Разведчикам ошибаться нельзя

Синицкий Афанасий Григорьевич

Перепечатка с сайта "Военная литература": militera.lib.ru

Синицкий А. Г. Разведчикам ошибаться нельзя. - М.: Воениздат, 1987. - 190 с. - (Военные мемуары). / Литературная запись Ю. П. Галкина. Тираж 65 000 экз.

Аннотация издательства:
В годы Великой Отечественной войны автор был офицером разведотдела Калининского, затем 1-го Прибалтийского фронтов. В своих воспоминаниях он рассказывает о том, как организовывалась и осуществлялась войсковая разведка в период боев под Москвой, Ржевом и Великими Луками, Духовщиной и Смоленском, Витебском, на земле Прибалтийских республик, в Восточной Пруссии. Многие страницы книги посвящены рядовым разведчикам - непосредственным исполнителям планов разведотдела фронта, их мужеству, находчивости, инициативе.

Содержание

Дни тревог и надежд [3]
За нами - Москва [23]
Ржевский лабиринт [47]
На второстепенном направлении [66]
Перемены [89]
Идем на запад [105]
1-й Прибалтийский [127]
К морю Балтийскому [150]
Последний штурм [173]

Примечания
Список иллюстраций

Дни тревог и надежд

В лагере, куда мы, слушатели школы, выехали в середине июня 1941 года, шли напряженные занятия. С началом войны их интенсивность значительно возросла. Форсированные марши с полной боевой выкладкой, завершавшиеся, как правило, боевой стрельбой, чередовались с ночными выходами в поле, во время которых мы совершенствовали свое умение безошибочно ориентироваться на местности по звездам, стволам деревьев и другим предметам.

Преподаватель тактики полковник Н. П. Сидельников был по отношению к нам, будущим войсковым разведчикам, особенно требователен и строг.

- Быстро оценивать обстановку, делать соответствующие выводы, принимать правильные решения должен уметь любой общевойсковой командир. А вам надлежит делать все это вдвое, даже втрое быстрее и лучше, - часто повторял он.

Первостепенное внимание во время тактических занятий, разумеется, уделялось вопросам организации и методам ведения войсковой разведки. Мы составляли различные варианты планов и донесений, готовили боевые распоряжения, анализировали полученную информацию, тренировались в работе с картами. И так практически с раннего утра до позднего вечера.

А с вечера до утра, примерно через два дня на третий, каждый из слушателей дежурил в составе сводного боевого расчета, на который возлагалась охрана здания школы. Основная задача заключалась в том, чтобы в случав воздушного налета потушить зажигательные бомбы, которые могли попасть на крышу.

Однако, к счастью, вражеской авиации еще ни разу не удалось прорваться к городу. Дежурства наши пока что проходили относительно спокойно. Поэтому в тот вечер, когда нас везли на очередное дежурство на стареньком грузовике, я мечтал лишь об одном: как можно быстрее [4] добраться до обитого рыжим дерматином топчана, расстегнуть тугой воротник гимнастерки, ослабить командирский ремень, лечь, вытянуться и...

Но вот уже больше двух часов лежал я на жестком скрипучем топчане, вертелся с боку на бок, считал сначала до ста, потом до тысячи, а сон так и не приходил. И вовсе не потому, что в любой момент мог прозвучать сигнал воздушной тревоги, услышав который нужно было хватать противогаз, рукавицы, каску и стремглав бежать на свой пост. Заснуть не давали какие-то путаные, тягучие, ускользающие мысли. Их никак не удавалось связать друг с другом, привести хотя бы в относительный порядок.

Вроде бы только что думал о семье. И вдруг тут же всплывала в памяти последняя сводка Совинформбюро, в которой весьма скупо и как-то недоговоренно сообщалось о последних боях. Потом ни с того ни с сего вспоминалась озорная кинокомедия "Веселые ребята", затем - зачет по огневой подготовке, который мы сдавали накануне.

А перед глазами, хоть закрывай их, хоть открывай, так и стояли еще не завешенные маскировочными шторами окна нашей дежурки с наклеенными на стеклах крест-накрест бумажными лентами. Мне все время казалось, будто этими зловещими белыми крестами перечеркивалось все то, что было раньше, что было до той минуты, когда над всей страной грозно и неотвратимо прозвучало: "Война!"

С огромным волнением слушали мы 22 июня 1941 года заявление Советского правительства. В нем сообщалось о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз. Заявление заканчивалось словами, которые стали лозунгом, путеводной звездой на все годы войны: "Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами"{1}.

Вскоре после окончания выступления по радио В. М. Молотова всех нас собрали в летний клуб на митинг. Его открыл начальник школы. Один за другим поднимались на трибуну преподаватели и слушатели. Ораторы гневно осуждали агрессора, выражали готовность немедленно отправиться на фронт, чтобы с оружием в руках защищать Родину. Не все говорили гладко, складно, но в искренности слов сомневаться не приходилось. [5]

Последним, помню, выступил один из начальников кафедр. Он снял фуражку, вытер платком гладко выбритую голову и только после этого начал говорить:

- Вот что я хочу сказать вам, товарищи. Надо смотреть правде в глаза. Враг, напавший на нашу страну, силен и коварен. Борьба с ним будет длительной, упорной и кровопролитной...

Многие слушатели, в том числе и я, в первые же дни войны написали рапорты с просьбой немедленно отправить на фронт, в действующую армию. Вскоре все авторы подобных рапортов были вызваны к начальнику школы. Разговор с ним запомнился мне на всю жизнь.

- Судя по всему, вы неправильно понимаете свой долг, свою главную задачу, - строго сказал начальник школы. - Не понимаете, что она заключается в том, чтобы учиться. - Он немного помолчал и уже как-то мягче продолжил: - Молодые вы, горячие, как я посмотрю. Признаюсь, чисто по-человечески я могу понять вас. Но как начальник школы, как коммунист, - в голосе его снова зазвенел металл, - категорически запрещаю впредь подавать рапорты подобного содержания! Каждый из них буду рассматривать как грубое нарушение воинской дисциплины. Что же касается фронта, то он от вас никуда не уйдет. За это головой ручаюсь. А пока - учиться. И не как-нибудь, а с величайшим усердием, с полной отдачей сил.

И мы учились. С огромным старанием. С полной отдачей сил. Тем не менее никого из нас не покидала мысль: когда же на фронт?

Долго ворочался я в тот вечер на своем жестком топчане. Потом вроде бы начал забываться в тяжелом полусне. И тут в тишине сначала чуть слышно, затем все громче и призывней запели заводские гудки. Через мгновение в их разноголосый хор включились сирены. Воздушная тревога!

Не прошло и минуты, как я вместе со старшим лейтенантом Федором Шишковым очутился на крыше, где в соответствии с боевым расписанием находился наш пост. Надели каски, осмотрелись.

Непривычно сумрачный, настороженный город лежал внизу. Невольно вспомнились его приветливые, шумные, сияющие огнями улицы, широкие площади. Я так любил бродить по ним в свободные часы. А сейчас - ни единого проблеска света. Только едва различимые с высоты блики от темно-фиолетовых электролампочек, висевших у входов [6] в бомбоубежища, в подвалы, под арками ворот. И темный шатер тревожного неба над домами.

Где-то на западе вспыхнул прожектор, следом за ним - второй, затем - третий. Вскоре уже более десятка ярких лучей обшаривали небосвод. А еще минут через пять горизонт озарился беспорядочными, как нам показалось, возникающими и тут же исчезающими зарницами.

- Зенитки бьют! - крикнул Федор, хотя это было абсолютно ясно и без него.

По количеству и частоте появления всполохов можно было предположить, что на сей раз фашистская авиация пытается прорваться к городу крупными силами.

- Поймали! Ведут! - снова закричал над самым ухом Шишков.

Действительно, вражеский самолет попал в перекрестие лучей нескольких прожекторов. Вокруг него все плотнее сгруппировывались облачка разрывов зенитных снарядов. Наконец они, видимо, настигли цель. Фашистский бомбардировщик, оставляя за собой огненный шлейф, устремился к земле.

- Сбили гада! - оставаясь верным себе, снова оглушительно заорал Федор.

Хотел было по-дружески посоветовать ему сдерживать свои эмоции, но мои слова потонули в оглушительном грохоте. Это вступила в бой зенитная батарея, расположенная неподалеку от нашей школы.

"Дело плохо, - подумалось мне. - Если открыли огонь орудия, установленные в черте города, значит, какая-то часть самолетов противника прорвалась к нему". И, словно подтверждая эту тревожную мысль, в километре-двух от нас, уже среди городских кварталов, взметнулся столб пламени, затем еще один.

Грохот нарастал. Что-то глухо ударилось о крышу здания и тут же вспыхнуло ослепительным зеленовато-оранжевым светом. "Зажигалка!" - догадался я. Еще не представляя толком, что буду делать, я одновременно с Федором кинулся к ней. Однако не успели мы преодолеть и нескольких метров, как тугая горячая волна сильно ударила меня в грудь и бросила на железные листы крыши. Я с ужасом почувствовал, что, несмотря на все усилия, медленно и неотвратимо сползаю к ее краю. Неужели конец...

Старший лейтенант Шишков в последний момент успел ухватить меня за рукав гимнастерки. Мы вместе с трудом добрались до одной из печных труб. Какое-то [7] время я приходил в себя, плохо соображая, что происходит вокруг. Помню только, что Федор исчез в чердачном окне, а потом снова появился рядом со мной.

- Ну как? Отдышался? Это у нас во дворе фугаска рванула. Смотрю, покатился ты куда-то не туда... А зажигалка крышу вмиг прожгла и на чердак провалилась. Мы ее с Дручилиным в бочке с водой утопили. Так что полный порядок!

Он, как обычно, кричал что было сил в самое ухо. Но теперь меня это почему-то совсем не раздражало. А лицо Федора казалось необыкновенно симпатичным.

Утром, после того как был дан отбой воздушной тревоги, мы спустились вниз, во двор. В середине его зияла большая воронка. Повсюду поблескивало битое стекло. На асфальте виднелись бурые пятна: осколками бомбы был тяжело ранен водопроводчик школы. Его увезли, а пятна крови остались...

Шли дни. А километров, отделявших город от фронта, оставалось все меньше. И обратно пропорционально их числу росла тревога за судьбу родной страны.

К общей тревоге добавилась еще и личная. Дело в том, что в самом начале лета 1941 года, незадолго до выезда слушателей в лагерь, я отправил жену и двух сыновей-малолеток к моим родителям на Украину, в Черкасскую область. И теперь, слушая радио, читая газеты, я все чаще находил в сводках хорошо знакомые с детства названия городов и населенных пунктов. Фронт неумолимо приближался к тем местам, где находилась моя семья.

Правда, не я один оказался в таком положении. Некоторые из моих однокурсников уже подали рапорты с просьбой предоставить им краткосрочные отпуска для эвакуации семей, выехавших на лето в западные и южные районы страны. Обратился с такой просьбой к командованию и я. Начальник школы написал на моем рапорте: "Разрешаю. Прошу срочно оформить документы".

И вот я уже в переполненном вагоне. Думал вначале, что так и придется стоять в проходе до самого Харькова. Но светловолосый старший лейтенант в авиационной форме указал мне на свой чемодан:

- Устраивайся, он у меня крепкий, выдержит.

Вопреки нашим опасениям, поезд отправился точно по расписанию. Мимо проносились пригородные станции. Безлюдно, пусто было на платформах.

В Харькове я сразу же побежал разыскивать военного [8] коменданта вокзала. Внимательно проверив мои документы, он поднял на меня воспаленные, усталые глаза.

- До Черкасс вы, товарищ старший лейтенант, вряд ли доберетесь...

"Неужели родные края уже оккупированы фашистами?! - как током пронзила меня мысль. - Ведь там осталась вся моя семья: жена, дети, отец, мать..."

Военный комендант помог мне пристроиться в санитарный поезд, который шел в Полтаву.

Теперь поезд двигался совсем не так, как на пути к Харькову. Он то набирал скорость, стараясь, видимо, быстрее проскочить места, где чаще всего появлялась фашистская авиация, то резко тормозил и осторожно проходил участки, на которых лишь недавно была восстановлена разрушенная бомбами железнодорожная линия.

В Полтаву наш поезд прибыл поздно вечером. И сразу же началась погрузка раненых. А я решил разыскать военного коменданта и вновь навести через него справки.

Обстановка на полтавском вокзале была крайне напряженной. Прилегающую площадь, платформы, значительную часть станционных путей запрудили люди. Они сидели и лежали на узлах, скамейках, прямо на газонах. Слышались крики, перебранка, надрывный детский плач. Совсем рядом догорали деревянные дома, какие-то сараи, пакгаузы. Едкий, удушливый дым стелился над землей.

В конечном итоге, побывав всюду, где только можно, я отыскал военного коменданта возле того самого санитарного поезда, с которым добирался до Полтавы. Капитан в сбившейся набок фуражке, засаленной гимнастерке, отчаянно жестикулируя, хрипло кричал медикам:

- Скорее грузитесь! С минуты на минуту могут снова прилететь. И вот еще что: в тамбуры женщин с детьми возьмете. Сколько сможете. Не положено, говоришь? А мне положено их здесь под бомбами оставлять? В общем, кончаем разговоры! Сейчас я здесь высшая железнодорожная власть. И мой приказ - закон.

Меня он даже не дослушал до конца.

- Ты что, старший лейтенант, в своем уме? Какие могут быть нынче Черкассы? Фашисты Днепр форсировали, Кременчуг уже захватили. Что делать, спрашиваешь? Немедленно возвращаться обратно, пока еще есть такая возможность. Через несколько часов и ее может не быть.

Безрадостным, горьким был мой обратный путь. Добирался [9] в основном на перекладных. Ехал где в теплушке, где - на тормозной площадке открытой платформы, на которую были погружены станки и какие-то стальные балки. Раз десять у меня по всей строгости проверяли документы. И только в Курске удалось наконец пристроиться в пассажирский поезд.

И на протяжении всех этих бессонных часов меня не оставляли мысли о семье. "Ну зачем, спрашивается, понадобилось отправлять жену с ребятишками на Украину?! - думалось мне. - Оставались бы под Нахичеванью, где я до поступления в школу служил в пограничных войсках!" Но теперь уже, к сожалению, ничего изменить было нельзя.

Совершенно опустошенный, измученный, шагал я по безлюдным городским улицам ранним августовским утром. Трамваи еще не ходили, а мне хотелось побыстрее возвратиться в лагерь. Вот я и отправился пешком.

За те дни, что я добирался до Полтавы и обратно, город в чем-то изменился. Вроде бы прибавилось окон, в которых вместо выбитых стекол красовалась фанера. В некоторых домах часть оконных проемов первых этажей была заложена мешками с песком. Пожалуй, чаще, чем прежде, встречались военные патрули и дежурные с красными повязками на рукавах. Еще строже, суровей стал город.

Начальник школы, выслушав мой краткий доклад о безуспешной поездке, сочувственно вздохнул.

- Понимаю вас, товарищ Синицкий. Но что поделаешь, война... Однако не отчаивайтесь, сейчас многие оказались в таком, а порой и в худшем положении. Сам - здесь, семья - неизвестно где. Надо надеяться на лучшее. И поверьте моему опыту, самое верное лекарство в таких случаях - работа. Включайтесь в нее. Кстати, решено поручить вам одно весьма ответственное задание. Прямо сейчас, - он бросил взгляд на часы, - ступайте в штабную палатку. Там все и узнаете...

В палатке уже сидели двое моих однокурсников. Рядом с ними - круглолицый, темноволосый майор, на гимнастерке которого поблескивали орден Ленина и орден Красного Знамени. Я представился ему.

- Очень рад, что прибыли. Моя фамилия - Спрогис, - протянул руку майор. - Артур Карлович Спрогис. Итак, теперь все в сборе. Приступим, товарищи.

Он сообщил, что в соответствии с приказом начальника школы мы временно освобождаемся от занятий и [10] поступаем в его распоряжение. Нам предстоит в самые сжатые сроки подготовить людей, из которых будут комплектоваться специальные группы, предназначенные для действий во вражеском тылу. Контингент обучаемых - добровольцы из числа комсомольцев.

- Мы должны обучить их меткой стрельбе из пистолета, подрывному делу, методам ведения визуальной разведки, различным способам ориентирования на местности и многому другому. Вот распорядок дня и расписание занятий. Молодежь прибудет в лагерь завтра утром.

Спрогис говорил лаконично, четко. Чувствовалось, что не в его привычке вести длинные разговоры.

- Еще хочу предупредить вас, товарищи, вот о чем: настоящих фамилий своих подопечных, откуда они, какова их гражданская специальность - вы знать не будете. Этого требуют интересы дела. Так что подобные вопросы в разговорах и беседах с обучаемыми прошу не затрагивать. Никто не должен догадываться, для каких целей мы готовим людей. Об этом известно только вам, мне и командованию школы. Если вдруг с чьей-либо стороны будет проявляться излишнее любопытство, прошу немедленно докладывать лично мне.

На другой день, как и говорил Артур Карлович Спрогис, в лагерь прибыли комсомольцы. Сразу бросилось в глаза, что одеты они были явно не по сезону: стеганые куртки, такие же брюки, заправленные в тяжелые кирзовые сапоги. Неудивительно, что почти у всех стоявших в строю лица были покрыты крупными каплями пота. Тем не менее ребята выглядели бодро. Видимо, помнили пословицу о том, что пар костей не ломит.

Прибывших тут же разбили на группы. Я построил тех, кто попал под мое начало, в одну шеренгу. Передо мной стояли самые обыкновенные, ничем не примечательные юноши. Большинство из них были среднего роста, худощавые. Встретишь такого на улице, и в голову не придет, что перед тобой будущий разведчик. Правда, сразу же было видно, что ребята имеют хорошую физическую подготовку.

Первая половина дня, как ни торопились мы, ушла на утряску всевозможных организационных вопросов. Надо было разместить людей в отдельных палатках, поставить на довольствие. А после обеда уже приступили к занятиям. Времени на раскачку не было. Учитывая, что срок на освоение программы отводился минимальный, мы сразу же начали с чисто практических вопросов: разборка [11] и сборка пистолета, тренировки в прицеливании, плавном спуске курка.

Менее чем через неделю новички уже стали выполнять начальное упражнение. Помню, погода в тот день, как назло, выдалась отвратительная: дождь, сильный порывистый ветер. Не знаю, кто из нас больше волновался - я или мои ребята. Наверное, все же я. И для этого были свои причины. Во-первых, я хорошо знал по собственному опыту, что в случае неудачи у обучаемых может появиться неуверенность в себе. И тогда будет очень трудно в дальнейшем рассчитывать на успех, на стабильные высокие результаты. А во-вторых, в тир вместе с нами пришел майор А. К. Спрогис. И естественно, не хотелось, чтобы первый блин получился комом.

К общему удовлетворению, мои опасения оказались напрасными. Плохая погода не помешала подавляющему большинству юношей успешно справиться с поставленной перед ними задачей. Пули ложились точно в центральные части мишеней. Лишь двоим из всей группы пришлось выполнять упражнение вторично. Майор А. К. Спрогис остался доволен.

- Так и дальше держать, товарищи! - сказал он, кратко подводя итоги, - Считайте, что свой первый бой с фашистами вы сегодня выиграли.

Разумеется, не только стрелковой подготовкой занимались мы с молодыми бойцами-комсомольцами. Осваивались основные приемы рукопашного боя, проводились регулярные тренировки в метании сначала учебных, а затем и боевых гранат. Много времени отводилось на выработку навыков маскировки, скрытного передвижения на различной местности.

Большое внимание уделялось изучению подрывного дела. По формулам рассчитывали количество взрывчатки, необходимой для разрушения металлических балок, деревянных свай и столбов, кирпичных и бетонных стен. На специальном полигоне, предназначенном для практических занятий по инженерной подготовке, то и дело гремели взрывы.

Воспитанники мои относились к учебе прилежно, с полной ответственностью. Правда, не у всех сразу получалось, но не припомню случая, когда бы мне пришлось сделать кому-нибудь из них замечание за лень. Казалось, совсем еще мальчишки, однако их упорству, целеустремленности, желанию возможно быстрее и лучше овладеть необходимыми знаниями и навыками могли позавидовать, [12] как теперь говорят, доброй белой завистью и люди более старшего возраста.

Особый интерес проявляли юноши к парашютной подготовке, которая также входила в курс обучения. Естественно, что занятия по этой дисциплине вели с ними не мы, а специалисты-инструкторы, приезжавшие в лагерь в определенные часы. А мы в обязательном порядке присутствовали на этих занятиях, но уже в качестве обучаемых. Ведь нам вместе с нашими питомцами предстояло выполнять учебные прыжки.

Должен сказать, что раньше мне никогда не доводилось прыгать с парашютом, даже с вышки в Парке культуры и отдыха. Поэтому как-то немного тревожно было на душе. Я не сомневался в надежности парашюта. Волновало другое: вдруг растеряюсь перед самым прыжком, допущу хотя бы секундное промедление перед распахнутой дверью, за которой ждет неизведанное! Приходилось слышать, что подобные заминки случались даже у смелых, бывалых людей. Произойдет такое на глазах у моих воспитанников - и прощай командирский авторитет.

Знакомились с порядком укладки парашюта в ранец, изучали устройство подвесной системы. На специальном приспособлении тренировались в подгонке лямок. Прыгали с высоты три-четыре метра в яму с опилками, чтобы появилась привычка группироваться перед самым приземлением.

Наконец настал день, которого все ждали с нетерпением и вполне объяснимым волнением. Он выдался солнечным, безветренным. Бескрайнее голубое небо раскинулось над головой. Слышался веселый щебет птиц. Застыли деревья, листва которых уже начала желтеть. Так тихо и спокойно было вокруг, что просто не верилось, что идет война, что в эти минуты где-то льется кровь.

На полевой аэродром нас доставили на грузовиках. Возле самолета Ли-2 уже ждали экипаж и инструкторы. Взвод разбили на три отделения. Мне, как командиру, по традиции полагалось прыгать с первым. И вот уже звучит команда:

- Надеть парашюты!

