парню стариной тряхнуть - он моряк-артиллерист.
Да и меня подмывало на это же. Но вижу: не время. Пока провозимся с пушками, немцы совсем скроются. Скомандовал я ему на бегу:
- Из пушек по воробьям не бьют! За мной, вперёд!
Настигли мы артиллеристов и перебили их без пушек.

Командир дивизии объявил нам радостную весть: в Москве в честь великой победы над фашистской Германией назначен парад победителей.
И вот я и Валентин Соболев едем в Москву. Столбы бегут быстро, но время в вагоне всё-таки тянется томительно. Валентин задумчиво смотрит в окно. Может быть, отмечает знакомые места, вспоминает, как шли мы здесь, как немцев брали?..
- А знаете, товарищ гвардии старшина, - вдруг говорит он, - если б не вы, ни за что не прошли б мы такой большой боевой путь!
Я даже остолбенел.
- Что ты за чепуху порешь?
- Нет, не чепуху! Вы всё время требовали, чтоб мы учились. Я вам скажу: мы даже обижались на вас за это. Зато теперь - как на ладони ясно: не учились бы, давно бы голова в кустах была!
- Валентин, дорогой, а разве я сам не учился? А разве товарищ Сталин не требовал этого от каждого из нас?
Мы приехали в Москву в самом чудесном настроении. Наступил день парада. Небо хмурое, неприветливое, не по-летнему холодный мелкий дождь. Но ничто не в состоянии испортить этот день.
Участники парада поднялись рано. Я стоял у зеркала и словно впервые видел самого себя. Парадный костюм придал мне больше стройности, на груди горели семнадцать правительственных наград. Мой сосед, поправляя воротничок, не переставал честить погоду. Я не заметил, что он лётчик, и успокаиваю его:
- Самая замечательная погода. Сколько мы в такую погоду "языков" захватили!
Вот полетели в лужу фашистские знамёна. Великолепная погода. Я шёл в первой шеренге знаменосцев 1-го Белорусского фронта. На минуту мне показалось, что за мной идёт весь мой взвод. Смотрите, товарищ Сталин, на орлов-разведчиков, захвативших полтысячи "языков".
Да, это был самый счастливый день в моей жизни. Я не сводил взгляда с мавзолея Ленина, откуда на меня, на всех нас с отцовской улыбкой смотрел великий Сталин.