Инструктор тщательно проверяет у каждого из нас подгонку подвесных систем, напоминает еще раз, как нужно вести себя в воздухе. По легкой металлической лестнице поднимаемся в самолет, занимаем места на ребристых скамейках, идущих вдоль левого и правого бортов. [13]

Мерно зарокотали моторы, и машина, пробежав немного по заросшей травой площадке, легко, как-то совсем незаметно оторвалась от земли. Проносится под крыльями маленькая рощица, поле. Любопытно наблюдать в небольшой иллюминатор за быстро уменьшающимися в размерах домиками, тоненькими ниточками дорог, по которым, словно жуки, медленно ползут автомобили и повозки. Серебристым овалом блеснуло внизу озеро...

Вспыхнула сигнальная лампочка, глухо заворчал ревун. Инструкторы, одному из которых предстояло сделать пристрелочный прыжок, распахнули дверь. Еще одна вспышка лампочки, и человек спокойно шагнул в пустоту. Самолет тут же пошел на разворот. Описав широкую дугу, он снова лег на заданный курс.

Инструктор приземлился точно в центре площадки. Теперь настала наша очередь. Выстроились в затылок один другому. Карабины устройства для автоматического раскрытия парашютов уже зацеплены за трос, натянутый вдоль фюзеляжа у самого потолка.

- Приготовиться!

Я стою у самой двери, стараясь не смотреть вниз. Сильный ветер бьет в лицо.

- Пошел! - Инструктор легонько подтолкнул меня в плечо.

Делаю широкий шаг, мощная струя воздуха подхватывает меня. В ушах пронзительный, все нарастающий свист. Не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть. И тут же резкий рывок. Надо мной раскрывается огромный белый купол. Поправляю лямки, разворачиваюсь так, как учил инструктор: земля должна плыть навстречу. Совершенно незнакомое чувство восторга, упоения охватывает меня. Почему-то хочется петь, кричать. Раньше в книгах читал об этом, а теперь сам убедился, что это действительно так.

Впрочем, времени для того, чтобы петь и кричать, у меня не оставалось. Мы совершали прыжки с небольшой высоты. Земля была уже совсем рядом и приближалась с каждой секундой. Едва коснувшись ее, упал на левый бок, подтянул стропы, чтобы погасить купол.

Меня тут же окружили деревенские мальчишки, неизвестно каким образом оказавшиеся на лугу.

- Порядочек, дяденька! - неторопливо и солидно резюмировал один из них. - Только ты, слышь, в следующий раз не растопыривайся, ноги вместе держи.

- Есть, ноги вместе держать! - с улыбкой ответил я [14] новоявленному консультанту, которому было, пожалуй, не более двенадцати.

Очень хотелось обнять его, потрепать всклокоченные рыжие волосы, но что-то остановило меня. Уж больно серьезный и независимый вид был у мальчугана. Мог не понять, обидеться на нежности.

Неподалеку один за другим приземлялись мои ребята. Все были возбуждены, радостно переговаривались друг с другом, делились впечатлениями. Еще бы, первый прыжок!

За вторым и третьим отделениями я наблюдал с земли. К радости моей, никто из комсомольцев не струсил, не смалодушничал во время прыжка.

Не обошлось и без курьеза. Одного из бойцов в момент раскрытия парашюта тряхнуло так основательно, что у него слетел с ноги сапог. Потом всем взводом с хохотом и шутками разыскивали его на лугу, чтобы избежать неприятных разговоров со строгим и педантичным старшиной.

Обратно в лагерь ехали с песнями. Слаженно, весело звучали молодые голоса. По всему чувствовалось, что первый прыжок произвел на бойцов-комсомольцев неизгладимое впечатление.

- Когда будем прыгать еще? Сколько всего будет прыжков? - интересовались они.

Узнав, что программой подготовки предусмотрено всего три прыжка, ребята тут же внесли предложение: непременно ходатайствовать перед командованием о предоставлении им возможности прыгнуть несколько раз дополнительно.

Вечером я доложил об этом майору А. К. Спрогису.

- Что ж, подумаем, - ответил он. - Это хорошо, что молодежь настроена по-боевому. Хоть и тяжеловато у летчиков с горючим, постараемся решить вопрос положительно. Так и передайте своим питомцам. Какие еще новости?

Чувствуя, что настроение у Артура Карловича хорошее, я рассказал ему о забавном эпизоде с сапогом. Майор Спрогис внимательно выслушал меня и нахмурился.

- Все смеялись, говорите? И вы тоже? А я лично здесь ничего смешного не вижу. Тут, скорее, плакать нужно. Представьте себе на минутку, что такой случай произошел с разведчиком при его заброске во вражеский тыл. Много ли он там навоюет без сапог? Летом еще куда не шло. А осенью, зимой? Сегодня сапог потерял, завтра автомат или рацию выронит... [15]

Я невольно опустил взгляд. Как же я сам-то не додумался до всего этого? Как мог вместе со всеми хохотать чуть ли не до слез? Совсем в ином свете предстал теперь передо мной курьез. Действительно, нет здесь ничего смешного.

- Сегодня же соберите людей и серьезно поговорите с ними, - продолжал Артур Карлович. - Разъясните им, если они еще не поняли этого, что у разведчиков не должно быть мелочей. Малейшая ошибка, небрежность могут обернуться невыполнением ответственного задания, провалом, гибелью самого разведчика или, что еще хуже, десятков, сотен людей.

Он не отчитывал меня, ни в чем не упрекал. Но эти слова Артура Карловича врезались мне в память на всю жизнь. За годы войны я многократно имел возможность убедиться в их справедливости.

И вновь звучали выстрелы в тире, гремели взрывы на инженерном полигоне. Снова и снова уходили мы с нашими воспитанниками в ночь. Уходили разными тропами, в разные стороны, чтобы точно в назначенный час встретиться непременно в той точке, которая была отмечена на топографической карте.

Майор А. К. Спрогис выполнил свое обещание - добился разрешения на дополнительные прыжки с парашютом. Теперь мы прыгали не только днем, но и ночью, в ненастную погоду, в сильный ветер. Один из прыжков оказался для меня не совсем благополучным. При приземлении подвернул ногу, сильно растянул связки стопы. Как видно, не до конца учел совет того деревенского мальчишки, который так авторитетно рекомендовал не растопыриваться.

Как бы то ни было, а два дня пришлось проваляться в кровати. На третий, хотя нога еще изрядно болела, встал, чтобы пожелать ни пуха ни пера своим питомцам. Они, пройдя весь курс обучения, покидали лагерь. Опять ребята стояли в строю. Стеганые куртки и брюки, кирзовые сапоги - все то же самое, что и в день прибытия. Однако я мог поручиться, что теперь это уже другие люди. Они не только всем сердцем хотели бить ненавистного врага, но и имели достаточное представление о том, как это нужно делать.

Казалось бы, совсем недавно мы впервые встретились друг с другом, а прощались как давние, причем очень хорошие знакомые. Общее дело, общие заботы и испытания очень быстро сплачивают и роднят людей. [16]

К великому сожалению, о дальнейших судьбах наших воспитанников мне ничего узнать не удалось. Да и как узнаешь, если даже их настоящие имена и фамилии так и остались для нас неизвестными. Разве что случайные встречи могли помочь. Но, увы, их не было ни в военные, ни в послевоенные годы. Боюсь, что многие из тех юношей-комсомольцев не вернулись домой. Однако в одном абсолютно уверен: куда бы ни забросила всех их война, с какими бы испытаниями ребята ни столкнулись, долг свой они выполнили до конца.

В дни занятий с комсомольцами я еще раз убедился: самое лучшее лекарство от всех невзгод - напряженный труд. Не скажу, что притупились мысли о семье, которая, судя по всему, главным образом по отсутствию писем, осталась на оккупированной фашистами территории, но для горьких раздумий, для самобичевания просто не было времени. Уставали мы настолько, что засыпали в тот же миг, как только голова касалась подушки. А проснувшись через три-четыре часа, снова принимались за неотложные дела.

Разумеется, в течение всего этого времени мы по-прежнему с волнением слушали по утрам фронтовые сводки. Однако и они воспринимались теперь иначе. Уже никто не ждал чуда, не тешил себя надеждой на то, что в какой-то момент все разом, словно по мановению волшебной палочки, изменится. Стало понятно, что прав был наш начальник кафедры, когда говорил на митинге о длительной и кровопролитной борьбе с врагом. Помню, что даже радостное сообщение о контрударе наших войск под Ельней и освобождении этого населенного пункта Красной Армией было воспринято нами правильно: закономерный, но пока еще частный успех, а не решающий перелом в ходе войны.

Теперь же, после того как мы проводили наших подопечных, мое настроение вновь резко изменилось. Занятия со слушателями нашей школы фактически завершились. Кое-кто из моих однокашников уже убыл в действующую армию. На тех, кто еще оставался, возлагались весьма несложные обязанности. Мы выполняли отдельные поручения командования, охраняли лагерь; как и прежде, несли ночные дежурства в здании школы. И нет ничего удивительного в том, что я вновь стал рваться на фронт.

Не знаю, на сколько времени у меня хватило бы сил [17] и выдержки, ио однажды на утреннем построении дежурный по лагерю объявил:

- Шишков, Бзырин, Родионов, Белокопь, Синицкий, Капранов - после завтрака в штаб.

Через несколько часов всем названным, в том числе и мне, вручили документы. Мы направлялись на Юго-Западный фронт в распоряжение начальника разведывательного отдела штаба 10-й армии, располагавшегося в Красном Лимане.

Эшелон, которым мы должны были следовать к месту назначения, отправлялся 1 октября около двух часов дня. Моросил мелкий осенний дождик, было весьма прохладно, но мы не отходили от приоткрытой наполовину двери товарного вагона, в котором разместилась наша команда. Когда еще доведется побывать в этих краях?! Да и доведется ли вообще?! Ведь едем-то не куда-нибудь, а на фронт.

Поля, перелески, речушки быстро убегали назад. Во многих местах виднелись большие группы женщин, подростков. Вначале мне, как и моим товарищам, казалось, что они заняты уборкой картофеля. Но, присмотревшись внимательно, мы убедились, что это совсем не так. Люди сооружали оборонительные рубежи: окопы полного профиля, противотанковые рвы, артиллерийские и минометные позиции. Неужели и сюда может прорваться враг? Даже подумать об этом было страшно.

Не стану подробно описывать все злоключения на пути к Красному Лиману. Скажу только, что наш эшелон несколько раз бомбили. К счастью, прямых попаданий в состав не было. Случалось, долгие часы простаивали мы на разрушенных, горящих станциях в ожидании, когда ремонтно-восстановительные бригады приведут в порядок железнодорожную линию. Наконец все-таки добрались до места.

Штаб 10-й армии мы разыскали без особого труда. Он размещался в здании санатория на самом берегу реки Северский Донец. Дежурный, бегло и, как мне показалось, не очень внимательно проверив наши документы, направил нас на второй этаж, где в нескольких весьма уютных и благоустроенных комнатах располагался разведывательный отдел. Начальник отдела подполковник В. И. Потапов сразу же пригласил всех нас к себе в кабинет.

- Ждали вас еще позавчера, но что поделаешь. Понимаю, задержались не по своей воле. Небось в дороге [18] от жизни маленько пооторвались, не знаете, где и что делается.

Он был абсолютно прав. Слушать радио в пути мы не могли. А газеты, если их удавалось достать, оказывались, как правило, недельной давности.

- Постараюсь очень коротко проинформировать вас о событиях последних дней. - Подполковник взял указку и подошел к карте европейской части Советского Союза, висевшей на стене.

Мы предполагали, что его информация будет касаться только обстановки, сложившейся на Юго-Западном фронте, но начальник разведывательного отдела начал издалека как в прямом, так и в переносном смысле этого слова.

- Так вот, товарищи, с сожалением должен констатировать, что за то время, которое вы находились в пути, положение на фронтах вновь резко обострилось. Танковая группа Гудериана нанесла мощный удар и на ряде участков прорвала нашу оборону. Третьего октября фашисты захватили Орел, шестого - Брянск. Получено сообщение о том, что наши войска вынуждены были оставить Калугу.

Он говорил, то и дело прикасаясь кончиком указки к карте, как бы ставя на ней точки. Я же с замиранием сердца мысленно соединял их единой линией: описывая широкую дугу, она охватывала Москву, правда, еще не очень явно.

- По тем данным, которыми мы располагаем сегодня, противник несет огромные потери, но остановить его пока что не удается. Под Ленинградом - по-старому, город в кольце. А теперь перейдем непосредственно к нашим делам. Прошу всех сюда.

Подполковник В. И. Потапов расстелил на столе свою рабочую карту, на которой синим карандашом была прочерчена линия, обозначавшая передний край гитлеровцев. Кое-где она имела довольно большие разрывы. Откуда взялись они? Разве можно так небрежно наносить обстановку?

- Не удивляйтесь, товарищи, - предупреждая наши вопросы, пояснил начальник разведывательного отдела, - о немецких соединениях, действующих против 10-й армии, сведений пока маловато. Знаем, что танковая группа Клейста вышла в район Синельникове и развивает наступление на юго-восток. Есть непроверенные данные о том, что в ее состав входят три танковые и [19] две механизированные дивизии. Еще три пехотные дивизии перешли в наступление на мелитопольском направлении. А каков боевой состав этих соединений, какие задачи поставлены перед ними - тут еще очень много неясного. И выяснить это предстоит нам. Поэтому, товарищи, хотя вы и устали в дороге, сегодня же выезжайте в части в качестве представителей разведывательного отдела штаба армии.

Мне предстояло ехать в 383-ю стрелковую дивизию, штаб которой располагался в деревне Рудаево. Дежурный по штабу армии, к которому я обратился, сообщил, что примерно через час туда пойдет машина тыловиков. Иных вариантов не было.

Чтобы не терять зря времени, я решил хоть по документам предварительно познакомиться с соединением, в котором предстояло побывать. Начал листать бумаги и обрадовался: дивизией командовал полковник Константин Иванович Провалов, которого я хорошо знал по Военной академии имени М. В. Фрунзе.

Константин Иванович был опытным командиром. Значительная часть его армейской службы прошла на Дальнем Востоке. Он участвовал в боях на КВЖД, затем у озера Хасан, где командовал стрелковым полком. При штурме высоты Заозерная был дважды ранен. За мужество и отвагу, проявленные при защите Родины, его наградили орденом Красного Знамени.

Несмотря на все свои заслуги и награды, Константин Иванович Провалов был исключительно простым и приветливым человеком. К нам, слушателям младших курсов, невзирая на солидную разницу в возрасте и воинском звании, он всегда относился как к добрым товарищам.

Я так увлекся изучением документов, что чуть было не прозевал полуторку, на которой должен был добираться в 383-ю стрелковую дивизию. Спасибо дежурному: помня о нашем недавнем разговоре, он прислал за мной посыльного.

Едва только выехали за пределы Красного Лимана, как сразу же стало ясно, что путь будет не из легких. Над головой хмурилось серое небо. От недавно прошедших дождей проселочные дороги превратились в сплошное месиво. Время от времени машина начинала буксовать. Тогда приходилось вылезать из кабины и вместе с бойцами, ехавшими в кузове на мешках с крупой и [20] хлебом, выталкивать машину из очередной рытвины, наполненной до краев жидкой грязью.

Навстречу нам по обочинам, а то и прямо по полям шли беженцы. Одни из них тащили узлы, фанерные чемоданы, сундучки, чем-то набитые мешки, другие, вооружившись хворостинами, гнали коров, овец, свиней. Многие женщины несли на руках маленьких детей.

Водитель полуторки, уже довольно пожилой, но еще крепкий солдат с рыжеватыми, типично запорожскими усами, при встрече с очередной группой беженцев в сердцах произнес:

- Ось що наробыв трижды проклятый гитлерюга! Ну, це йому так не пройде. Доберемся и мы до немеччины!

- Значит, уверены, что доберемся? - спросил я.

- А як же, товарищ старший лейтенант! - удивленно вскинул густые брови водитель.

Лишь часа через три добрались мы до деревни Рудаево. Полковника К. И. Провалова, к моему разочарованию, на месте не оказалось. Он, как мне сказали, выехал в один из полков. Начальник штаба дивизии, которому я доложил о цели своего приезда, встретил меня не очень приветливо.

- Нужны уточненные разведывательные данные? Попробуйте сами собрать их в такой обстановке. Вас в академии учили, что дивизия обороняется на участке шириной восемь - десять километров. Так?

Я утвердительно кивнул.

- А нам отрезали целых сорок, да еще с гаком. Вот, извольте сами убедиться! - Он резким движением пододвинул ко мне карту. - И связь с частями то и дело прерывается...

- Но ведь что-то надо делать, товарищ подполковник...

- А вы думаете, что мы сидим здесь сложа руки и ждем у моря погоды? К вашему сведению, еще утром выслал два разведывательных отряда. Один - в направлении на Красноград, другой - на Павлоград. Поставил задачу двигаться по намеченным маршрутам до соприкосновения с противником, выяснить, хотя бы ориентировочно, какими силами он располагает, и, не ввязываясь в бой, возможно быстрее возвратиться обратно.

Начало смеркаться, когда за окнами послышался шум автомобильного мотора. Через минуту в избу вошел лейтенант. Развернув карту, он, не обращая на меня [21] ровным счетом никакого внимания, начал докладывать начальнику штаба:

- Вот в этом районе обнаружили тринадцать тщательно замаскированных танков. Думаю, что это разведка противника. Или засада...

Лейтенант не успел закончить фразу. Дверь распахнулась, и на пороге появился старший сержант в разорванной гимнастерке. На его бледном лице розовели свежие ссадины.

- Что случилось, Капустин?! - Подполковника словно пружиной подбросило с табуретки.

- Худо, побили наших ребят, - ответил старший сержант и потянулся к ведру с водой.

Выпив полный ковш и немного успокоившись, он рассказал о том, что произошло с первым разведывательным отрядом.

- Ехали мы, как и было приказано, по дороге на Красноград. По пути несколько раз останавливались, расспрашивали беженцев и народ в деревнях. Все в один голос говорили, что фашисты еще далеко. Но толкового мы ничего не узнали. Только въехали в Черноглазовку, гляжу - немец. В каске, рукава закатаны. Стоит и рукой мне знак подает, чтобы остановились.

Начальник штаба, не прерывая старшего сержанта, нашел на карте Черноглазовку и обвел ее синим кружком.

- Серега, водитель наш, тоже увидел немца и крутанул что было сил баранку влево. Развернуться, уйти хотел. А машина на пригорок выскочила и остановилась: заглох мотор, черт его дери! Фашист бегом к нам. И автомат с плеча тянет. Я, сами понимаете, ждать не стал, сразил его из пистолета. На выстрел выбежали из домов другие гитлеровцы. Пальба поднялась, потом аж врукопашную схватились. Хорошо еще, что Серега сумел мотор завести. В общем, четверых мы недосчитались, товарищ подполковник.

Начальник штаба бросил в мою сторону колючий взгляд:

- Теперь вам понятно, как разведывательные данные добываются?

Хотел было объяснить ему, что это мне и без того известно, но сдержался. В избу вошел дежурный по штабу.

- Синицкий у вас, товарищ подполковник? Срочно велели в разведотдел штаба армии позвонить. [22]

Минут десять ушло на то, чтобы соединиться с отделом. В телефонной трубке что-то булькало, перекатывалось. Наконец с большим трудом разобрал, что мне приказано немедленно вернуться обратно.

- Я еще ничего не сделал, - попытался объяснить я.

- Немедленно! - повторил далекий, едва различимый на фоне помех голос.

На попутных машинах к полуночи добрался до Красного Лимана. Еще какое-то время ушло на то, чтобы дойти до здания, в котором размещался штаб армии. Сразу же бросилось в глаза, что нет на площадке перед ним автомашин, мотоциклов, как это было днем. У входа меня остановил часовой. Он, естественно, не мог ответить на мои вопросы и вызвал разводящего.

- Старший лейтенант Синицкий? Позвольте ваши документы.

Подсветив себе карманным фонариком и убедившись, что я это действительно я, он сказал:

- Приказано передать, чтобы на станцию железной дороги быстрее бежали. Уезжают ваши.

Уезжают? Куда? Почему? Но паренек в длинной, до пят, шинели, перепачканной землей, не смог ответить ни на один из этих вопросов. Да и не мог он конечно же знать ничего.

Прибежал на вокзал. И как раз вовремя. К эшелону уже подавали паровоз. Меня тут же окликнули из вагона, отведенного под личный состав и имущество разведывательного отдела. Не прошло и четверти часа, как состав тронулся.

Вскоре я узнал от товарищей, что по распоряжению Ставки Верховного Главнокомандования штаб нашей армии в полном составе передислоцируется в район Москвы. [23]

За нами - Москва

Эшелон наш шел тем же маршрутом, что и несколько дней назад, когда мы направлялись в Красный Лиман. Только теперь мы следовали в обратном направлении, к Москве. Мало что изменилось за минувшее время. Разве что прибавилось почерневших от копоти развалин на некоторых, особенно узловых, станциях. Гитлеровская авиация, чувствовалось, работала с полной нагрузкой.

Вновь были довольно продолжительные стоянки на маленьких, глухих разъездах. Бывало, что останавливались, как говорится, прямо в чистом поле. Однако под бомбежку на обратном пути не попадали ни разу.

Наконец прибыли в город Бежецк. Не мешкая, приступили к разгрузке. В соответствии с указаниями коменданта штаба, который встретил эшелон, оперативный и разведывательный отделы разместились в здании школы. Тут нам предстояло и работать, и жить.

В отведенных нам классах быстро переставили парты. Соорудили из деревянных щитов, которые нашли во дворе, некоторое подобие нар, положили на них тюфяки, набитые соломой. Делали все это быстро, но, честно признаюсь, без особой охоты. После стремительного бро-~ ска к Красному Лиману, где мы пробыли всего лишь сутки с небольшим, и возвращения обратно не было никакой уверенности в том, что вновь не последует команда на погрузку в эшелон.

Итак, разгрузились, разместились. Начальник разведывательного отдела подполковник В. И. Потапов разрешил нам отлучиться на часок, чтобы познакомиться с Бежецком.

Город произвел на меня весьма своеобразное впечатление. Прежде всего потому, что я не увидел ни одного каменного дома. Все постройки были деревянные. Даже тротуары были сколочены из досок.

Чем дальше мы шли, тем больше поражала нас архитектура домов, встречавшихся на пути. Резные наличники, [24] затейливый узор на ставнях и карнизах, перилах и стойках лестниц - все это невольно притягивало взгляд. Словно соревновались между собой русские умельцы в выдумке и изяществе.

Вечером стало известно, что на базе штаба 10-й армии будет комплектоваться штаб Калининского фронта, который создавался в соответствии с директивой Ставки Верховного Главнокомандования. Командующим фронтом был назначен генерал-полковник И. С. Конев, членом Военного совета - корпусной комиссар Д. С. Леонов, начальником штаба - генерал-майор И. И. Иванов.

Почему же в трудные дни октября 1941 года встал вопрос о такой серьезной реорганизации? Думаю, дело здесь в том, что именно в этот период на Северо-Западном направлении сложилась весьма неблагоприятная для нас обстановка. Гитлеровцы захватили Селижарово, Старицу и 17 октября ворвались в город Калинин. Таким образом, между Северо-Западным и Западным фронтами образовался огромный разрыв. Надо было немедленно закрыть, ликвидировать его.

Калининский фронт развертывался от озера Селигер до Московского моря. В его состав передавались 22, 29, 30, 31-я армии и ряд других соединений. Главная задача, которая ставилась перед фронтом на первом этапе, заключалась в том, чтобы во взаимодействии с войсками Западного и Северо-Западного фронтов воспрепятствовать попыткам противника обойти Москву с севера. А такое стремление все более и более четко просматривалось в планах гитлеровского командования.

Начальником разведывательного отдела штаба фронта был назначен подполковник В. И. Потапов, который, как я уже упоминал, занимал аналогичную должность в штабе 10-й армии. Меня и моих однокашников по школе тоже включили в состав отдела.

Не стану скрывать, что такой поворот событий серьезно насторожил и обеспокоил меня. Конечно, что и говорить, лестно сразу после окончания школы попасть во фронтовое звено. Но хватит ли знаний, а тем более опыта для того, чтобы успешно работать в разведывательном отделе штаба фронта? Ведь в школе нас ориентировали совсем на иные масштабы: дивизия, в крайнем случае корпус. О фронте, как о высшем оперативном объединении на театре военных действий, у нас, естественно, были лишь самые общие представления. [25]

Поговорив с товарищами, я убедился, что их одолевают те же сомнения. Мы поделились ими с начальником разведывательного отдела. Подполковник В. И. Потапов в определенной мере разделял нашу тревогу, но он все же постарался подбодрить и как-то успокоить нас.

Как-то в нашу комнату зашел начальник штаба фронта генерал-майор И. И. Иванов. Мы и ему рассказали о том, что тревожит нас.

- А вы думаете, я родился начальником штаба? - усмехнулся Иван Иванович. - Опыт - дело наживное. Однако, как старший по возрасту и воинскому званию, настоятельно рекомендую приобретать его побыстрее...

Не прошло и дня, как мы окунулись в работу с головой, а через некоторое время уже имели вполне определенное представление не только о своих непосредственных обязанностях, но и о тех функциях, которые возлагались на разведывательный отдел штаба фронта.

Прежде всего мы сразу же поняли, что разведка требует высочайшей организованности и предельной четкости. Здесь нельзя делать ставку на счастливый случай, на благоприятное стечение обстоятельств, на везение. Перед разведчиками, которые уходят, предположим, во вражеский тыл, всегда должна быть поставлена вполне конкретная задача, и все подчинено ее выполнению, хотя и ничто остальное не должно ускользать из поля зрения разведчика. Так называемые мелочи тоже могут сыграть свою роль. Однако максимум внимания и усилий - на выполнение основного задания. Оно - превыше всего.

Кто же ставит перед разведчиками эти конкретные задачи? Исходя из чего определяются они? Если разведка ведется в интересах полка, то, как правило, его командир. Если речь идет о дивизии, то эти функции берет на себя командир дивизии, ее штаб.

Но кто-то должен планировать, координировать, направлять повседневную деятельность разведчиков и в масштабах армии, фронта. Ведь далеко не всегда командир полка, например, заранее посвящается в планы вышестоящего командования.

Вот таким широкомасштабным планированием и занимался разведывательный отдел штаба фронта. Здесь разрабатывались планы, указания на разведку штабам армий, входящим в состав фронта. Сотрудники разведотдела осуществляли четкий и повседневный контроль [26] за выполнением этих планов и указаний. Разумеется, планирование и контроль всегда сочетались с оказанием практической помощи разведчикам частей и соединений. В связи с этим наши товарищи из разведывательного отдела штаба фронта значительную часть времени находились в штабах армий, дивизий, а то и непосредственно в полках.

Но вот в соответствии с заранее разработанными планами разведка проведена. Удалось добыть более или менее обширную информацию. Взяты "языки", захвачены штабные документы и письма военнослужащих противника. Путем наблюдения уточнены очертания переднего края, установлены места расположения артиллерийских и минометных батарей, районы сосредоточения вражеских резервов. Получены дополнительные сведения от соседей, характеризующие общую обстановку.

Однако и тогда еще нельзя считать, что разведчики уже полностью выполнили возложенные на них задачи. Предстоит еще тщательно и всесторонне проанализировать поступившие данные, вдумчиво и скрупулезно сопоставить их одно с другим. Совершенно не исключено, что информация может содержать случайные или даже ложные сведения, которые противник умышленно подсунул нашим разведчикам. Такое тоже случалось.

В ходе анализа и сопоставления, как правило, выясняется, что кое-какая информация требует уточнения, дополнительной перепроверки. Лишь после того как появится полная уверенность в достоверности тех или иных фактов, можно делать какие-то выводы о составе и боевых возможностях соединений противника, его планах на ближайшие дни, недели, а быть может, и месяцы. Подготовкой выводов, естественно, также занимался разведывательный отдел.

Помню, в одной из книг, где затрагивались вопросы войсковой разведки, процесс анализа и сопоставления полученных данных сравнивался с процессом решения кроссворда. Нужно не просто заполнить буквами пустые клеточки, а добиться строгой взаимосвязи слов, сделать так, чтобы все совпадало по горизонтали и вертикали. Пожалуй, трудно найти более удачное сравнение, хотя есть тут и весьма существенная, принципиальная разница: ошибка при решении кроссворда - пустяк, ошибка при анализе разведывательной информации - это возможный провал операции, это кровь людская, десятки, [27] сотни, тысячи жизней. Поэтому и говорят, что разведчикам ошибаться нельзя.

Вполне понятно, что обработке информации уделялось первостепенное внимание и у нас, в разведывательном отделе штаба фронта. В процессе этой работы случалось, что в наших обобщенных материалах вдруг начинало вырисовываться своеобразное белое пятно. Мы чувствовали, что, для того чтобы замкнуть логическую цепь рассуждений, недостает одного или нескольких звеньев. Выявлено, допустим, что у противника появилась новая пехотная дивизия, но откуда она взялась - неизвестно. В связи с этим тут же принимались дополнительные меры по захвату "языка" именно в этом районе. Смотришь, через несколько дней картина проясняется в достаточной степени: установлен и номер дивизии, и то, что недавно немецкое командование перебросило ее сюда, например, из Франции. А это уже многое значит. Можно предположить, что ранее имевшиеся у противника резервы иссякли, что соединение отдохнувшее, свежее, но не имеющее опыта боев в местных условиях.

Конечно же, каждый из нас, сотрудников разведывательного отдела штаба фронта, имел определенную специализацию. Одни занимались главным образом планированием, другие - анализом поступающей информации. Однако вся работа велась в тесном контакте. И действительно, как можно планировать разведку, если не знаешь, что сейчас наиболее важно для командования, если не знаешь, над каким очередным белым пятном ломает голову товарищ.

Честно признаюсь, как-то не очень клеились у нас дела в первое время. Имелись, конечно, и объективные трудности. Одна из них заключалась в том, что разведывательный отдел был укомплектован людьми лишь наполовину. Кроме того, из штабов армий и соседних фронтов мы получали разрозненные, отрывочные данные, на основании которых не могли сделать каких-либо выводов о противостоящей группировке противника. Но главная причина заключалась в том, что не было ни у кого из нас необходимого опыта.

Командующий фронтом генерал-полковник И. С. Конев чуть ли не ежедневно вызывал к себе начальника разведывательного отдела. И всякий раз подполковник В. И. Потапов возвращался расстроенный, удрученный.

- Командующий недоволен нашей работой, - вздыхал он. - Белоконь, Бзырин, Родионов, поезжайте немедленно [28] в дивизии и без показаний "языков" не возвращайтесь... - И замолкал, замерев за столом в привычной позе - обхватив голову руками.

Мы искренне сочувствовали ему. Он был спокойным, рассудительным, уравновешенным, я бы даже сказал, добродушным человеком, имел, как мы убедились, достаточно обширные и фундаментальные знания в области разведки. Но почему-то не удавалось ему эффективно использовать эти знания на практике. Чувствовалось, что руководить разведывательным отделом штаба фронта ему чрезвычайно тяжело. По-моему, он и сам понимал это.

Вскоре штаб Калининского фронта передислоцировался из Бежецка поближе к войскам. Разведотдел расположился в небольшой деревушке Чернево, окруженной со всех сторон густым лесом. Остальные отделы и службы разместились неподалеку, в деревне Кушалино.

Именно в эти дни к нам наконец начало поступать пополнение. В частности, на должность начальника одного из отделений разведотдела был назначен подполковник А. С. Логвиненко, с которым мы очень быстро подружились. Высокий, стройный, неизменно аккуратный и подтянутый, он сразу привлек мое внимание. А потом в разговоре выяснилось, что мы с ним фактически земляки. Села, в которых мы родились и выросли, разделяли всего какие-то десять километров. Даже общие знакомые нашлись.

Еще в 1928 году комсомолец Андрей Логвиненко по зову сердца ушел служить в Красную Армию. Отслужив срочную, поступил в пехотное училище, успешно окончил его. Когда в Испании вспыхнул фашистский мятеж, Андрей Степанович добровольцем отправился туда, принимал участие в боях. Под Гвадалахарой был тяжело ранен, долго лечился в госпитале. И снова учеба. Теперь в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Сразу же после выпуска - к нам, на Калининский фронт.

Подполковник А. С. Логвиненко оказался замечательным собеседником. В отличие от некоторых умел внимательно слушать, ненавязчиво, будто мимоходом, высказать свое мнение по затронутому вопросу, что-то посоветовать, подсказать. Даже вступая в спор, никогда не повышал голоса. Если выдавалась хотя бы относительно свободная минутка, я, как правило, спешил к нему. [29]

Беседы наши носили самый различный характер. Вспоминали родные края, детство, первые годы службы в армии. Конечно же, затрагивались и события в Испании, очевидцем и участником которых был Андрей Степанович. Но о них он рассказывал неохотно, скупо. Вероятно, не обо всем можно было в те времена говорить.

Однако чаще всего разговор касался наших текущих дел, которые, естественно, больше всего волновали нас.

- Нам надо терпеливо и настойчиво учить разведчиков частей и соединений, - не раз повторял подполковник Логвиненко.

- Разве же мы не делаем этого? - удивился я. - Уже не помню, когда Бзырина в штабе видел. Все время в войсках пропадает...

- Так-то оно так, - добродушно соглашался Андрей Степанович, - но мне кажется, что мы не столько учим командиров-разведчиков, сколько подменяем их. Понимаю, что зачастую проще и быстрее самому что-то сделать, чем научить этому подчиненных. Велик соблазн, но нельзя по этому пути идти...

С ним трудно было не согласиться. Чем лучше я узнавал Андрея Степановича Логвиненко, тем большим уважением проникался к нему.

В начале ноября у нас в отделе произошли изменения: подполковник В. И. Потапов был освобожден от занимаемой должности и направлен в распоряжение начальника одного из управлений Генерального штаба Красной Армии. Начальником разведывательного отдела штаба Калининского фронта назначили полковника Евгения Васильевича Алешина.

В первый же день своего вступления в должность полковник Е. В. Алешин собрал всех работников разведывательного отдела. Каждый из нас вставал и коротко докладывал о себе: где учился, где служил. Потом поднялся новый начальник разведывательного отдела. Невысокий, плотный, он доброжелательно, по-отечески посмотрел на нас.

- Что ж, товарищи, знакомиться так знакомиться. Скажу несколько слов и о себе. Окончил Военную академию имени Фрунзе. Служил на Дальнем Востоке в армии, которой командовал генерал Конев. В области войсковой разведки прошел, можно считать, все ступеньки. Теперь будем служить и воевать вместе...

Он не успел закончить фразу. Открылась дверь, и в [30] избу вошел корпусной комиссар Д. С. Леонов. Полковник Е. В. Алешин подал команду и шагнул ему навстречу, чтобы отрапортовать. Однако член Военного совета фронта жестом остановил его.

- Продолжайте, пожалуйста, товарищ Алешин.

Начальник разведывательного отдела возвратился к столу, мгновение помолчал.

- Так вот, будем служить и воевать вместе, будем общую задачу решать. А она заключается в том, чтобы командование всегда, подчеркиваю, всегда располагало наиболее полными данными о противнике. Причем данными абсолютно точными. Всякие "предположительно", "очевидно" должны быть исключены из нашего лексикона. В процессе анализа - пожалуйста, сомневайтесь, спорьте. Это даже хорошо. Но окончательные выводы... Здесь уже не должно быть места сомнениям. Если таковые есть, то материал нельзя считать окончательным. Думаю, что каждому из вас понятно и другое: данные, поступающие к нам, добываются дорогой ценой. Значит, наша обязанность - использовать их на все сто процентов. Для этого нужны оперативность, целеустремленность и честность.

Видимо, у кого-то из нас на лице появилось недоумение. Полковник Е. В. Алешин сразу же уловил это и повторил:

- Да-да, и честность! Даже неумышленный обман, допущенный разведчиком, - это тяжелейшее преступление. Возникло сомнение - посоветуйся с товарищем, приходи непосредственно ко мне. В любой час дня и ночи. Понимаю, что опыта у вас, мягко говоря, маловато, но он - дело наживное. Остальные моменты уточним в ходе совместной работы. У меня все.

- Позвольте добавить несколько слов, - услышали мы глуховатый голос члена Военного совета. - Полностью поддерживаю основные установки вашего нового начальника. Однако считаю своим партийным долгом напомнить еще об одном: за нами, дорогие товарищи, Москва, столица единственного в мире социалистического государства. Это налагает на всех нас особую ответственность. Как бы трудно ни пришлось, должны выстоять...

Он говорил негромко, спокойно, будто размышлял вслух. Но каждое его слово западало в душу, тревожило, волновало. Особенно, когда корпусной комиссар говорил о Москве. Вроде бы и раньше мы знали все это. [31]

Тем не менее теперь фраза "за нами Москва" звучала, как набат.

* * *

Полковник Е. В. Алешин начал с того, что детально ознакомился с теми данными, которыми мы располагали к моменту его назначения на должность начальника разведывательного отдела. Данные эти были весьма и весьма скромными.

Еще во второй половине октября было установлено, что гитлеровцы продолжают перебрасывать в район Калинина свежие силы. Воздушная разведка Западного фронта обнаружила движение мотомеханизированных колонн по Волоколамскому и Старицкому шоссе. Но что это за части? С воздуха не разглядишь.

В штаб 31-й армии тут же выехал подполковник А. ¤. Логвиненко. С его помощью были организованы разведпоиски, в результате которых удалось захватить "языков". Один из них, военнослужащий 118-го мотополка 36-й мотодивизии противника, на допросе показал, что соединение ранее действовало под Ленинградом. Понеся большие потери в живой силе и технике, дивизия была выведена в район Луги на доукомплектование, после чего переброшена в район Калинина. Другой пленный сообщил, что 36-я мотодивизия входит в состав 41-го танкового корпуса. Кроме нее в состав этого корпуса входили 1-я и 6-я танковые дивизии.

- Чем подтверждаются эти данные? - поинтересовался полковник Е. В. Алешин, обращаясь к моему непосредственному начальнику подполковнику Н. А. Воскресенскому.

- Показаниями пленного 42-го мотополка 36-й мотодивизии.

- Что ж, хорошо. Чем еще располагаете?

Еще мы располагали картой, которую разведчики 22-й армии обнаружили в полевой сумке убитого немецкого офицера. На карте была нанесена обстановка в полосе действий 6-го армейского корпуса противника, включая, что было особенно важно для нас, разграничительные линии между его 6, 26 и 123-й дивизиями.

И снова полковник Е. В. Алешин задает тот же вопрос:

- Чем подтверждается?

Подполковник Н. А. Воскресенский протягивает материалы допроса пленного 418-го пехотного полка 123-й [32] пехотной дивизии. Из них следует, что дивизия действительно входит в состав 6-го армейского корпуса и что перед ней поставлена задача наступать на Торжок.

Все данные о противнике, которые не требовали уточнения и дополнительной проверки, начальник разведывательного отдела тут же наносил на свою рабочую карту, причем делал он это очень быстро и аккуратно. Кто-то из нас, помню, предложил ему воспользоваться услугами чертежника, но Евгений Васильевич решительно отверг эту идею.

- Чертежнику и без того работы хватает. Но главное в другом: рабочую карту надо вести самому, так как в процессе нанесения обстановки она лучше запоминается. А нам ее всегда в голове держать надо.

Сам полковник Е. В. Алешин, как мы вскоре убедились, обладал поистине феноменальной памятью. Основные разведывательные данные он помнил безукоризненно. Мог, не прибегая к записям, назвать населенные пункты, неподалеку от которых были захвачены пленные. Мог коротко в предельно четко, опять-таки не используя никаких шпаргалок, доложить о наиболее существенных деталях, выясненных в процессе допроса очередного "языка". О нумерации противостоящих вражеских соединений, фамилиях их командиров и говорить не приходилось. Разбуди его среди ночи, задай вопрос - и тут же получишь безошибочный ответ.

Кстати, именно феноменальная память помогла ему в первые же дни ухватиться за конец виточки а сделать весьма важные выводы относительно намерений противника. А произошло это так.

Мы были заняты текущей работой, когда к вам зашел полковник Е. В. Алешин.

- Вы докладывали о том, что не так давно перед нами появилась 36-я мотодивизия, переброшенная сюда из-под Ленинграда. А мне помнится, что не только она, а весь 41-й танковый корпус сравнительно недавно был там. Ну-ка, товарищ Синицкий, проверьте быстренько по документам.

Я проверил и убедился, что и на сей раз память не подвела начальника разведывательного отдела. Он оказался прав.

- А теперь попробуем сделать из этого соответствующие выводы, - удовлетворенно потирая руки, произнес Евгений Васильевич. - Ну, вот ваше, например, мнение, товарищ Синицкий. [33]

Не знаю, почему именно мою фамилию назвал он. Помню только, что, к стыду своему, я не смог сказать ничего вразумительного. Тогда полковник Алешин, ни словом не упрекнув меня, начал говорить сам:

- Во-первых, отвод танкового корпуса и переброска его после доукомплектования в район Калинина говорят, на мой взгляд, о том, что в ближайшее время гитлеровцы не собираются вести активные наступательные действия под Ленинградом. Заметьте, не одна дивизия переброшена, а весь корпус.

- Возможно, вместо 41-го танкового корпуса под Ленинград другой направлен, - возразил подполковник Н. А. Воскресенский.

- Не исключаю такой возможности. Но это не трудно проверить. Жаль, что раньше этого не сделали. Ведь данные Генерального штаба, если я не ошибаюсь, в штаб фронта поступают регулярно. А кроме того, товарищи, маловероятно, что гитлеровское командование без особой на то нужды будет заменять танковый корпус, уже имеющий опыт боев в местных условиях, другим. Там ведь не дураки сидят...

В рассуждениях Евгения Васильевича одно звено накрепко привязывалось к другому. При всем желании просто невозможно было обнаружить какую-то логическую брешь. И все сразу становилось элементарно понятным, ясным до предела. Нам оставалось лишь удивляться, что мы сами не пришли к аналогичным выводам.

- Во-вторых, - продолжал тем временем он, - давайте подумаем, случайно ли 41-й танковый корпус оказался в районе Калинина? Ведь он ведет сейчас в основном бои оборонительного характера. Так?

- Так, - подтвердил Николай Алексеевич Воскресенский.

- А 6-й армейский корпус в составе трех пехотных дивизий пытается развить наступление севернее Калинина? К чему бы это? Так и хочется поменять их местами. Пехоте - обороняться, танкистам - наступать. Что скажете по этому поводу?

Не дождавшись ответа, полковник Е. В. Алешин продолжил свою мысль:

- Сдается мне, что наступление на Торжок - это своеобразный крупномасштабный отвлекающий маневр, попытка заставить нас оттянуть на это направление дополнительные силы. А главная цель гитлеровцев - удар [34] по Москве, точнее, в обход Москвы. Для этого и приберегают они свой танковый корпус.

Не хочу сказать, что именно полковник Е. В. Алешин, опираясь на имевшиеся у нас разведывательные данные, раскрыл планы фашистского командования относительно окружения Москвы, но, как показали последующие события, он оказался прав во всем, что касалось общей оценки сложившейся ситуации.

Так преподал нам Евгений Васильевич первый урок умения анализировать разведывательную информацию. Он наглядно продемонстрировал; что ни в коем случае нельзя ограничиваться суммированием данных и нанесением их на карты. Думать, думать и еще раз думать - вот что он требовал от нас.

Весьма критически относился начальник разведывательного отдела к методам и формам ведения разведки. Он считал, что полученные результаты должны в полной мере соответствовать затраченным усилиям.

Еще до прихода к нам полковника Е. В. Алешина мы получили донесение штаба 29-й армии, в котором сообщалось о подвиге разведчиков-танкистов 21-й танковой бригады. Экипажу тяжелого танка КВ, возглавляемому сержантом С. X. Горобцом, было приказано прорваться в город Калинин, разведать силы противника и возвратиться в свое расположение.

На предельной скорости танкисты преодолели передний край, артиллерийские позиции гитлеровцев. На полевом аэродроме врага пушечным огнем они разбили два бомбардировщика, подожгли цистерну с горючим. Затем танк ворвался на центральную улицу города и начал крушить колонну мотопехоты, оказавшуюся там. Меткими выстрелами танкисты подорвали несколько автомашин с боеприпасами, обстреляли из пулемета здание, в котором располагался штаб какой-то гитлеровской части. На обратном пути разведчики проутюжили гусеницами огневую позицию артиллерийской батареи. Когда боеприпасы были полностью израсходованы, а горючее подходило к концу, экипаж вновь пересек передний край и благополучно возвратился в расположение бригады.

Мы, разумеется, рассказали обо всем этом новому начальнику разведывательного отдела и показали ему донесение.

- Геройские ребята! Молодцы! Правильно поступили в бригаде, когда представили их к наградам, - сказал полковник Алешин. - Но того, кто задумал и организовал [35] этот рейд, я бы, пожалуй, строго наказал. Не имеет эта дерзкая вылазка отношения к войсковой разведке.

Мы были совершенно ошарашены таким выводом. Но когда вдумались, спокойно обсудили слова Евгения Васильевича, пришли к заключению, что он совершенно прав: не содержало донесение разведывательных данных. Разгромили колонну мотопехоты? Но какие подразделения входили в ее состав, откуда и куда она двигалась - неизвестно. Обстрелян штаб части? Однако какой части? Нет ответа и на этот вопрос. Да и почему решили, что в здании находился штаб части? Быть может, в нем располагалась одна из тыловых служб. А риск потерять танк был исключительно велик.

Начальник разведывательного отдела штаба фронта полковник Е. В. Алешин был вхож к командующему фронтом в любое время суток. Генерал-полковник И. С. Конев принимал его вне всякой очереди. Одно это красноречиво говорило о том, какое большое значение придавало командование Калининского фронта разведке.

В первой половине ноября гитлеровцы не проявляли особой активности. Они пытались развить наступление на Торжок и захватить город, но войска Калининского фронта упорно оборонялись. В районе Калинина тоже наступило относительное затишье. Тем не менее работы у нас не убавилось.

По данным воздушной разведки, противник производил перегруппировку сил. Вражеские колонны двигались к югу от Калинина, по Волоколамскому шоссе. С какой целью производится эта перегруппировка? Какие части перебрасываются и какие силы оставлены противником в районе Калинина?

Разведывательным отделам армий тут же были даны соответствующие указания. И вскоре мы получили первую информацию. Из штаба 31-й армии сообщили, что на восточной окраине Калинина захвачен пленный, который показал, что его 428-й пехотный полк 129-й пехотной дивизии сменил части 36-й моторизованной дивизии, которая перебрасывалась куда-то южнее.

Разведчики-наблюдатели одного из соединений 31-й армии докладывали, что по дорогам, ведущим от Калинина на юг, перебрасываются крупные силы противника. Они насчитали в общей сложности 174 танка, 133 орудия, более 200 автомашин. О том, что гитлеровцы [36] придают большое значение этой передислокации войск, говорил такой факт: колонны прикрывались с воздуха истребительной авиацией.

Значит, прогнозы полковника Е. В. Алешина подтверждаются? Выходит, гитлеровцы действительно решили усилить свою ударную группировку за счет 41-го танкового корпуса? Окончательные выводы конечно же делать было рано, но тем не менее мы тут же проинформировали обо всем штаб Западного фронта.

Из ответной телеграммы следовало, что противник сосредоточил на волоколамско-клинском направлении крупную танковую группировку, в состав которой входит до десяти танковых и моторизованных дивизий. В числе их были и соединения 41-го танкового корпуса.

- Следует в ближайшие дни издать крупных событий, - сказал полковник Алешин, ознакомившись с телеграммой.

И вновь он оказался прав. 15-16 ноября 1941 года гитлеровцы начали новое наступление на Москву. Последовали мощные танковые удары из районов Волоколамска и Тулы. Ими немецко-фашистское командование рассчитывало расчленить наши войска, охватить столицу с севера и юга и, сомкнув клещи, захватить ее.

Сражение сразу же приняло весьма ожесточенный характер. Наши подразделения и части дрались с необыкновенным упорством. Гитлеровцы несли серьезные потери, однако, несмотря на это, продолжали рваться вперед. Показания пленных, письма солдат и офицеров противника, попадавшие в наши руки, говорили об одном: фашистское командование уверено, что падение Москвы - вопрос нескольких дней.

Помню, как раз в этот период мне довелось выехать в штаб 31-й армии. Там захватили пленных, и мне предстояло в соответствии с приказанием подполковника Н. А. Воскресенского присутствовать при их допросе.

- Постарайтесь объективно оценить моральный дух гитлеровцев. Это имеет для нас большое значение, - напутствовал меня полковник Е. В. Алешин.

Пленные представляли собой жалкое зрелище: продрогшие, голодные. И тем не менее большинство из них держались нагло.

- Завтра доблестные войска фюрера будут в Москве! - твердил упрямо мордастый ефрейтор.

Лишь один из пленных не скрывал своей радости ао поводу того, что лично для него война уже кончилась. [37]

Ранним утром 27 ноября я возвратился в штаб фронта. Полковник Е. В. Алешин и подполковник Н. А. Воскресенский внимательно выслушали мой доклад о результатах поездки.

- Да, солидно закрутили гитлеровским воякам мозги! - подвел итог Евгений Васильевич. - Что ж, благодарю, товарищ Синицкий. А теперь, хотя и устали, на узел связи! Должно поступить разведдонесение из штаба Западного фронта. Как получите - сразу же ко мне.

В избе, где разместился фронтовой узел связи, было тепло. Большая русская печь так и манила к себе. Пристроившись возле нее, я, кажется, начал дремать. И вдруг слышу взволнованный голос начальника узла связи:

- Всех посторонних прошу немедленно освободить помещение. Генерал-полковник Конев будет говорить с Верховным Главнокомандующим.

Схватив свою папку, я выскочил на улицу. Мела поземка, мороз пощипывал уши. Завернув за угол, я остановился. Здесь не так свирепствовал ветер. Через минуту показались командующий и член Военного совета фронта, спешившие на узел связи. По их лицам можно было судить, что вызов к прямому проводу явился для них неожиданностью.

Спустя некоторое время они вышли на улицу.

- Вот так, Дмитрий Сергеевич, дела оборачиваются, - услышал я голос командующего фронтом. - Сталин приказал начинать немедленно. Даже до завтрашнего утра отсрочки не дал. Ударим, как и намечали, северо-западнее Калинина в направлении Опарино и южнее в направлении Бортниково...

В этот момент генерал-полковник И. С. Конев заметил меня.

- Кто такой? Откуда? - нахмурился он. - Почему здесь?

Я был готов провалиться сквозь землю. Ничего себе ситуация! Ведь получается так, будто я подслушивал. Коротко доложил командующему, кто я и почему оказался здесь.

- Слышали, о чем у нас с членом Военного совета разговор шел? - спросил генерал-полковник.

- Случайно слышал, - признался я.

- Так вот запомните, ничего вы не слышали. Понятно? Абсолютно ничего! Иначе не сносить вам головы. [38]

И чтобы побыстрее все из памяти выветрилось, бегом за полковником Алешиным. Чтобы тотчас был у меня...

Во второй половине дня послышались залпы артиллерийских орудий. Канонада постепенно нарастала. Мои сослуживцы с недоумением и тревогой прислушивались к тонкому дребезжанию оконных стекол. А я знал, что все это означает: по приказу Верховного Главнокомандующего войска Калининского фронта частью сил перешли в наступление.

Впрочем, через несколько часов тайное стало явным. Донесения, поступающие из штабов армий, говорили о том, что на отдельных участках наши войска несколько продвинулись вперед. Однако о переломе говорить было рано. Да, видимо, и не в этом заключалась наша задача. Сковать противника, лишить его возможности перебросить дополнительные силы на направление главного удара - таков был замысел Верховного Главнокомандующего. И цель эта была достигнута.

Где-то в глубине души мы были немного разочарованы тем, что наступательные действия Калининского фронта в этот период носили частный, как уже упоминалось, отвлекающий характер. Уж очень хотелось, чтобы наши войска наконец перешли в решительное наступление, погнали фашистов на запад. Однако рассудок, вопреки сердцу, трезво подсказывал: еще не пришел этот долгожданный час.

* * *

Наступил декабрь. Он принес с собой обжигающие морозы, метели, снежные заносы на дорогах. Бывало, прибежишь с узла связи, до которого вроде бы рукой подать, а кончик носа уже побелел. Конечно же, несравненно трудней, чем нам, приходилось нашим бойцам и командирам в частях и подразделениях, державших оборону на переднем крае. Там зачастую и обогреться негде было.

Однако еще в худшем положении, судя по всему, оказались войска противника. Все чаще наши разведчики доставляли пленных с обмороженными руками, ногами, лицами. И прежде чем допрашивать их, сплошь и рядом приходилось прибегать к помощи медиков.

Показания пленных свидетельствовали о том, что теплым обмундированием гитлеровская армия обеспечена из рук вон плохо. Впрочем, слова здесь и не требовались. Внешний вид вражеских солдат говорил сам за [39] себя: головы обмотаны какими-то платками, тряпками, на ногах - соломенные щитки, крестьянские лапти, набитые сеном. И в этом, пожалуй, ничего удивительного не было. Ведь ставка делалась на молниеносную войну. Фюрер рассчитывал, что с Советской Россией будет покончено уже к осени 1941 года.

Разумеется, не зимние холода остановили в те дни гитлеровскую армию. Массовый героизм, стойкость, готовность к самопожертвованию советских воинов - вот что стало непреодолимой преградой на пути фашистских орд.

Из донесений, поступавших к нам в разведывательный отдел от штабов армий и штаба Западного фронта, следовало, что противник постепенно переходит к обороне. Только на отдельных участках он еще пытается наступать. Анализ разведывательных данных, имевшихся в нашем распоряжении, позволял сделать вывод о том, что наступательный порыв гитлеровской армии иссяк.

Тем не менее обстановка под Москвой оставалась грозной. Противник захватил Клин, Солнечногорск, Крюково. Шли бои в районе Яхромы, Дмитрова, Красной Поляны. Стало известно, что в одном из населенных пунктов фашисты развертывают дальнобойные орудия, из которых намерены начать обстрел Москвы.

Но знали мы и другое. В условиях тяжелых оборонительных боев Красная Армия готовилась к контрнаступлению. Непосредственно под Москву и в другие прилегающие районы прибывали резервы, причем крупные. Они включали в себя кавалерийские и стрелковые дивизии, стрелковые и танковые бригады. Значительная их часть не принимала участия в оборонительных боях. Распоряжалась ими непосредственно Ставка Верховного Главнокомандования.

Готовился к контрнаступлению и наш Калининский фронт. Мы еще ничего не могли сказать о его дне и часе. Все это держалось в глубокой тайне. Но колонны автомашин с боеприпасами, пробивавшиеся сквозь снежные заносы от тыловых складов к передовой, стрелковые подразделения, преодолевавшие вьюжные километры в пешем строю, позволяли делать определенные заключения о характере предстоящих боевых действий.

Полковник Е. В. Алешин, вероятно, знал куда больше, чем мы. Так, во всяком случае, нам казалось. Об этом свидетельствовали те вопросы, с которыми он к нам [40] обращался, те задачи, которые ставились перед подразделениями разведотдела.

Прежде, например, полковник Е. В. Алешин делал упор на выяснение состава и боевых возможностей противостоящих соединений противника, на обнаружение перегруппировок его сил. Теперь же его больше интересовало другое, хотя и эти вопросы тоже не снимались с повестки дня.

- Сколько траншей у противника на этом участке? - спрашивал он, прикоснувшись кончиком карандаша к какой-нибудь точке на карте. - Очень жаль, что пока еще неизвестно. Немедленно свяжитесь с дивизией и уточните. И разведотделу армии напомните, что эти сведения сейчас очень важны.

Он требовал данные о числе и расположении на местности огневых позиций вражеских батарей, опорных пунктов, местах сосредоточения резервов, состоянии дорог в полосе за передним краем гитлеровцев. И к каждой информации, полученной и обработанной нами, относился очень строго, даже придирчиво.

- Нельзя, никак нельзя нам ошибаться, - твердил он.

Лишь за сутки до начала контрнаступления полковник Е. В. Алешин полностью ввел нас в курс дела.

- Завтра! - как-то особенно четко и торжественно произнес он.

И что примечательно, никто из нас не переспросил, никто не усомнился в том, что именно подразумевается под этим "завтра".

- Да, товарищи, завтра наш Калининский фронт переходит в контрнаступление, - продолжил начальник разведывательного отдела. - Хочу сразу сказать, что на сей раз речь идет не об отвлекающем маневре. Впрочем, в этом вы можете убедиться сами, - добавил он, развертывая карту.

Первое, что бросилось нам в глаза и наполнило сердца радостью, - обилие жирных красных стрел, сходившихся друг с другом во вражеском тылу, на удалении многих десятков километров от линии фронта. Давно мы не видели на картах таких ярких, разящих стрел.

По замыслу командования основной удар по противнику должны были нанести 29-я и 31-я армии, находившиеся на левом крыле Калининского фронта.

29-й армии, располагавшейся северо-западнее Калинина, предстояло прорвать вражескую оборону и наступать [41] в южном направлении, в обход городов Старица и Ржев. Кончик этой изогнутой дугой стрелы упирался с севера в Вязьму. Туда же через Наро-Фоминск, Малоярославец и Медынь нацеливалась стрела, показывающая, как будут наступать армии Западного фронта.

31-я армия должна была наступать из района юго-восточнее Калинина в направлении на Ржев.

- В первые же дни наступления предстоит окружить и уничтожить немецко-фашистские части, обороняющиеся в Калинине, и освободить город, - пояснил полковник Алешин, развертывая другую, теперь уже крупномасштабную карту, испещренную условными знаками.

В первый момент, помню, я даже немного удивился. Откуда такая масса данных о противнике? Но тут же вспомнились дни и ночи, которые были отданы работе с документами, захваченными у врага, с аэрофотоснимками, протоколами допросов пленных, переводу и анализу писем, обнаруженных у убитых гитлеровцев. По крупицам собирались нами разведывательные данные, которые теперь воссоздавали достаточно полную и четкую картину.

К началу контрнаступления, как стало известно, Калинин обороняли части 161-й и 129-й пехотных дивизий. Удалось, в основном, путем постоянного наблюдения за передним краем разведать систему оборонительных сооружений и инженерных заграждений. Мы знали, где располагаются минные поля, где у противника отрыты траншеи полного профиля. Были засечены места размещения основных огневых средств: артиллерийских и минометных батарей.

- Наша основная задача в ходе наступления, - напомнил полковник Алешин, - будет заключаться в том, чтобы непрерывно пополнять и обновлять данные о противнике. Нужно, чтобы разведчики висели у него на хвосте. Сами понимаете, что добиться этого нелегко, но мы обязаны сделать все, что от нас зависит.

В тот же вечер командующий фронтом вместе с группой работников оперативного и разведывательного отделов выехал на фронтовой наблюдательный пункт.

Рано утром 5 декабря началась артиллерийская подготовка. Она продолжалась более часа. Потом стрелковые подразделения поднялись в атаку. Как развивается она? Что происходит на переднем крае? Мы с нетерпением ждали первых известий и откровенно завидовали [42] тем, кто находился на фронтовом наблюдательном пункте.

Наконец радисты узла связи приняли внеочередные донесения. Из них следовало, что части двух стрелковых дивизий 29-й армии под огнем противника преодолели по льду Волгу юго-западнее Калинина и вклинились во вражескую оборону примерно на полтора километра. Дальше продвинуться пока не удалось. Наступление войск 31-й армии развивалось более успешно, но и здесь перелом еще не наступил.

Следующие несколько дней слились в один. Отдыхали урывками прямо на рабочих местах, забывали о том, что надо перекусить. Гора донесений непрерывно росла. И каждое из них требовало внимания, анализа, каких-то выводов. Временами казалось, что еще минута - и иссякнут последние силы. Лишь мысль о том, что бойцам и командирам, которые сейчас вгрызаются во вражескую оборону, приходится во сто крат трудней, заставляла нас продолжать свою работу.

Только к исходу дня 9 декабря наметился относительный успех. Войска 31-й армии вышли к шоссе Калинин - Тургиново и перерезали его. И тут новость: капитан Н. А. Белоконь, мой однокашник по школе, назначенный незадолго до контрнаступления начальником разведотдела 31-й армии, сообщил, что захвачены пленные из частей, которые ранее на этом участке не замечались. Откуда же взялись они?

Сразу сверились с нашими справочными данными. Получалось, что гитлеровцы, стремясь воспрепятствовать продвижению войск 31-й армии, перебросили сюда две дивизии из числа тех, что противостояли 29-й армии. Оставалось уточнить, в полном составе они появились на новом месте или речь идет об отдельных частях этих дивизий. Такая задача тут же была поставлена перед начальником разведотдела 31-й армии. И он, основываясь на показаниях пленных, буквально через несколько часов сообщил: да, дивизии переброшены в полном составе.

Полковник Е. В. Алешин немедленно доложил об этом генерал-полковнику И. С. Коневу. Тот приказал командующему 29-й армией возобновить наступление. В результате 11 декабря, продвигаясь вперед, войска этой армии овладели важным опорным пунктом противника Красново, находившимся примерно в 15 километрах юго-западнее [43] Калинина. Еще совсем немного - и кольцо вокруг города замкнется.

Поздно вечером 15 декабря к нам зашел подполковник А. С. Логвиненко.

- Был сейчас у Алешина, хотел уточнить с ним кое-что. Но не удалось. Занят, какую-то бумагу пишет. Просил не беспокоить.

- Зайдешь попозже. Садись, мы тебя горячим чайком угостим, - пригласил я Андрея Степановича.

- С удовольствием отведаю. Тем более если вместе со всеми.

Едва мы успели расположиться на уголке стола, как скрипнула дверь. На пороге появился Евгений Васильевич Алешин.

- Чаевничать собираетесь? Ну-ка, плесните и мне кипяточку. На улице черт его знает что делается! Прямо полярная пурга. В трех шагах ничего не видно, снегопад, метель. Что нового в донесениях?

Подполковника Н. А. Воскресенского на месте не было. Его незадолго до начала контрнаступления временно, как нам объявили, куда-то командировали. Поэтому начальнику разведывательного отдела докладывал я. Внимательно выслушав меня, он сказал:

- Постарайтесь ускорить обработку поступивших данных. Знаю, что устали. Но откладывать нельзя. А сейчас прошу на пять минут прерваться и ознакомиться вот с этим документом. И не просто ознакомиться, а высказать свое мнение по поводу его содержания. Никогда раньше не приходилось готовить таких...

Что же это за документ, если сам полковник Алешин, имеющий огромный опыт, ни с чем подобным не сталкивался? Оказалось, речь идет об ультиматуме, который командующий фронтом приказал утром вручить начальнику гарнизона города Калинина. Им, по нашим данным, являлся командир 129-й пехотной дивизии гитлеровцев.

Ультиматум был коротким и предельно четким. В нем сообщалось, что вражеская группировка окружена. Во избежание напрасного кровопролития предлагалось прекратить сопротивление и сложить оружие. В документе назывались пункты, куда следовало выводить части. Личному составу, сдавшемуся в плен, гарантировались жизнь и возвращение на, родину после войны.

- Коротко и ясно написано, - прочитав ультиматум, [44] высказал свое мнение подполковник Логвиненко. - Хочешь жить - давай хенде хох!

Мы были полностью согласны с ним.

- Что ж, если замечаний нет, пойду докладывать командующему, - поднялся Евгений Васильевич. - Посмотрим, что скажет он.

Утром на предложение временно прекратить огонь и принять наших парламентеров, переданное на немецком и русском языках через мощную громкоговорящую установку, развернутую у переднего края, противник никак не прореагировал. Как раз в этот момент было получено несколько донесений о том, что гитлеровцы подозрительно молчат.

Немедленно доложили об этом генерал-полковнику И. С. Коневу. Он тут же приказал направить в Калинин разведывательную группу из 256-й стрелковой дивизии, которая была готова к штурму города. Разведгруппа очень быстро вернулась с неожиданной вестью: в первых траншеях противника не оказалось. Однако огневые точки, оборудованные в зданиях, встретили разведчиков огнем.

Части 256-й стрелковой дивизии тут же устремились вперед и уже в одиннадцать часов утра вступили в ожесточенный бой с противником. Гитлеровцы отчаянно сопротивлялись, но их было немного, и к часу дня 16 декабря силами 256, 252 и 243-й стрелковых дивизий город удалось освободить.

От пленных мы узнали, что гитлеровское командование, предвидя полное окружение, решило отвести войска. В ночь на 16 декабря под прикрытием бушевавшей метели гарнизон Калинина покинул город, использовав для отхода единственную дорогу на Старицу. Оставлен был лишь заслон.

Обычно выдержанный, спокойный, полковник Е. В. Алешин на сей раз кипел от негодования.

- Прошляпили, упустили врага! Из-под самого носа дивизии ускользнули! И виноваты в этом только мы, разведчики.

- Товарищ полковник, но ведь город-то освобожден, - пытались мы успокоить его.

- Да, освобожден, но это только часть задачи, поставленной перед нами. Надо было окружить и уничтожить гитлеровцев. А мы прошляпили, - вновь и вновь повторял он. [45]

В тот же день мне довелось побывать в Калинине. Печальная картина предстала передо мной. Разрушенные здания, полностью выведенные из строя городской водопровод, средства связи. Придя к выводу, что город удержать не удастся, гитлеровцы стали взрывать постройки, разрушать и жечь все, что могло быть использовано нами после освобождения Калинина.

По некоторым улицам было трудно не то что проехать, но и пройти. Брошенные автомашины и повозки, груды битого кирпича, рухнувшие стены домов. Кое-где валялись винтовки, автоматы. Наши трофейные команды уже собирали и вывозили их. Общие трофеи были относительно невелики: около 100 автомашин, 20 орудий, 5 танков, 30 пулеметов, 190 винтовок, свыше 54 тысяч винтовочных патронов. На аэродроме, занесенные снегом, остались-3 вражеских самолета, причем, как ни странно, заправленные горючим. Видимо, погода не позволила гитлеровцам перегнать их в другое место, перед тем как оставить город.

Наступление наших войск тем временем продолжалось. Наученные горьким опытом, мы старались самым внимательным образом следить за направлениями отхода частей противника, заблаговременно определять рубежи, на которых он мог сделать попытку закрепиться, перейти к упорной обороне. Ну и конечно же с нас не снималась задача постоянно уточнять группировку вражеских войск, противостоящих нам. Это требовало огромных усилий. Дело в том, что в ходе отступления части противника перемешивались. Зачастую гитлеровское командование формировало из остатков подразделений, разгромленных в предыдущих боях, какие-то временные группы. Начинаешь, бывало, анализировать документы или показания пленных, а такой части и в помине нет. Вот и попробуй тут разобраться, что к чему.

Кстати, должен сказать, что теперь допросы пленных проходили гораздо проще. Если прежде любой пленный представлял для нас своеобразный клад, то теперь они поступали десятками, сотнями и были куда словоохотливее. Как говорится, с каждого по нитке - смотришь, и ситуация в целом вырисовывается достаточно четко.

Сведения, получаемые нами от пленных, часто повторялись. Но именно эта повторяемость и позволяла нам делать определенные выводы: немецко-фашистские войска понесли серьезные потери, боевой дух солдат уже не [46] тот, в частях чувствуется нехватка теплой одежды и продовольствия.

Обилие разведывательной информации, поступавшей к нам в дни контрнаступления, безусловно, радовало, но, конечно, и усложняло нашу работу. Трудились мы днем и ночью, а кипы донесений, протоколов допросов постоянно росли. От нас требовались предельная собранность и внимание, чтобы ничего не упустить и суметь сделать правильные обобщения.

Наступление наших войск между тем продолжалось. На калининском направлении против нас действовали шесть пехотных дивизий противника: 110, 161, 162, 86, 129 и 251-я. Но это были уже не те дивизии, что полтора-два месяца назад: в них сохранилась лишь половина боевого состава. И все же противник отходил медленно, упорно цепляясь за каждый населенный пункт, каждый более или менее удобный для обороны рубеж.

Так же медленно отходили на торжокском направлении 6, 26 и 256-я дивизии гитлеровцев, которые понесли значительно меньшие потери и сохранили большую боеспособность. То же самое можно было сказать о 253, 102 и 206-й дивизиях, действовавших на селижаровском направлении.

Видимо желая повысить темпы нашего наступления, Ставка передала Калининскому фронту 39-ю армию и 11-й кавалерийский корпус. Но это, пожалуй, мало что изменило в общей ситуации. Наступление продолжалось, однако не так стремительно, как хотелось бы.

Ржевский лабиринт

Заканчивался грозный 1941 год. С двояким чувством провожали мы его. С одной стороны, безусловно, радовались, что удалось отстоять Москву, отбросить вражеские полчища от столицы. А с другой - каждый из нас теперь понимал, что впереди - долгий путь к окончательной победе, что большой крови будет стоить она.

И еще мы думали о том, сколько же времени потребуется, чтобы восстановить все то, что разрушено и уничтожено гитлеровцами - сожженные деревни и села, разрушенные до основания города.

А лично у меня ко всем этим раздумьям прибавлялись тоскливые и тревожные мысли о семье. Вот уже более полугода не имел я ни единой весточки от жены. Все говорило за то, что не удалось им выбраться из родимых мест. Значит, остались на оккупированной территории. Что это такое, мне было понятно...

В предновогодние дни все мои сослуживцы получали поздравительные письма от родных и близких. А я - ничего. И так тоскливо становилось на душе, что я зачастую выходил из избы или землянки, когда товарищи раскрывали заветные треугольнички со штампами полевой почты, оживленно обсуждали новости, какие-то радостные известия.

В новогоднюю ночь мы работали. Прервались лишь на час, когда к нам зашел полковник Е. В. Алешин.

- Разрешаю небольшую паузу, - улыбнулся он.

Не прошло и пяти минут, как все было готово. Банки с консервами, несколько вареных картофелин, десяток луковиц, нарезанный толстыми ломтями ржаной хлеб - вот, пожалуй, и все, чем мы были богаты.

Прощаясь с нами после короткой встречи Нового года, полковник Алешин каждому крепко пожал руку.

- А теперь - за работу. Не забыли, что мне завтра к утру нужна карта с последними разведывательными данными? Вы, Синицкий, персонально за нее отвечаете. [48]

О карте начальник разведывательного отдела говорил еще днем. И связано это было с тем, что в канун Нового года к нам прибыл новый начальник штаба фронта - генерал-лейтенант М. В. Захаров. Естественно, что он, знакомясь с обстановкой, мог вызвать разведчиков. Так что напоминание полковника Е. В. Алешина было не случайным.

О генерал-лейтенанте М. В. Захарове мы кое-что знали. Он участвовал в гражданской войне, окончил две военные академии, был начальником штаба Ленинградского военного округа, затем служил в Генеральном штабе. Несколько позже генерала М. В. Захарова назначили начальником штаба Одесского военного округа. На этой должности и застала его Великая Отечественная война. Словом, Матвей Васильевич был опытнейшим штабным работником. Поговаривали, что порой он бывает весьма крут по отношению к подчиненным.

Как и предполагал полковник Е. В. Алешин, генерал-лейтенант М. В. Захаров буквально через день после прибытия в штаб фронта вызвал к себе начальника разведывательного отдела для доклада. Евгений Васильевич тут же позвонил мне:

- Пойдете со мной. Захватите карту, подготовленные нами справки и двигайтесь ко мне.

Начальник штаба фронта размещался в большой добротной избе, охраняемой часовым с петлицами пограничника. Над высокой печной трубой вился легкий голубоватый дымок. Когда мы вошли в просторную чистую комнату, генерал-лейтенант М. В. Захаров рассматривал оперативную карту, висевшую на стене.

- Товарищ генерал-лейтенант, по вашему приказанию прибыли, - спокойно и негромко доложил начальник разведывательного отдела.

Генерал-лейтенант Захаров, задернув легкую занавеску, закрывшую карту, повернулся к нам.

- Я, собственно, вас одного вызывал. Или вы дуэтом докладывать будете? - не без иронии в голосе спросил он, оглядывая нас с головы до ног. - Что ж, начинайте, я вас слушаю.

На большом штабном столе мы расстелили карту-двухсотку, на которой была нанесена обстановка. Группировка противника раскрывалась до полка и артдивизиона включительно. Перед передним краем на правом крыле фронта были обозначены инженерные заграждения и минные поля гитлеровцев. Перед левым же крылом [49] обстановка была более запутанной. Как уже упоминалось, в процессе отхода вражеские части перемешались, перепутались до такой степени, что провести между ними разграничительные линии было просто невозможно.

Генерал-лейтенант М. В. Захаров, опершись двумя руками о край стола, внимательно изучал карту. А я тем временем рассматривал его. Наверное, это было не очень тактично, но я не мог ничего с собой поделать. Суровое, обветренное лицо, насупленные брови, могучая фигура, меховая безрукавка поверх гимнастерки, светлые бурки на ногах - таков был наш новый начальник штаба.

- Какого числа подтверждалась 253-я пехотная дивизия? - не поднимая головы, спросил он.

- Двадцать третьего декабря документами, изъятыми у убитых солдат, - доложил полковник Алешин.

- А 102-я дивизия?

- Двадцать первого декабря пленным из саперного батальона.

Неожиданно генерал-лейтенант Захаров выпрямился и повернулся ко мне:

- Какие потери понесли дивизии противника в боях за Калинин?

По счастью, как раз за два дня до этого я закончил составление сводной таблицы, в которой имелись интересующие начальника штаба фронта цифры. А они мне всегда запоминались особенно хорошо. И тем не менее в первый момент я не смог вымолвить ни единого слова.

- Не знаете? - нахмурился генерал Захаров.

- Знаю! - выпалил я, вытягиваясь по стойке "смирно".

И я начал докладывать о потерях гитлеровцев. М. В. Захаров слушал меня, не перебивая, не задавая каких-либо дополнительных вопросов. Колючий взгляд его постепенно теплел.

- Говорите, капитан, что в ротах осталось по 40-50 человек, а 129-я пехотная дивизия вообще расформирована? - лишь переспросил он, когда я закончил свой доклад. - Откуда такие сведения?

- Из материалов допросов пленных и документов, захваченных нашими разведчиками.

- Хорошо! А как организована разведка в дивизиях и полках?

Этот вопрос уже адресовался полковнику Алешину. [50]

- По-разному, к сожалению, товарищ генерал-лейтенант, - признался Евгений Васильевич. - Там, где командиры уделяют этому должное внимание, дела идут неплохо. И пленные есть, и документы поступают. Но есть и такие части, в которых почти вся разведка сводится к наблюдению за передним краем, выявлению огневых точек противника.

- Это плохо, очень плохо. Подготовьте директиву на имя начальников штабов армий. И вот еще что, Алешин, из вашей карты следует, что некоторые дивизии противника подтверждались последний раз дней 10-15 назад. Не знаю, как у вас, а у меня нет твердой уверенности в том, что они и сейчас находятся там, где обозначены. Примите меры к тому, чтобы дивизии подтверждались не реже, чем раз в 5 дней.

- Трудно, товарищ генерал-лейтенант...

- А я и сам знаю, что трудно. Но надо, - прищурившись, перебил его начальник штаба. - Надо! Жду вас с директивой.

Над проектом директивы мы трудились вместе с Андреем Степановичем Логвиненко. Родился он, наш проект, достаточно быстро, однако полковник Алешин, прочитав представленный ему текст, вернул его нам с синими карандашными пометками.

- Не пойдет. Нужно более конкретно и, я бы сказал, более резко. Плохо еще у нас учат командиров разведывательных подразделений. Не всегда разведчики справляются с поставленными перед ними задачами. Мало знают командиры о том, что делается в глубине обороны противника. Так и пишите. Нечего деликатничать и острые углы сглаживать.

Второй вариант документа начальник разведывательного отдела снова забраковал.

- По существу вроде бы все правильно теперь, но слишком растянуто. Надо воду отжать. И в отношении разведки боем следует особо подчеркнуть. В частности, что не только специальные разведывательные, но и стрелковые подразделения необходимо в этих случаях привлекать.

Лишь часам к двум ночи нам наконец удалось подготовить проект директивы, который в полной мере удовлетворил начальника разведывательного отдела.

- Славно потрудились! Теперь как будто все по полочкам разложено, - резюмировал он. - Спасибо, товарищи, отправляйтесь отдыхать. [51]

Отдыхать... С огромным удовольствием я последовал бы совету Евгения Васильевича. Но на столе у меня скопилось большое количество бумаг, которые требовали хотя бы беглого предварительного просмотра. Поэтому я решил еще немного поработать.

В большой, жарко натопленной комнате я застал только одного из моих сослуживцев - майора С. Д. Куроедова, который, пододвинув поближе к себе керосиновую лампу, изучал поступившие донесения и делал какие-то пометки в своей рабочей тетради.

- Где народ-то? - поинтересовался я.

- Где, где... Спать пошли. На ногах уже не держатся! - раздраженно отозвался Степан Демьянович, не отрываясь от своей работы.

Я не обиделся на тон, которым это было сказано. Мог порой майор Куроедов и поворчать, и сказать что-нибудь излишне резко. Но мы хорошо знали, что это добрейший человек, все свои силы отдававший работе. В трудную минуту он всегда мог дать дельный совет, посочувствовать, подсказать что-то чисто по-человечески. Поэтому, несмотря на вспыльчивый характер, Степана Демьяновича в отделе любили и уважали.

Вот и на этот раз он вскоре подошел ко мне, положил руку на плечо:

- Ты, это самое, не обижайся, Афанасий. Устал, понимаешь, вот и гавкаю.

- О чем разговор, Степан Демьянович! Понимаю.

- Целый день хотел спросить тебя о новом начальнике штаба. Как он принял тебя с Алешиным? Давал разгон?

- Да нет, не скажу. Все больше расспрашивал. Чувствуется, что дело наше знает отменно. И разведке, насколько я понял, придает большое значение. Сразу же - директиву.

- Это хорошо! - заметил Степан Демьянович и возвратился к своему столу, чтобы продолжить работу.

Директива, над проектом которой мы трудились с подполковником А. С. Логвиненко, была подписана начальником штаба фронта и сразу же ушла в войска. А дня через два полковник Е. В. Алешин направил в армии почти весь личный состав подразделений разведывательного отдела.

- Генерал-лейтенант Захаров потребовал, - пояснил он. - Напомнил мне, что любая директива превращается в пустую бумажку, если за ее выполнением не установлен [52] надлежащий контроль. Истина старая, а порой, что скрывать, забываем об этом.

А мы продолжали работу с поступавшими к нам документами, выискивая в них те крупицы сведений, которые в конечном итоге, слитые воедино, позволяли сделать определенные выводы о противнике. Так как часть наших товарищей находилась в войсках, нагрузка на каждого из нас возросла. Все оставшиеся, в том числе и я, ежедневно докладывали о результатах своей работы начальнику разведывательного отдела.

Однажды, выслушав меня и сделав соответствующие пометки на своей рабочей карте, полковник Алешин попросил меня задержаться. Я не придал этому значения. И вдруг услышал:

- Вы, Афанасий Григорьевич, назначаетесь начальником отделения.

В первый момент я не поверил своим ушам. А когда понял, что Евгений Васильевич не шутит, стал возражать, ссылаясь на то, что у нас есть люди, имеющие и больший опыт, и более высокое воинское звание. Но полковник Алешин прервал меня:

- Не тратьте впустую слов. Вопрос решен уже окончательно и согласован с командующим фронтом. Завтра он подпишет приказ.

Растерянный, удрученный, возвратился я к себе от начальника разведывательного отдела.

- Что, Афонюшка, не весел, что головушку повесил? - услышал я, едва переступив порог.

Это конечно же был Федор Шишков. Он оставался верен себе: шутил, балагурил. Иногда его излишняя веселость утомляла, но значительно чаще бодрость Федора, его прибаутки рассеивали усталость, снимали напряжение. Поэтому Шишкова любили в отделе. Однако на этот раз его слова лишь ухудшили мое настроение. "Что же теперь будет?" - стучало в висках.

Действительно, что же теперь будет? Вместе служили, вместе дружили. А как сложатся отношения в новой обстановке? Между начальником и подчиненными в армии всегда существовала и будет существовать определенная дистанция. Тот же Федор Шишков уже не пошутит так, как сейчас, не назовет ласково Афонюшкой. Что предпринять? Какую избрать линию поведения?

И тут я решился на отчаянный, как мне тогда казалось, шаг: обратиться если не за помощью, то за советом к корпусному комиссару Д. С. Леонову. Ведь он для [53] нас - высший представитель большевистской партии. Неужели не поймет, не подскажет как поступить?

Мне повезло. Член Военного совета в этот день никуда не уезжал и тут же принял меня.

- Садитесь, рассказывайте, что у вас стряслось, товарищ Синицкий? - доброжелательно, по-отечески произнес он.

Я коротко изложил суть дела, поделился своими сомнениями и тревогами.

- Вопрос не простой, согласен с вами. Но особых причин для того, чтобы расстраиваться, я не вижу. Подумайте сами, ежедневно командиры взводов принимают роты, командиры рот становятся комбатами. И это закономерно, война идет. Кто-то погиб, кто-то ранен. Один из вчерашних друзей становится начальником, другой - подчиненным. Такова диалектика жизни, и ничего здесь страшного нет. Кроме того, хочу напомнить вам, что нельзя личные проблемы и переживания ставить на первый план. Ваше назначение обусловлено общими интересами, так нужно для дела. И вопрос этот решен. Моим мнением тоже интересовались. Не забывайте, что вы член ВКП(б). Это ко многому обязывает. Если надо, значит, надо. Что касается взаимоотношений с будущими подчиненными, то тут все зависит от вас. Вы кинофильм "Чапаев" видели? - неожиданно спросил он. - Помните, что Василий Иванович там говорил? В бою я твой командир, а после боя приходи ко мне чай пить. Может, и не совсем точно цитирую по памяти, но смысл вы, надеюсь, улавливаете? Вот и постарайтесь придерживаться этого принципа.

Не более четверти часа продолжалась наша беседа. Но я вышел от корпусного комиссара совершенно с иным настроением. Он успокоил меня, даже как-то воодушевил. И будущее не казалось мне теперь таким беспросветным.

* * *

Через два дня полковник Е. В. Алешин собрал у себя личный состав разведывательного отдела и зачитал приказ о моем назначении на должность начальника отделения.

- Афанасия Григорьевича хорошо знаете, поэтому говорить о нем что-то еще считаю излишним. Пожелаем ему успехов на новом поприще.

Товарищи тепло поздравили меня с назначением. А [54] когда мы возвратились в дом, где располагалось наше отделение, я попросил чуть повременить с текущими делами и выслушать меня.

- Вот что я хочу вам сказать, - не совсем уверенно и заметно волнуясь начал я свою речь. - Волей судьбы, а точнее, в соответствии с приказом командующего фронтом я стал вашим начальником. Мне очень хотелось бы, чтобы у нас сохранились добрые отношения, без лих вряд ли можно рассчитывать на успех в нашей общей работе. Как начальник буду строго спрашивать, а как товарищ всегда готов прислушаться к дельному совету, пожеланию. Обещаю никогда не обижаться на откровенные высказывания, если они касаются дела. Словом, давайте будем доверять и помогать друг другу.

Не знаю, сыграли ли какую-нибудь роль эти мои слова, но взаимоотношения у нас в коллективе установились нормальные с первого же дня. Случалось, бурно обсуждали тот или иной вопрос, спорили. Однако, когда окончательное решение было принято, оно выполнялось беспрекословно.

Первое время мне, как начальнику отделения, приходилось трудно. Изменились масштабы. Если раньше я нес ответственность за сбор и обработку разведывательных данных лишь на одном направлении, то теперь надо было охватить весь фронт. Я просто физически не успевал хотя бы бегло просмотреть все донесения, поступавшие из армий, не говоря уже о каком-то анализе этих документов. Порой меня охватывало отчаяние: не выдержу, не хватит сил, что-то пропущу, на чем-то сорвусь.

Не знаю, сколько времени все это продолжалось бы и чем кончилось, но однажды подошел ко мне майор С. Д. Куроедов. Подошел, негромко кашлянул, чтобы привлечь мое внимание.

- Что-нибудь случилось, Степан Демьянович? - бросил я на него торопливый взгляд.

- Пока еще нет, но может случиться.

Я с удивлением и некоторой растерянностью смотрел на него. А Степан Демьянович тем временем продолжал:

- Вы спали сегодня? Ах, не ложились? Хотите, скажу почему? Потому, что самолично хотели все поступившие документы прочитать. Выходит, что нам, всем остальным, не доверяете? Один за всех хотите сработать? Поймите, вас надолго так не хватит.

- Так что же делать, Степан Демьянович? - вырвалось у меня. [55]

- Доверять! - сердито отчеканил Куроедов. - И проверять, разумеется, тоже. В этом главная задача каждого начальника. Извините, Афанасий Григорьевич, как друг советую серьезно подумать об этом.

Да, он был прав. Нельзя все брать на себя. Нельзя пытаться объять необъятное. Если бы полковник Алешин сам анализировал все документы, то, будь в сутках сорок восемь часов, ему все равно не хватило бы на это времени. Надо заставить себя перестроиться, изменить стиль работы.

- Не обижайтесь, Афанасий Григорьевич, но я правду говорю, - закончил Степан Демьянович.

- О какой обиде может идти речь? Могу лишь поблагодарить за добрый совет.

Не сразу удалось мне встать на другие рельсы. Неотвратимо тянуло меня к пухлым стопкам донесений, лежавшим на столах. Немало сил потребовалось для того, чтобы заставить себя, именно заставить брать в руки только те, на которых стояла пометка об их особой важности или срочности. Но постепенно я все-таки приучил себя к этому. И сразу почувствовал: стало намного легче.

Вскоре после того как меня назначили начальником отделения, полковник Алешин стал поручать мне подготовку обобщенных разведывательных сводок за сутки. Довольно часто мне доводилось самому докладывать их начальнику штаба фронта генерал-лейтенанту М. В. Захарову. Вначале, честно говоря, робел, слишком велика была дистанция между мной и начальником штаба фронта. Но постепенно привык, тем более что Матвей Васильевич неизменно встречал меня доброжелательно, хотя промахов, неточностей никогда не прощал. Особенно высокую требовательность он проявлял там, где речь шла об исполнении штабных документен.

- Ни одного лишнего слова не должно быть. Краткость и четкость - вот признаки высокой штабной культуры.

Вроде бы короткими по времени были мои доклады начальнику штаба фронта. Некогда было ему отвлекаться, вести пространные разговоры, но всякий раз, уходя от Матвея Васильевича, я чувствовал, что чему-то научился, о чем-то узнал. И это оставалось в памяти навсегда.

Обстановка на фронте тем временем усложнялась с каждым днем, причем не только усложнялась, но и запутывалась. [56]

Еще 7 января 1942 года в штаб фронта поступила директива Ставки, которая предписывала выделить силы для разгрома ржевской группировки противника и освобождения Ржева. Одновременно предстояло создать ударный кулак в составе двух армий, кавалерийского корпуса и большей части имевшихся у нас танков для наступления в общем направлении на Сычевку и Вязьму. В дальнейшем планировалось совместно с войсками Западного фронта окружить и уничтожить всю можайско-гжатско-вяземскую группировку гитлеровцев.

Во исполнение директивы Ставки войска 39-й армии прорвали оборону противника западнее Ржева и устремились по направлению к Сычевке. В прорыв были введены соединения 29-й армии и 11-й кавалерийский корпус. В это же время войска 22-й армии, охватив оленинскую группировку гитлеровцев с запада, завязали ожесточенные бои за город Белый.

Казалось бы, все идет хорошо. Однако вскоре в разведывательный отдел штаба фронта стали поступать сведения, из которых следовало, что противник производит перегруппировку сил в районах городов Оленино и Белый. Что кроется за этим? Стремление усилить оборону или намерение нанести контрудар? Перегруппировка вражеских войск была отмечена и непосредственно в районе Ржева.

Обо всем этом я немедленно доложил полковнику Е. В. Алешину. Вместе с ним тут же отправились к начальнику штаба фронта. Выслушав наш доклад, генерал-лейтенант М. В. Захаров задумался.

- Да, подозрительно все это. Надо бы усилить наши войска здесь и здесь, - указал он карандашом на карте. - Но резервов, как вы знаете, нет. А прекратить пли даже замедлить наше наступление в южном направлении никто не позволит. Буду докладывать командующему. Ваша задача - непрерывно пополнять сведения о противнике, используя для этого все возможности.

Но предпринять что-либо командование не успело. Утром 5 февраля гитлеровцы начали наступление против 29-й армии. Днем позже им удалось отсечь ее от 39-й армии, а к 17 февраля полностью окружить. Положение сложилось крайне тяжелое. И в предыдущие недели снабжение вырвавшихся далеко вперед армий осуществлялось с большим трудом. Теперь же соединения 29-й армии вообще лишились возможности пополнять запасы продовольствия и боеприпасов. Впрочем, о каких запасах могла [57] идти речь, если снаряды и патроны считали чуть ли не во штукам. Стала практически невозможной эвакуация раненых и больных. Но бойцы и командиры держались стойко.

Вот как описывает эти драматические события корреспондент "Правды" Борис Полевой в своих "Нюрнбергских дневниках":

"Война свела нас на Калининском фронте, куда Фадеев приехал с корреспондентской путевкой "Правды". Тяжелые были дни. Нам здорово тогда досталось под Ржевом. С целой армией зимою влипли в окружение и долго питались "конницей генерала Белова", то есть замерзшими трупами лошадей... Вместе со всеми мы пилили лошадиные трупы, отрезали тонкие ломтики конины и жарили на шомполах над кострами по старому удэгейскому способу, рекомендованному Фадеевым. Способ так и получил тогда в частях шутливое название "мясо по-фадеевски". Ох уж это тронутое тленом мясо! Но есть было все-таки можно, особенно если удавалось натереть чесноком. А чеснок нам сбрасывали с самолетов и выдавали по головичке на день".

Строки эти были прочитаны мной, естественно, спустя много лет после описываемых событий. Но в донесениях, поступавших к нам из штаба 29-й армии по радио, говорилось примерно то же. Только другими словами, лаконичней, конкретней.

Командованием Калининского фронта было принято решение о выводе окруженных частей в расположение 39-й армии. К 28 февраля эта задача в основном была выполнена. Из вражеского кольца вышло более 5 тысяч бойцов и командиров, причем около 800 из них было ранено. Были и такие, кто присоединился к партизанам. Некоторым удалось пробиться к своим значительно позже.

Немногим легче было в то время положение 39-й армии. Она фактически тоже оказалась в окружении. Единственная бревенчатая дорога, по которой осуществлялось снабжение частей и соединений, находилась постоянно под пулеметным и минометным огнем. О том, чтобы прорваться по ней днем, и речи быть не могло. Все перевозки планировались на ночное время. Но и тут далеко не всем удавалось добраться до места назначения. Каждую ночь пылали на дороге грузовики и повозки. И все-таки эта ниточка питала дивизии. Они сражались с врагом, отвлекая на себя его значительные силы. [58]

Должен сказать, что к весне 1942 года на левом крыле Калининского фронта обстановка сложилась весьма запутанная. Кое-где наши части довольно далеко продвинулись вперед, но это были узкие клинья. Многим вражеским объединениям, действовавшим против нас, - например, 3-й танковой армии, 9-й армии - угрожало полное окружение. С другой стороны, и наши войска в некоторых районах оказались примерно в таком же, а порой и в худшем положении.

Линия фронта неимоверно растянулась. Она, причудливо извиваясь, то стремительно уходила на юг, то снова поднималась к северу, то устремлялась на запад, то возвращалась на восток. Словом, такой ситуации мне не приходилось видеть ни в одном учебнике, ни на одних маневрах. Сплошные петли, зигзаги, глубочайшие выпады, пузыри.

Начальник штаба фронта, которому я по-прежнему в установленный час ежедневно докладывал обстановку, хмурился:

- Черт знает что делается! Какой-то лабиринт получился. Попробуй отыщи из него выход.

Да, это был действительно лабиринт, из которого ни наше командование, ни гитлеровцы не могли найти выхода. Казалось бы, не так уж трудно ликвидировать тот или иной выступ, срезать образовавшийся клин. Но для этого надо было сосредоточить на определенном участке дополнительные силы, подбросить туда боеприпасы. А это возможно было сделать лишь за счет ослабления другого направления, чем противник мог немедленно воспользоваться. Резервов же ни у той, ни у другой стороны не было. Вот и продолжалось противостояние, вот и шли тяжелые, изнурительные бои.

Должен заметить, что в этих условиях войсковым разведчикам приходилось особенно трудно. Раньше было хорошо известно, где проходит линия фронта. По одну сторону от нее - советские войска, по другую - противник. Теперь же разведывательная группа, углубившись километров на 10-15 во вражеский тыл, могла наткнуться на нашу часть, которая, оказавшись в полной изоляции, вела оборонительные бои. Здесь требовались величайшая осмотрительность, высочайшая профессиональная грамотность и конечно же постоянная бдительность. Можно было и под свои пули попасть.

В трудные февральские дни на войсковых разведчиков соединений и частей 39-й армии помимо основной была [59] возложена еще одна задача: способствовать выходу к своим окруженных подразделений и разрозненных групп бойцов и командиров из состава 29-й армии. В том, что именно войсковым разведчикам поручили это, нет ничего удивительного. Они лучше других знали тайные тропы, идущие через болота, участки, где проще всего пройти через боевые порядки гитлеровцев.

Сотрудники разведывательного отдела штаба фронта не раз командировались в этот период на передовую с целью координации на месте действий наших войсковых разведчиков, быстрейшей обработки полученной информации, немедленного допроса, особо интересных пленных, сбора и обобщения сведений, получаемых от наших военнослужащих, которые только что вышли из окружения.

Во время одной из таких поездок я познакомился с разведчиком сержантом К. П. Стеценко, фамилию которого не раз встречал в донесениях, поступавших в разведывательный отдел. Куприян Прокофьевич до войны трудился в колхозе. С начала Великой Отечественной, как и многие его односельчане, был призван в Красную Армию и сразу же попросился в разведку. Вскоре его имя стали с уважением произносить не только в штабе дивизии, но и в разведотделе армии. Все знали, что ни разу не возвращался он, не выполнив задания.

Мы сидели с ним в маленькой землянке у железной печурки и вели неспешный разговор. На нарах похрапывали бойцы, недавно вернувшиеся вместе с сержантом К. П. Стеценко из очередного рейда. На сей раз им удалось вывести к своим около 20 человек.

- Страшно глядеть на них, - рассказывал Куприян Прокофьевич. - Кожа да кости остались. Как повстречались с нами, так плакали многие. Но это так, от волнения, а вообще люди крепкие духом. Сами еле на ногах держатся, а раненых товарищей несут, не оставляют.

- Где же ты их разыскал, Куприян Прокофьевич?

- Вестимо где, на лесистом пригорочке. Человек, который по болотам бродит, хоть и замерзшие они, непременно сухое место искать станет. Да такое, чтобы чужой глаз его со стороны не углядел. Вот мы с ребятами попутно и проверяем такие пригорочки.

- И как же встретились?

- Как, спрашиваете? - усмехнулся он. - Чуть было стрельбу они по нам не открыли. Голодные, окоченевшие, а, видно, дали себе зарок: в случае чего держаться до последнего патрона. Ну а потом, когда поняли, что свои... [60]

Рассказывал он неторопливо, степенно, часто замолкая для того, чтобы еще одно полешко в печку подбросить или новую цигарку свернуть. И все это делалось как-то особенно обстоятельно, солидно. Чувствовалось, что не терпит Стеценко излишней спешки, а тем более суеты.

- Сколько же таких рейдов за последнее время сделали? - поинтересовался я.

- Так ведь кто же их считает! Кажись, три или четыре, - спокойно ответил Куприян Прокофьевич. Можно было подумать, что речь идет о прогулках или выездах на рыбалку.

- И каждый раз людей выводили?

- А как же?! - удивился он. - За тем и ходим в тыл вражеский. Вот отдохнут хлопцы денек, и снова пойдем. Только мы не выводим людей, - уточнил он, - они сами выходят следом за нами. Надо только дорогу правильно указать, заветную тропку найти, подсказать, где затаиться на время, а где штык примкнуть и - вперед!

Часа через полтора и он лег отдыхать. А я, вернувшись в блиндаж начальника штаба дивизии, все думал и думал о Куприяне Прокофьевиче, о простом колхознике, для которого рейды во вражеский тыл стали привычным, обыденным делом. Вспоминалось его простое лицо, глаза с хитринкой, тяжелые, привыкшие к труду руки.

Более трех недель сражались в окружении войска 29-й армии, сковывая несколько гитлеровских дивизий. Тяжелые потери понесли наши соединения. Но и гитлеровцы заплатили за этот частный успех большой кровью. Тысячи солдат и офицеров потеряли они. И главное - положение вражеской группировки в районе Ржева за счет этого ничуть не улучшилось.

* * *

К концу весны 1942 года фронт более-менее стабилизировался. На всем его протяжении не прекращались так называемые бои местного значения. Где-то гитлеровцы прилагали усилия для того, чтобы овладеть несколькими господствующими высотами. Где-то мы предпринимали попытки столкнуть противника в болота. Но ни той, ни другой стороне каких-либо значительных успехов добиться не удавалось. Сказывались все те же факторы: отсутствие резервов, нехватка боеприпасов. Доставке последних, в частности, мешали раскисшие дороги.

Обстановка по-прежнему оставалась запутанной, напряженной. Однако все мы прекрасно понимали, что такое [61] "противостояние" по может продолжаться до бесконечности. Войска Калининского фронта нависли над жизненно важными для гитлеровцев артериями. Главной из них являлась железнодорожная линия Смоленск - Вязьма - Гжатск, по которой осуществлялось снабжение чуть ли не всей группы армий "Центр". Собраться бы с силами и перерезать ее...

В то же время, как я уже упоминал, в крайне рискованном положении находились войска 39-й армии. Они, выполняя приказ Ставки, вышли в район чуть севернее Ярцево. Именно тут могла быть перерезана железнодорожная магистраль, о которой говорилось выше. Тем более что немного южнее, совсем недалеко, находились части 33-й армии Западного фронта. Но они были окружены и не могли нанести встречный удар.

Не было сил для решающего удара и у войск 39-й армии. Ее боевые порядки растянулись на многие десятки километров. А для прорыва вражеской обороны требовалось создать кулак. Сделать же это можно было только за счет переброски сил с одного участка на другой. Но на это идти было нельзя, так как неминуемо привело бы к ослаблению нашей обороны.

Особенно тревожил нас тот самый узкий перешеек, по которому с большими трудностями осуществлялось снабжение войск 39-й армии всем необходимым. Мы, естественно, прилагали силы для того, чтобы расширить его. Гитлеровцы, что так же понятно, ставили перед собой диаметрально противоположную задачу.

Такое "равновесие" сохранялось довольно долго. Однако в мае к нам стали поступать данные о том, что противник начал перегруппировку войск в районах Белый и Оленино. Первые сведения носили разрозненный и даже зачастую противоречивый характер. Тем не менее нас. разведчиков, это насторожило. Перед соединениями была поставлена задача уточнить обстановку. Такое же задание получила воздушная разведка. Начальник штаба фронта приказал полковнику Е. В. Алешину докладывать ему положение в этом районе дважды в сутки. Мне же было предложено лично анализировать всю информацию, связанную с этим участком.

Через неделю ни у кого в разведывательном отделе уже не оставалось сомнений, что гитлеровцы готовят здесь наступление с целью окружения 39-й армии. Напрашивался единственный вывод: необходимо срочно отводить войска, Однако нам было приказано продолжать выполнение [62] поставленной задачи. И это можно было понять. Ценой неимоверных усилий войскам фронта удалось выйти к Ярцево, поставить этим противника в сложное положение - и вдруг отойти?

Вскоре, как и предсказывали мы, противник нанес сильный удар в самом уязвимом для нас месте и перерезал дорогу, по которой осуществлялось снабжение 39-й армии. Подвоз боеприпасов, продовольствия, эвакуация раненых полностью прекратились.

Однако теперь у нас уже был некоторый опыт по выводу из окружения бойцов и командиров. Горький, но тем не менее полезный опыт. Вновь и вновь уходили через линию фронта к окруженным группы войсковых разведчиков с задачей найти и вывести к своим советских военнослужащих. В основном маршруты вывода пролегали через труднопроходимое болото Свитский Мох. Гитлеровцы страшно боялись его, и поэтому именно тут было проще всего пробиться к своим.

Разумеется, далеко не всех бойцов и командиров выводили из окружения войсковые разведчики. Многие группы пробивались самостоятельно. Выехав по приказанию начальника разведывательного отдела штаба фронта в одну из стрелковых дивизий, я совершенно неожиданно встретился там со своим давним другом майором Г. П. Головченко, с которым мы вместе служили в пограничных войсках. Тогда он, правда, имел воинское звание на ступень ниже.

Григория Прокофьевича трудно было узнать. Изможденное лицо, изодранное грязное обмундирование, а в глазах - ни с чем не сравнимая радость.

- Понимаешь, Афанасий, ведь я снова у своих! - тиская меня в объятиях, повторял и повторял он. - У своих!

- Расскажи, как выходили, - попросил я друга. - Хотя бы вкратце.

- Сначала совсем плохо было. Всего несколько человек нас шло. Потом постепенно людей стало прибавляться. Смотришь, там человек пять из леса вышло, там еще десять. Конечно, чем больше людей, тем трудней укрыться, но зато и с врагом сражаться легче.

Несколько суток шли ночами, а днем отсиживались в укромных местах. Потом разозлились и стали двигаться в светлое время. Ведь, черт побери, в конце концов по своей родной земле идем! [63]

Неподалеку от деревни Ивановка наш отряд, в котором было уже более 100 человек, наткнулся на вражескую артиллерийскую батарею, и я принял решение уничтожить ее. Выбрав момент, когда орудийные расчеты расположились на поляне, чтобы погреться на солнышке, мы стремительно атаковали их. Ни одному вражескому солдату не удалось спастись. После этого в стволы пушек заложили ручные гранаты и подорвали их. Через день мы уничтожили группу немецких солдат, расположившихся на ночлег в крайней, отдельно стоявшей избе. Ночью бойцы окружили дом, бесшумно сняли часового и, взяв на прицел окна и дверь, подожгли строение. Немцы выскакивали на улицу в одном белье, но их тут же настигали меткие выстрелы. В деревне Бобоедово расстреляли полицаев, которые вылавливали и передавали гитлеровцам наших солдат-окруженцев. Вот так и шли до тех пор, пока не удалось перейти линию фронта между Крапивной и Ивановкой...

Командование фронта стремилось в минимально короткие сроки восстановить боеспособность 39-й армии. Ее штаб расположился в лесах неподалеку от Селижарово. В этот район направлялись и вышедшие из окружения группы бойцов и командиров, и львиная доля получаемых фронтом пополнений. В распоряжение армии поступали техника, вооружение, боеприпасы, продовольствие.

Однажды, помню, генерал-лейтенант М. В. Захаров в ходе очередного моего доклада спросил:

- А что гитлеровцы говорят о нашей 39-й армии? Есть какие-нибудь сведения по этому поводу?

- Есть, - ответил я. - Пленные считают, что армия полностью разгромлена и перестала существовать как боевая единица.

- Вот и хорошо! - обрадовался Матвей Васильевич. - Пусть и дальше так считают. Хорошо бы им соответствующую дезинформацию подкинуть, - добавил он, обращаясь к полковнику Алешину.

- Постараемся, - улыбнулся тот, делая заметку в своей рабочей тетради.

К концу лета 1942 года фронт, можно сказать, окончательно стабилизировался. Красная Армия в ходе зимней и весенней кампаний сумела не только остановить врага, но и отбросить его от Москвы. И тем не менее мы хорошо понимали, что удалось выполнить лишь часть тех задач, которые ставились перед войсками Калининского и [64] Западного фронтов. Нам хотелось до конца разобраться, вонять, почему так получилось, нет ли здесь каких-либо ошибок, просчетов со стороны разведчиков, в том числе и со стороны сотрудников разведывательного отдела штаба фронта. Что скрывать, у вас тоже, вероятно, было не все безупречно. Однако серьезных упущений в своей работе мы не находили. Общее мнение сводилось к тому, что решающих успехов Краевая Армия не смогла добиться из-за отсутствия необходимого превосходства в силах. Равенство, пожалуй, было, а превосходства - нет.

Помню, еще весной подошел ко мне как-то майор С. Д. Куроедов.

- Вот посмотрите, Афанасий Григорьевич, любопытные, на мой взгляд, сведения. - С этими словами он полошил на стол несколько писем, изъятых нашими разведчиками у пленных и убитых гитлеровцев.

Я бегло прочитал текст перевода. Мне показалось, что ничего интересного в них нет. Я так и сказал Степану Демьяновичу. Однако он не согласился со мной.

- А я полагаю, что тут есть на что обратить внимание. В каждом из этих писем в той или иной форме говорится о предстоящем переезде в более благодатные края. Причем неотправленные письма изъяты у военнослужащих нескольких соединений. Думаю, что это не случайно.

- Предполагается переброска соединений на другие участки советско-германского фронта?

- Вот именно. И не куда-нибудь, а на юг.

Разумеется, вначале все это можно было лишь предполагать. Однако анализ другой информации, имевшейся в нашем распоряжении, целенаправленный допрос пленных показали, что гитлеровцы действительно готовились к переброске своих войск, но в какой-то момент отказались от осуществления этого плана. Сделав определенные выводы, мы поставили в известность командование фронта и Генеральный штаб о возможной переброске вражеских соединений.

Уже в послевоенные годы я с огромным удовлетворением прочитал строки, написанные немецким генералом К. Типпельскирхом по поводу событий тех дней: "Прорыв удалось предотвратить только тем, что три танковые и несколько пехотных дивизий, которые уже готовились к переброске на южный фронт, были задержаны а введены [65] сначала для локализации прорыва, а затем и для контрудара"{2}.

Значит, не ошиблись наши разведчики. Только стойкость и мужество советских воинов заставили гитлеровцев отказаться от задуманного плана и задержать несколько дивизий на нашем участке фронта.

На второстепенном направлении

В конце августа 1942 года убыл на Западный фронт наш командующий генерал-полковник И. С. Конев. На его место был назначен генерал-лейтенант М. А. Пуркаев. С ним мне неоднократно приходилось встречаться и раньше. Еще осенью 1941 года он возглавил 3-ю ударную армию, которая в январе 1942 года была передана в состав Калининского фронта. Правда, встречи наши носили весьма мимолетный характер, но тем не менее они оставили достаточно яркий след в памяти.

Запомнились стройная, подтянутая фигура генерала, внимательный взгляд голубых задумчивых глаз, казавшихся особенно большими за стеклами старомодного пенсне в позолоченной оправе, негромкий голос. За плечами у генерал-лейтенанта М. А. Пуркаева был богатый опыт: гражданская война, работа в качестве военного атташе в Германии, руководство штабом Киевского Особого военного округа, а после начала Великой Отечественной войны - штабом Юго-Западного фронта, командование 3-й ударной армией. И вот теперь он - командующий Калининским фронтом.

Однажды поздно вечером вместе с полковником Е. В. Алешиным мы докладывали обстановку генерал-лейтенанту М. В. Захарову. Помню, как, склонившись над картой, мы уточняли какие-то детали. Матвей Васильевич на этот раз был недоволен той информацией, которую мы представили ему, и поэтому то и дело прерывал полковника Алешина колючими репликами. И вдруг я почувствовал, что за нами кто-то внимательно наблюдает. Поднял голову. В дверях, привалившись плечом к косяку, стоял командующий фронтом. Мгновением позже его заметили и другие.

- Что, разведчики, досталось вам на орехи? - улыбнулся он, направляясь к столу, на котором была разложена карта. - Сейчас я еще добавлю...

Но сказано это было так, что мне, например, стало сразу же ясно, что настоящего разноса не предвидится. [67]

Некоторое время командующий фронтом молча рассматривал карту. Потом посыпались вопросы. И касались они не только расположения вражеских войск, их боевого состава и вооружения. Генерал-лейтенанта М. А. Пуркаева интересовало состояние дорог во вражеском тылу, наличие и исправность мостов через многочисленные реки и речушки, проходимость болот в различное время года.

- Что о войсках противника много знаете - хорошо, - подвел наконец он итог. - Но этого сегодня мало. Учтите, что настанет час, когда вперед пойдем. Когда настанет? Пока сам еще не знаю. Наше дело готовиться к этому часу. И так готовиться, чтобы потом ни одной лишней капли крови не пролилось.

Говорил он негромко, часто останавливаясь, как бы подыскивая наиболее яркие, доходчивые слова. И каждое из них запоминалось накрепко.

- Ну а теперь, Матвей Васильевич, не угостишь ли чайком на правах хозяина? - неожиданно закончил он.

Мы с полковником Алешиным, собрав документы, направились было к выходу, но командующий фронтом остановил нас:

- И вы оставайтесь. Я, грешным делом, чай люблю. Особенно из самовара, чтобы с дымком.

Минут через двадцать мы все сидели за столом. Не знаю, как полковник Алешин, а я, откровенно говоря, чувствовал себя не очень уютно. Командующий фронтом, начальник штаба фронта... Стаканы в блестящих подстаканниках, чайные ложечки, сахарный песок в вазочке... Все это было давно забыто. Однако постепенно освоился, тем более что разговор в основном шел о наших, если так можно сказать, разведывательных делах.

Новый командующий фронтом расспрашивал полковника Е. В. Алешина о положении дел в подразделении, о технических средствах, которыми мы располагаем. Особенно интересовал его в тот вечер вопрос нашего взаимодействия с авиаторами.

- Держите с ними самую тесную связь. Они во многом помочь могут, - сказал в заключение командующий фронтом.

На другой день рано утром полковник Алешин вызвал меня к себе.

- Помните, Афанасий Григорьевич, о чем вчера генерал-лейтенант Пуркаев говорил? Так вот, закругляйте сегодня самые неотложные дела, а завтра - к летчикам. [68]

До деревни Колпачки, неподалеку от которой расположился полевой аэродром авиационного полка, я добрался на попутных машинах лишь к вечеру. Солнце уже скрылось за лесом. Только отдельные облачка, медленно уплывавшие на восток, розовели в его лучах.

Меня остановил сержант с голубыми петлицами на гимнастерке. Представился по всей форме и попросил предъявить документы. Затем снял трубку полевого телефона, установленного на контрольно-пропускном пункте.

- К командиру из штаба фронта... Есть, проводить!

Оставив за себя бойца, он повел меня к блиндажу, в котором располагался командир части.

По крутым ступенькам спустились вниз. Мой провожатый распахнул дверь и, лихо вскинув руку к пилотке, доложил:

- К вам, товарищ командир!

Навстречу мне шагнул невысокий, широкоплечий подполковник в авиационной форме.

- Лаухин Николай Иванович, - произнес он, крепко, до боли, пожимая мне руку. - Рад познакомиться. С чем пожаловали? Небось проверка и очередные ценные указания?

- На сей раз ошиблись, товарищ подполковник. Приехал познакомиться с полком, с людьми. А то идут к нам данные от вас, а кто их "автор", как они добываются - только предполагать можем.

- Тогда вдвойне рад. Не люблю, знаете ли... Вы, кстати, ужинали? Тогда давайте с этого и начнем. Время подошло, а нарушать режим - грех, особенно для летчиков.

Всего несколькими фразами успели мы обменяться с Николаем Ивановичем Лаухиным, но мне вдруг показалось, что я давно знаю этого человека. Как-то уж очень он располагал к себе. С ним было легко и просто. Открытая улыбка, непринужденность в обращении.

За ужином разговорились. Я попросил Николая Ивановича прежде всего рассказать о себе, о том, как формировался полк.

- О себе не знаю, что и говорить. До войны был летчиком-испытателем на одном из авиационных заводов. Потом командовал полком ночных бомбардировщиков. Затем - приказ сформировать этот полк...

Безо всякой рисовки, не подчеркивая своих личных заслуг, подполковник Н. И. Лаухин поведал мне о тех хлопотах, которые выпали на его долю в последние месяцы. [69]

- Несколько дней летал на У-2, чтобы подобрать подходящее место для полевого аэродрома. Наконец нашел.

- Неужели такая трудная задача?

- А вы как думали? Ведь нам предстояло принять новые машины, которые на лесную полянку не посадишь.

- Хорошие самолеты?

- Прекрасные! И скорость, и потолок, и вооружение. Но машина требует твердой руки, высокого мастерства пилота.

Видимо, поэтому при подборе летного состава Николаю Ивановичу были предоставлены широкие полномочия: он мог отбирать людей по своему усмотрению из любой части воздушной армии.

- Пока я людей подбирал, - продолжал свой рассказ подполковник Лаухин, - батальон аэродромного обслуживания полосу готовил, капониры для самолетов. Личный состав разместили в Ермаках, это в трех километрах отсюда. Сейчас заканчиваем переучивание летчиков. Можно сказать, что подавляющее большинство из них овладели техникой пилотирования новой машины.

Освоение новой техники, переучивание пилотов не снимало с полка ответственности за выполнение текущих задач. Поэтому лучшие экипажи в соответствии с полученными заданиями практически ежедневно совершали вылеты. И в тот день, когда я находился в полку, несколько машин ушло в воздух. На командном пункте царило молчание. Только начальник штаба время от времени теребил радистов, поддерживавших связь с экипажами.

- Вот так и ждем, так и волнуемся, - чуть слышно произнес Николай Иванович Лаухин. - В тысячу раз легче самому находиться в полете, чем дожидаться здесь. Давайте пройдемся, подышим свежим воздухом, - предложил он.

Мне было понятно его состояние. Я не раз испытывал что-то похожее еще до войны, когда служил в пограничных войсках. Прозвучит, бывало, сигнал тревоги, а тебе по боевому расчету выпала доля на заставе оставаться. И вот сидишь, ждешь, когда поступят какие-нибудь вести с границы. Минуты часами кажутся. Одни только мысли о товарищах, которые сейчас, быть может, бой ведут.

Мы молча шли вдоль опушки леса, подступавшего к самому аэродрому. Возле самолетов, стоявших в капонирах и тщательно замаскированных ветвями деревьев, возились техники. Внимание мое привлекла одна из машин, на фюзеляже которой крупными буквами было написано: [70] "Михаил Батовский". Я поинтересовался, что это означает.

- Грустная это история, - вздохнул подполковник Лаухин. - Как в песне поется: "Служили два друга в пашем полку..." А теперь вот один остался, Владимир Свирчевский.

Владимир Свирчевский и Михаил Батовский дружили с детства. Оба они родились в городе Краматорске. Отцы их трудились на металлургическом заводе. В школе мальчишки сидели за одной партой. Уже тогда оба мечтали стать летчиками. Вместе поступили в аэроклуб, после его окончания - в Ворошиловградскую военную школу летчиков. Одним приказом им было присвоено воинское звание "младший лейтенант". И тот и другой получили назначение в один авиационный полк. Войну встретили на белорусской земле, судьба хранила их. В марте 1942 года оба летчика были переведены в часть, которой командование фронта поручало особенно ответственные и трудные задания.

Однажды экипаж, возглавляемый Михаилом Батовским, выполнял боевую задачу в районе Ржева. Уже собирались возвращаться на свой аэродром, когда самолет попал в зону зенитного огня. Один из снарядов угодил в переднюю часть правого двигателя. Самолет резко накренился и начал терять высоту. И тем не менее Михаил сумел на одном моторе пересечь линию фронта и посадить машину на своем аэродроме.

- Меня в этот момент здесь не было, но те, кто наблюдал за посадкой, говорят, что такое раз в жизни удается. И то далеко не каждому, - повернулся ко мне Николай Иванович.

Спустя некоторое время Михаил Батовский вновь вылетел на задание. Выполнив его, повернул к дому. Благополучно пересекли линию фронта. До родного аэродрома оставалось рукой подать. И вдруг из-за облаков вынырнул вражеский истребитель. Вынырнул и тут же ударил из пулеметов. Пули прошили фюзеляж, пробили бензобак. Охваченный пламенем самолет пошел вниз.

- Всем прыгать! - это была последняя команда Батовского.

Но воспользоваться парашютом успел только стрелок-радист Дмитрий Лапсин. Его, тяжело раненного, обгоревшего, подобрали бойцы одного из наших стрелковых подразделений. А горящий самолет, не дотянув до аэродрома всего несколько километров, врезался в землю. [71]

К месту его падения первым на машине примчался командир эскадрильи майор Г. А. Мартьянов. Следом за ним прибыли пожарные. Однако помочь ничем уже было нельзя. Когда сбили пламя, из-под обломков самолета извлекли погибших пилота и штурмана.

- Вот после этого и появилась на машине Свирчевского эта надпись, - пояснил подполковник Лаухин. - Мы, говорит Владимир, вместе с Михаилом до конца воевать будем.

- А стрелок-радист жив остался?

- До сих пор в калининском госпитале лечится. От него и узнали подробности. Ждет не дождется, когда выпишут. Свирчевский обещал его в свой экипаж забрать.

Многое узнал я во время этой поездки и о других летчиках полка. Что бы ни было, какая бы обстановка ни складывалась, они делали свое дело: те скупые строки о передвижении вражеских колонн, о скоплении эшелонов на железнодорожных станциях, которые поступали к нам в разведывательный отдел, оплачивались кровью. Знал я это и раньше, но теперь понял до конца, чего они стоят.

Несколько забегая вперед, скажу, что эта поездка к авиаторам помогла не только установить тесные деловые контакты с летчиками, но и положила начало дружеским отношениям между мной и Николаем Ивановичем Лаухиным. Мы с ним неоднократно встречались и позже. И всякий раз я имел возможность убедиться, что первое впечатление о нем оказалось правильным: это был прекрасный человек, опытнейший командир, способный научить подчиненных, повести их за собой.

* * *

Постепенно осень вступала в свои права. Все чаще небо затягивалось серыми бесконечными облаками. Все чаще моросили нудные дожди. Снова набухала влагой и без того сырая земля.

Каких-нибудь существенных изменений в положении войск Калининского фронта в течение лета не произо~ шло. Мы оказались, как это принято говорить, на второстепенном направлении. Основные события развертывались на юге. Там гитлеровцы, неся тяжелые потери, рвались к Сталинграду, на Кавказ. Усилия Красной Армии, всего советского народа были направлены на то, чтобы остановить врага. На юг обе стороны бросали все резервы. Там развернулись ожесточенные бои, к которым было приковано всеобщее внимание. [72]

По указанию генерал-лейтенанта М. А. Пуркаева помимо обычных карт мы вели еще одну. Она висела в кабинете командующего фронтом, занимая целую стену. На нее, используя все имевшиеся в нашем распоряжении источники, мы каждый день наносили обстановку на всем советско-германском фронте. Эта карта конечно же была не столь подробной, но общая картина вырисовывалась достаточно четко. Рабочий экземпляр такой же карты, естественно, хранился и у нас в отделе.

Что скрывать, в то время не очень-то приятно было ежедневно вносить изменения в данные, характеризующие положение наших и немецко-фашистских войск. Как ни горько было это сознавать, но линия фронта постепенно приближалась к Волге. А ведь все мы так надеялись, что после успешного контрнаступления Красной Армии под Москвой, освобождения Тихвина, Ростова-на-Дону, после разгрома отборных дивизий противника события будут развиваться иначе. А у врага, как оказалось, сохранилось еще немало сил. Он рвался к Волге, к кавказской нефти. Правда, продвигались гитлеровцы значительно медленнее, чем летом 1941 года, но красно-синяя линия тем не менее неумолимо отодвигалась к востоку и к югу.

А у нас на Калининском фронте продолжались бои местного значения. Обе стороны по мере возможности укрепляли свои позиции, старались поддерживать в более или менее приличном состоянии дороги, по которым осуществлялось снабжение войск. Шла контрбатарейная борьба: мы стремились подавить вражеские огневые средства, гитлеровцы - наши.

Перед разведывательным отделом, в сущности, стояли прежние задачи: собирать, анализировать и обобщать информацию о противнике. По-прежнему мы должны были знать, какие части и соединения противостоят нам, каковы их боевые возможности, что замышляет враг.

В отношении замыслов гитлеровского командования у нас особых сомнений не было. Визуальное наблюдение за передним краем, которое круглосуточно вели разведчики-наблюдатели частей и соединений, донесения разведывательных групп, уходивших во вражеский тыл, сообщения, поступавшие от партизан, говорили о том, что на сегодняшний день противник в основном думает об обороне. Гитлеровцы строили новые и совершенствовали ранее имевшиеся инженерные сооружения: долговременные огневые точки, артиллерийские и минометные [73] позиции, дополнительные траншеи, блиндажи. Гуще становились проволочные заграждения и минные поля. Разведчикам стало заметно труднее проникать во вражеский тыл. Для того чтобы преодолеть передний край, приходилось предварительно делать проходы в минных полях, проволочных заграждениях, выбирать такой маршрут, который сводил бы к минимуму преждевременные встречи с противником. А такие поиски, в том числе и дальние, были крайне необходимы. Ни визуальное наблюдение, ни данные воздушной разведки не могли, например, ничего сказать нам о номерах вражеских частей и соединений.

Если раньше мы главным образом заботились о том, чтобы своевременно выявить появление новых гитлеровских соединений, то осенью 1942 года наряду с этим перед нами была поставлена и другая задача: внимательно следить за дивизиями, которые готовятся к переброске или перебрасываются на другие участки советско-германского фронта. О таких случаях мы обязаны были немедленно, вне всякой очереди, докладывать в Москву. Таково было категорическое требование Генерального штаба. Это и понятно: любое из убывших соединений через неделю или две могло оказаться под Сталинградом.

Для выполнения этих задач требовалась повседневная и притом весьма напряженная деятельность всех разведывательных подразделений. Но, увы, довольно часто разведчики возвращались обратно без той информации, которая нас крайне интересовала. Мало того, некоторые группы при выполнении заданий несли тяжелые потери.

Вскоре стало окончательно ясно, что в новых условиях и действовать нужно по-новому. Но как именно? Были у нас, разумеется, некоторые соображения по этому поводу, но окончательный ответ на этот вопрос найти было нелегко.

- Будем собирать совещание, - решил полковник Алешин. - Надо послушать, что думают по этому поводу люди, которые ведают разведкой в частях и соединениях.

Вначале мы обсудили все назревшие вопросы у себя в отделе, детально и всесторонне проанализировали случаи неудач. Исходя из этого, подготовили предварительные рекомендации. [74]

На совещании, к нашему всеобщему удовлетворению, состоялся деловой, принципиальный, а подчас и весьма острый разговор. О многом было сказано, но почти в каждом выступлении речь шла о том, что в целом ряде случаев разведчики наши стали действовать шаблонно.

Особенно запомнилось мне яркое, взволнованное выступление подполковника А. С. Логвиненко.

- Не удался поиск - готовим новый, - с негодованием говорил он. - И как правило, готовим на том же самом участке, что и в первый раз. Ведь до чего доходит, товарищи, порой колючую проволоку у одних и тех же кольев режем. Еще бы, так проще, привычней. Или возьмем другой пример. Когда разведчики несут наибольшие потери? Анализ показывает, что главным образом при возвращении. А почему, спрашивается? Да потому, что, миновав передний край через подготовленное саперами "окно", они и назад норовят вернуться тем же путем. А немцы не дураки. Снятые мины они, может, и не сразу обнаружат, а перерезанную проволоку - наверняка. Вот и попала наша группа в переплет. Она возвращается, а ее уже ждут.

Выступили почти все участники совещания. Говорили и о недостаточных контактах с артиллеристами, и о спешке при подготовке поисков. Большинство присутствовавших объективно и самокритично оценивали состояние дел. Но кое-кто попытался переложить вину за некоторые неудачи на разведывательный отдел штаба фронта. Дескать, указаний получаем много, а конкретной помощи мало, особенно при разработке плана тех или иных операций.

Подводя итоги, полковник Е. В. Алешин сказал:

- Обещаю сделать все возможное для того, чтобы сотрудники отдела чаще бывали в войсках. Но имейте в виду, что подменять вас и ваших людей я им не позволю. Почти все из того, о чем мы говорили здесь, должно решаться на местах. Требуйте от командиров разведывательных подразделений инициативы, более тщательной и всесторонней подготовки каждой группы, направляемой в тыл противника. Рекомендую чаще советоваться с непосредственными исполнителями заданий. Им во всяких ситуациях приходилось бывать, и они наверняка смогут кое-что полезное подсказать.

Спустя некоторое время мы почувствовали, что серьезный разговор, состоявшийся на совещании, приносит свои плоды. Активнее, а главное, значительно результативнее [75] стали действовать наши разведчики. Одним из первых отличился мой старый знакомый сержант Куприян Прокофьевич Стеценко.

Долгое время не удавалось нам подтвердить группировку противника перед фронтом 251-й стрелковой дивизии. Неоднократные попытки взять "языка" не приносили успеха. Тогда Куприян Прокофьевич внес предложение подготовить и провести налет на танках. Командир дивизии, рассмотрев предварительный план, одобрил идею. Он назначил сержанта К. П. Стеценко командиром группы и приказал готовиться.

Пять суток изучали разведчики оборону противника. Они установили, что на переднем крае имеются траншеи полного профиля, а перед ними - проволочные заграждения в два кола и минное поле. Было обнаружено два дзота, один из которых избрали в качестве объекта для внезапного нападения. Для участия в налете отобрали 10 бойцов разведроты. Сержант К. П. Стеценко разделил их на две подгруппы - захвата и прикрытия. Первой предстояло атаковать дзот и захватить пленного, второй - блокировать близлежащие огневые точки противника и прикрыть отход. Действия разведчиков в соответствии с планом должны были поддержать артиллеристы и минометчики.

Накануне группа провела несколько тренировок в тылу наших войск. Сержант К. П. Стеценко стремился добиться максимальной слаженности, полного взаимопонимания. Было практически отработано несколько вариантов захвата "языка".

В назначенный день, а было это, если мне не изменяет память, 30 октября, едва только начало темнеть, два танка с разведчиками на броне вышли на исходный рубеж. Для того чтобы заглушить шум моторов, отвлечь внимание противника, артиллеристы произвели короткий огневой налет, но не по тому участку, где намечался поиск, а по соседнему. К этому времени саперы проделали проходы в минном поле.

По условному сигналу танки ринулись вперед и на максимально возможной скорости преодолели нейтральную полосу. Их появление в расположении противника вызвало панику. Вражеские солдаты, бросая оружие, кинулись наутек.

У двери дзота загремели взрывы гранат. Затем сержант Стеценко с двумя разведчиками распахнули ее и, держа автоматы наготове, ворвались внутрь. Однако [76] стрелять не пришлось. Гитлеровский ефрейтор, забившийся в угол, тут же поднял руки.

Его выволокли из дзота, втолкнули в танк, который к тому времени успел развернуться. Разведчики специально сделали это, чтобы не потерять пленного в период отхода. Шальная пуля, случайный осколок могли свести результаты к нулю. Тут же в небо взвилась красная ракета. Это означало, что группа возвращается. Спустя минуту, как и было условлено, по гитлеровским траншеям ударили пушки и минометы.

Разведчики возвратились в расположение своих войск без потерь. Пленный дал весьма ценные показания, позволившие не только уточнить состав противостоящей группировки, но и задачи, которые перед ней были поставлены. Интересно, что с момента выхода разведчиков до их возвращения прошло всего каких-нибудь 15 минут.

- Я даже думал, что часам моим каюк, - рассказывал Куприян Прокофьевич Стеценко. - Взглянул на стрелки, когда вернулись, а они вроде бы почти на том же месте стоят, лишь чуть сдвинулись. Ну, думаю, тряхнул сверх меры или ударил обо что-то. Потом поднес к уху - слышу, тикают, родимые! Значит, порядок.

Обо всем этом со свойственными ему эмоциональностью и юмором поведал нам Федор Шишков, который как раз в эти дни по приказанию полковника Е. В. Алешина находился в 251-й стрелковой дивизии для уточнения некоторых дополнительных данных, интересовавших командующего фронтом.

А меньше чем через неделю и я выехал в 359-ю стрелковую дивизию, откуда к нам поступали довольно запутанные и противоречивые сведения. Наблюдением было установлено, что противник здесь укрепляет оборону. Но какая гитлеровская часть находится на данном участке - было не совсем ясно. Полковник Алешин приказал мне поехать туда и разобраться на месте.

А разбираться было в чем. В документах, изъятых у двух убитых вражеских солдат, была проставлена одна и та же пехотная часть. Но нашли этих солдат в 30 километрах друг от друга. Мы допускали мысль, что один из них был послан куда-то с поручением и погиб в пути от шальной пули. Но не исключался и другой вариант: вся часть перебрасывается в другой район, и обнаруженные убитые являются своеобразными вехами, отмечающими [77] ее маршрут. В этом надо было разобраться и по возможности быстрее.

Как я упоминал выше, гитлеровцы вели работы по совершенствованию обороны - в частности, устанавливали дополнительные проволочные заграждения. Причем мотки колючей проволоки они подносили к переднему краю из тыла преимущественно по ночам. Сегодня поднесут, завтра с наступлением темноты начинают установку.

- Я полагаю, что лучше всего брать "языка" не на переднем крае, а чуть дальше, в тылу противника, - докладывал мне младший лейтенант Ткачев, которому было поручено возглавить разведывательную группу. - Если в первой траншее брать, то без шума не обойдется. А так мы тихохонько туда, тихохонько возьмем на тропе, по которой они проволоку подносят, и тихохонько обратно.

Я невольно улыбнулся, когда он несколько раз подряд повторил это свое "тихохонько". Будто речь шла о том, чтобы в соседском саду яблоками полакомиться. Но в предложении младшего лейтенанта был свой резон. Поэтому оно после некоторых раздумий было принято.

Обсудили детали, отобрали людей. И вот они, легко перевалившись через бруствер, уползают в ночь. А мы остаемся в траншее, чтобы дождаться их возвращения. Кругом тишина, только дежурные гитлеровские пулеметчики время от времени нарушают ее длинной очередью. Так у них заведено.

Мысленно прикидываю, где сейчас может находиться группа разведчиков. Судя по всему, передний край ей удалось миновать благополучно. Иначе мы услышали бы стрельбу. Проходит час, другой. По-прежнему тихо. Потом вдруг начинается перестрелка, но на переднем крае и значительно правее. К разведчикам это не должно иметь отношения.

Проходит еще часа полтора. В голову начинают лезть всякие мысли. Может, нарвались на засаду? Но тогда донеслись бы до нас отзвуки пусть короткого, но ожесточенного боя. Наши ребята дешево свою жизнь не отдадут. Не исключено, что именно в эту ночь немцы по каким-то причинам отказались от доставки колючей проволоки на передний край. Ведь и такое вполне вероятно. Они свои планы с нашими не согласовывали.

Наконец, когда, казалось, все сроки истекли, мы услышали тихий свист. [78]

- Ткачев! - произнес стоявший рядом со мной капитан В. Д. Давыдов, который в качестве представителя штаба дивизии готовил и обеспечивал поиск.

И действительно, словно призраки появились из тьмы наши разведчики. Они приволокли с собой связанного, с кляпом во рту гитлеровца. Идти сам он не мог. На лице его отражались одновременно ужас и растерянность.

- Задание выполнено, - доложил младший лейтенант Ф. Н. Ткачев.

В штабном блиндаже пленного тут же допросили. Он оказался солдатом 84-го пехотного полка, который совсем недавно был переброшен на этот участок с задачей не допустить прорыва частей Красной Армии к Ржеву.

- Мы должны укреплять оборону, сделать ее неприступной, - твердил он, затравленно озираясь по сторонам.

- А наступать когда будете? - спросил я его через переводчика.

- Об этом нам ничего не говорили. Сначала - Сталинград, - ответил он.

Конечно, солдат мог ничего не знать о планах гитлеровского командования. Но косвенно его слова свидетельствовали о том, что сейчас все помыслы противника направлены на то, чтобы добиться решающих успехов на юге.

Пленного под конвоем отправили в тыл для последующего, более обстоятельного допроса. Но и те сведения, которые он сообщил, имели для нас большое значение. Значит судя по всему, гитлеровцы намерены в ближайшее время только обороняться. И появление здесь новой части свидетельствует лишь о стремлении укрепить оборону.

А часом позже мы приступили к "допросу" младшего лейтенанта Ф. Н. Ткачева. Хотелось знать все подробности, уточнить все детали удачного поиска. И это не было простым любопытством. Ведь разведчики учатся и на ошибках, и на положительном опыте.

- Передний край преодолели тихохонько, - прихлебывая из кружки горячий чай, не спеша, рассказывал он. - Углубились в тыл примерно на километр, залегли у троны, ждем. Часа через полтора группа фрицев в тыл проследовала, человек пятнадцать в ней было. [79]

Решили пропустить, нас-то только шестеро, тут без шума и грома не обойтись...

Еще через час послышались голоса и тяжелые шаги. Двое солдат несли на жерди моток колючей проволоки, оживленно переговариваясь между собой.

- Остальное, как понимаете, было делом техники, - заключил младший лейтенант. - Одного - ножом, второму - кляп в рот. В общем, все тихохонько обошлось. Проволоку и жердь, чтобы раньше времени тревогу не подняли, в кусты оттащили. И - домой. Вот и все.

- Все, говоришь? - рассмеялся капитан Давыдов. - А когда же тебе такой здоровый фингал под глазом поставили?

- А черт его знает, не заметил даже! - смущенно ответил разведчик, осторожно притрагиваясь к огромному синяку. - Ничего, до свадьбы заживет.

Да, наш Калининский фронт находился вроде бы на второстепенном направлении, но бои здесь не прекращались ни на один день. И действия разведчиков тоже. С каждым днем в нас крепла уверенность в том, что близится час, когда наступит конец позиционной борьбе, когда мы снова пойдем на запад, освобождая родную землю от гитлеровских захватчиков.

Следует отметить, что действия Калининского фронта отнюдь не ограничивались боями за Ржев, прорывом на юг по направлению к Вязьме, попытками окружить крупную группировку противника, взаимодействуя с войсками Западного фронта. Не бездействовало и наше правое крыло.

Еще в январе 1942 года Северо-Западный фронт, наш сосед справа, начал активные боевые действия против гитлеровцев. По приказу Ставки для обеспечения более четкого управления войсками Северо-Западный фронт 22 января передал Калининскому две армии: 3-ю ударную и 4-ю ударную. В самом начале февраля первая из них, преодолевая упорное сопротивление противника, подошла к городам Холм и Великие Луки. Вторая, действовавшая южнее, вышла на рубеж Усвяты, Велиж, Демидов, причем 249-я стрелковая дивизия этой армии прорвалась чуть ли не к самому Витебску.

К началу лета 1942 года из-за отсутствия резервов, трудностей в снабжении, недостатка транспорта и боеприпасов войска этих армий вынуждены были перейти к обороне. [80]

Планируя летнюю кампанию 1942 года, гитлеровское командование решило главный удар нанести на юге. Там накапливались основные силы и средства немецко-фашистских войск. Однако было бы неправильным полагать, что Северо-Западное направление оказалось забытым. Гитлеровцы по мере возможности старались укреплять и его.

Я уже говорил о том, что мы имели категорический приказ немедленно докладывать в Генеральный штаб о всех случаях снятия с нашего участка фронта вражеских соединений, ибо любое из них могло вскоре оказаться под Сталинградом. Мы, естественно, так и поступали.

И вдруг в октябре 1942 года мы получаем донесение от начальника разведывательного отдела 3-й ударной армии о том, что на переднем крае появилась - именно появилась, а не убыла - еще одна дивизия противника. Вначале подумали, что здесь вкралась ошибка. Сразу же направили во вражеский тыл разведывательные группы, организовали несколько засад, разведок боем, в ходе которых были захвачены пленные, штабные документы. Они подтвердили, что на наш участок из-под Ленинграда действительно переброшены три дивизии: танковая, моторизованная и пехотная.

Чуть позже мы получили сведения о том, что в районе Витебска и Смоленска появилось еще 7 вражеских дивизий, переброшенных из Германии и Франции.

Первое время мы недоумевали. Казалось бы, в Сталинграде идут решающие бои, а противник перебрасывает войска на вроде бы второстепенный участок. Наши сомнения в определенной мере рассеял полковник Алешин.

- Думаю, что гитлеровцы считают судьбу Сталинграда решенной и опасаются, что мы можем здесь нанести ответный удар: вбить клин между немецкими группами армий "Центр" и "Север", чтобы как-то компенсировать поражение на Волге.

- Значит, зимой будем снова наступать? - спросил кто-то из нас.

Евгений Васильевич ничего не ответил на этот вопрос. Но мы и сами чувствовали, что именно таковы планы нашего командования. Постепенно накапливались на складах боеприпасы и продовольствие, пополнялись и в ряде случаев переформировывались части и подразделения. Правда, потребности фронта удовлетворялись далеко [81] не полностью, но ведь и само слово "накапливать" подразумевает сбор чего-то по каплям.

О характере предстоящих боевых действий говорили и задачи, ставившиеся перед разведывательным отделом. Командующий фронтом генерал-лейтенант М. А. Пуркаев и начальник штаба фронта генерал-лейтенант М. В. Захаров требовали от нас данные об обороне противника не только на переднем крае, но и в глубине расположения вражеских войск. Есть ли там рубежи, подготовленные для обороны? Каково состояние дорог и мостов?

Неоценимую помощь в сборе и подготовке этих данных нам оказывали авиаторы. Они практически ежедневно вылетали на выполнение заданий. От них к нам поступали аэрофотоснимки. С учетом данных, получаемых от летчиков, мы планировали и готовили действия разведывательных групп во вражеском тылу: засады на дорогах, внезапные налеты на штабы и узлы связи. Все это позволяло нам получать достаточно обширную и разнообразную информацию.

Иногда в наши руки попадали довольно любопытные документы. В частности, одна из разведгрупп разгромила штаб гитлеровской пехотной дивизии. В числе трофеев оказалась брошюра, изданная штабом 9-й армии противника. Она называлась "Зимняя битва за Ржев" и была снабжена схемами.

Как только документ оказался у нас в отделе, я доложил о нем генерал-лейтенанту М. В. Захарову.

- Немедленно перевести на русский язык и представить мне! - распорядился он. - Отпечатайте в четырех экземплярах.

Всю ночь трудилась военная переводчица О. А. Герасимова. Текст тут же поступал на машинку к нашей сотруднице З. В. Набатовой. Одновременно чертежник разведывательного отдела старший сержант М. И. Дуев снимал на кальку копии схем, на которых была нанесена группировка наших войск и войск противника, причем нанесена весьма подробно. Здесь можно было найти и нумерацию наших частей, и разграничительные линии между ними.

Утром, едва мы успели закончить работу, раздался телефонный звонок. Сняв трубку, я услышал голос начальника штаба фронта.

- Готов перевод?

- Так точно. [82]

- Почему не докладываете? Немедленно ко мне!

Генерал-лейтенант М. В. Захаров не спеша перелистал только что отпечатанные страницы. Особенно заинтересовали его схемы.

- Данные, конечно, устаревшие, - констатировал он, - но обратите внимание, товарищ Синицкий, насколько точно они нанесены. Можно подумать, что гитлеровцы, сукины дети, прямо с наших карт копировали. Неплохо работает разведка у противника.

- Тут есть и наша вина, товарищ генерал-лейтенант, - заметил я. - Порой чрезмерно болтливы некоторые наши командиры.

- Что конкретно вы имеете в виду? - нахмурился начальник штаба фронта.

- Телефонные переговоры, - уточнил я. - Ведь уже вошло в привычку называть танки "коробочками", снаряды - "огурцами", разведпоиски - "сабантуями". А у гитлеровцев есть технические средства для подслушивания телефонных переговоров. Нет сомнений в том, что все эти "шифры" им давно известны.

- Наверное, вы правы, - согласился Матвей Васильевич. - Придется самые крутые меры принимать. Но это уже моя забота. А ваша задача - регулярное уточнение и обновление разведданных, особенно в районе Великих Лук. Получена директива Ставки о подготовке наступления на этом направлении.

С той минуты Великие Луки стали объектом нашего особого внимания. Многое об этом районе мы уже знали. Знали, например, что сплошной линии фронта здесь не существует. Оборона противника базировалась на отдельных опорных пунктах. Между ними пролегали болота, преодолеть которые было трудно даже в зимнее время.

Сам город Великие Луки был превращен в настоящую крепость. Подступы к нему прикрывали минные поля, проволочные заграждения, противотанковые надолбы и рвы, лесные завалы. В кирпичных зданиях на окраинах города гитлеровцы оборудовали долговременные огневые точки. Кое-где на улицах поднялись баррикады.

Было установлено, что великолукский гарнизон насчитывает более 7 тысяч солдат и офицеров. Его возглавляя командир 277-го пехотного полка 83-й пехотной дивизии подполковник фон Засс, опытный кадровый офицер, участник войны во Франции. [83]

Проведение Великолукской операции было возложено на 3-ю ударную армию. Естественно, что основная нагрузка по уточнению разведывательных данных легла на разведчиков этого объединения. И надо сказать, что они весьма успешно справились с задачей благодаря использованию разнообразных средств и методов. В частности, здесь были созданы группы конной разведки. Поскольку сплошного фронта не существовало, кавалеристы имели возможность совершать глубокие рейды по тылам противника. Причем они не только добывали для нас ценные данные, но и нарушали связь, осуществляли дерзкие, внезапные налеты на мелкие гарнизоны и штабы. Мы стали больше направлять во вражеский тыл относительно крупных разведывательных групп, имеющих в своем распоряжении портативные радиостанции, что позволяло нам получать данные более оперативно.

В результате этих усилий нам удалось вскрыть группировку противника на великолукском направлении до батальона включительно. Мы знали и о местах расположения складов, полевых аэродромов, узлов связи. Контролировали разведчики все перемещения вражеских войск. Основные дороги находились под постоянным наблюдением. Словом, с точки зрения обеспечения предстоящего наступления разведывательными данными, мы могли считать свою задачу выполненной. Заветного дня, когда наши войска двинутся вперед, все ждали с нетерпением и радостью.

Но первые добрые вести пришли к нам с другой стороны, издалека. 19 ноября 1942 года началось наступление советских войск под Сталинградом.

- Поздравляю, товарищи! - пожимая всем нам по очереди руки, торжественно произнес полковник Алешин. - Думаю, что это только цветочки, ягодки еще впереди.

И точно, вскоре стало известно, что войска 4-го механизированного корпуса Сталинградского фронта и 4-го танкового корпуса Юго-Западного фронта, встретившись в районе хутора Советского, замкнули кольцо вокруг крупнейшей группировки гитлеровцев в междуречье Волги и Дона.

А потом настал и наш черед. 24 ноября после мощной артиллерийской и авиационной подготовки перешли в наступление соединения 3-й ударной армии. Главный удар наносился из района южнее Великих Лук и был направлен на северо-запад. Одновременно двинулись [84] вперед дивизии, находившиеся севернее города. Они шли на юго-запад. В последний день ноября кольцо вокруг Великих Лук замкнулось.

- Вот и наш маленький Сталинград! - удовлетворенно потирая руки, повторял генерал-лейтенант М. В. Захаров, рассматривая карту, на которую были нанесены свежие разведывательные данные. - Основное внимание сосредоточьте на противнике, действующем с внешней стороны кольца. Гитлеровцы наверняка попробуют прорвать его, вызволить окруженный гарнизон. Всегда вперед смотреть надо. А то вновь выпустим гитлеровцев, как тогда в Калинине.

Почти год прошел, а начальник штаба фронта нет-нет да и напоминал нам о том памятном и поучительном случае.

- Задача перед начальником разведки 3-й ударной армии полковником Сухацким уже поставлена, - доложил полковник Алешин. - Он - опытный разведчик. И мы ему поможем.

И действительно, полковника И. Я. Сухацкого мы знали как инициативного, вдумчивого человека и нередко ставили его в пример другим.

Семнадцатилетним юношей он добровольно вступил в Красную Армию, служил в легендарной 1-й Конной. Не буду останавливаться на деталях его военной биографии. Скажу лишь, что и теоретическая подготовка его была на соответствующей высоте, и опыт практической работы он имел богатый. Но, пожалуй, главное, что отличало Игоря Яковлевича, - это умение подбирать и воспитывать кадры. У него в отделе сложился прекрасный коллектив: подполковники В. П. Зеленцов, А. В. Таранцев, майоры И. А. Алешин, Н. Ф. Яковлев и другие. Немало желающих было забрать кого-либо из его людей к себе, однако полковник И. Я. Сухацкий стеной стоял за своих подчиненных.

Игорь Яковлевич и на этот раз оправдал надежды командования. Все задачи, ставившиеся перед ним, решались инициативно, быстро. Стоило сообщить ему, что воздушной разведкой установлено движение вражеской колонны по такой-то дороге, как вскоре следовал доклад, что речь идет, например, о 331-й пехотной дивизии противника.

Высокая оперативность объяснялась и тем, что еще в период подготовки к наступлению и сразу после его начала из состава разведывательных подразделений 3-й [85] ударной армии были сформированы и заброшены во вражеский тыл специальные группы, с которыми поддерживалась постоянная радиосвязь. Они и снабжали нас поистине бесценными данными.

Именно от такой группы была получена информация о переброске в район Великих Лук частей 11-й танковой дивизии гитлеровцев. Один из пленных на допросе сообщил, что его батальон должен был прорваться в город, но сделать этого не смог.

Примерно такие же показания дал пленный 12-й танковой дивизии. Его соединение участвовало в боях под Тихвином, понесло тяжелые потери, в связи с чем было отведено в район Красногвардейска на доукомплектование. Шли разговоры о том, что дивизия вновь вернется под Ленинград. И вдруг, поднятая по тревоге, она направилась к Великим Лукам.

А тем временем кольцо окружения вокруг города продолжало сжиматься. Стремясь хоть как-то облегчить положение гарнизона, гитлеровское командование пыталось организовать переброску боеприпасов и продовольствия по воздуху, используя для этого не только транспортные, но и боевые самолеты. Тем не менее положение окруженных ухудшалось с каждым днем.

Для того чтобы избежать напрасного кровопролития, Военный совет Калининского фронта решил направить в Великие Луки парламентеров с ультиматумом. Вручить его начальнику гарнизона было поручено старшему лейтенанту М. Д. Шишкину, который достаточно хорошо владел немецким языком, и лейтенанту И. В. Смирнову.

С помощью громкоговорящих установок, выдвинутых к самому переднему краю, было объявлено о временном прекращении огня. Советские парламентеры с белым флагом перешли по льду реку Ловать и подошли к вражеским окопам. Здесь их встретили, завязали глаза а отвели в бункер, где располагался штаб фон Засса. Начальник гарнизона, которому был вручен ультиматум нашего командования, отклонил его. После этого парламентеров тем же способом доставили к переднему краю и отпустили.

В последующие дни были предприняты попытки склонить гарнизон к капитуляции другими средствами. В частности, громкоговорящие установки многократно повторяли на немецком языке обращение командования Красной Армии к солдатам и офицерам. Но и это поначалу [86] не возымело своего действия. Был организован дерзкий рейд разведчиков непосредственно в осажденный гарнизон. Все это, безусловно, сказалось на моральном духе вражеских солдат. Показания пленных свидетельствовали о том, что в настроении военнослужащих противника назревает перелом.

Наконец наши предложения капитулировать, подкрепленные все усиливающимся огнем артиллерии и минометов, стали приносить свои плоды. Мелкими группами и в одиночку гитлеровские солдаты и офицеры начали сдаваться в плен. Думаю, что немалую роль здесь сыграло известие о полной ликвидации вражеских войск под Сталинградом. 15 февраля 1943 года сдался в плен и начальник гарнизона подполковник фон Засс. Мне довелось присутствовать при его допросе.

Из опыта мы уже знали, что немецкие военнопленные значительно охотнее и откровеннее дают показания, если видят, что они не фиксируются на бумаге. Особенно это относилось к офицерам. Поэтому заранее договорились, что переводчик, который будет вести записи, расположится за специальной ширмой.

В блиндаже поставили стол, несколько табуреток. В углу - корзина с бутербродами и бутылкой водки. Автоматчики привели пленного. Подполковник фон Засс был гладко выбрит. Переступив порог, он принял стойку "смирно" и выбросил правую руку вперед в гитлеровском приветствии.

- Садитесь. Если хотите, можете курить.

Фон Засс сел, нижняя губа его чуть заметно подрагивала. Он осторожно взял папиросу из коробки "Казбека", протянутой ему. Не отказался он и от предложенных бутербродов и рюмки водки.

- Вы участвовали в кампании на Западе? - последовал первый вопрос.

- Да, командовал батальоном. Был награжден. Затем нашу 83-ю дивизию спешно перебросили на Восточный фронт.

- Какую задачу получила дивизия?

- Оборонять Великие Луки.

- Какова была численность гарнизона?

- В моем распоряжении было 7200 солдат и офицеров, из них около 1750 погибло, примерно 3000 получили ранения. О количестве пленных у вас должны быть более точные данные. [87]

- Что вам известно о дальнейших планах немецкого командования?

Подполковник фон Засс задумался. Воспользовавшись паузой, я налил ему еще одну, уже третью рюмку, пододвинул поближе тарелочку с бутербродами. Он не замедлил воспользоваться этим. Судя по всему, начальник великолукского гарнизона вынужден был в течение двух с лишним месяцев в определенной степени ограничивать свой рацион. Что же тогда говорить о солдатах? Не исключено, правда, что причина повышенного внимания к еде заключалась в другом: гитлеровский офицер хотел выиграть время для того, чтобы более обстоятельно обдумать свой ответ.

- Итак, что вам известно о планах немецкого командования? - повторил вопрос переводчик, когда с очередной порцией бутербродов было покончено.

- Мне известно, что в районе Великих Лук, Невеля и Новосокольников сосредоточивалась ударная группа в составе 83-й, 291-й пехотных, 3-й и 5-й горнострелковых, 8-й и 12-й танковых и 20-й моторизованной дивизий. Перед ними ставилась цель - наступление на Торопец.

- Почему вы говорите об этом в прошедшем времени?

- Откуда же мне знать, что делается сейчас? К тому же, думаю, после недавних событий на Волге, - он опустил голову, - немецкому командованию придется основательно пересматривать свои планы. Но я убежден, что войну выиграет Германия.

- Будучи начальником гарнизона Великих Лук, вы отдавали приказы о расстреле партизан?

- Мой долг вынуждал меня предпринимать чрезвычайные меры против них.

На этом допрос закончился. Автоматчики увели пленного. Спустя час протокол допроса, составленный со стенографической точностью капитаном административной службы А. М. Фигельманом, был размножен в необходимом количестве экземпляров. Один из них предназначался для Генерального штаба, остальные - для командующего фронтом, члена Военного совета, начальника штаба фронта.

Спустя сутки мы получили приказ: пленного с соответствующей охраной немедленно отправить на самолете в Москву. [88]

А мы продолжали свою работу. Днем и ночью поступали к нам протоколы допросов, захваченные у противника документы. Причем поступали они в таком количестве, о каком раньше не могло быть и речи. Впрочем, не было раньше речи и о пленении целого гарнизона. Пришел и на нашу улицу праздник... [89]

Перемены

А теперь я вынужден несколько вернуться назад для того, чтобы рассказать о некоторых событиях, имеющих самое прямое отношение к разведывательному отделу штаба Калининского фронта.

Уже больше года работали мы все вместе. Притерлись, как говорится, попривыкли друг к другу. Доброй традицией отдела стала взаимовыручка. Порой случалось, что у одного из нас на столе скапливалась кипа донесений, а у другого в это время - относительное затишье. В такие моменты не требовалось отдавать каких-либо дополнительных приказаний, распоряжений. Тот, кто был свободней, сам подходил к товарищу, чтобы оказать ему посильную помощь. Словом, коллектив у нас сложился дружный, работоспособный.

Не все прижились в нем. И не потому, что не хватало способностей, знаний, опыта. Просто не лежала у некоторых душа к штабной работе, которая конечно же имеет свою специфику. А это тоже было немаловажно. Капитан Сергей Поляков, например, чуть ли не с самого начала повел разговор о переводе его на строевую должность. Полковник Алешин вначале отговаривал его, стремился переубедить, но потом все же дал согласие на перевод. К сожалению, недолго пришлось Полякову командовать стрелковым подразделением. Летом 1942 года он погиб в боях под Сычевкой.

А в декабре того же года словно шквал обрушился на наш разведывательный отдел. Полной неожиданностью для всех нас стал перевод на Западный фронт полковника Е. В. Алешина. Да и он сам, по-моему, не ждал столь крутого поворота в своей судьбе.

- Жаль уходить, - откровенно признавался он, - привык я к вам, друзья.

Мы жалели об уходе Евгения Васильевича еще больше. За минувший год он стал для нас не просто начальником, которого уважают и любят, а добрым старшим [90] товарищем. Он строго спрашивал с нас за ошибки и недочеты в работе. И в то же время делал все возможное для того, чтобы уберечь от этих ошибок. Мы учились у него умению анализировать самые запутанные документы, обращать внимание на второстепенные, на первый взгляд ничего не значащие детали. Именно Евгений Васильевич сделал из нас настоящих разведчиков фронтового звена.

Грустно было нам расставаться с полковником Алешиным. Но и здесь, в час расставания, он преподал нам очередной урок.

- Не надо печалиться, друзья, - сказал он на прощание. - Не забывайте, что мы - люди военные. Куда направят нас, там и должны воевать. Приказ начальника - закон для подчиненного. Из этого и следует исходить. Главное - делать все, что от тебя зависит, для скорейшего разгрома врага. А на каком именно фронте - это уже детали. Не исключено, что кому-то из вас тоже придется менять "прописку".

Его слова оказались пророческими. Не прошло и недели, как был получен приказ о переводе на Брянский фронт моего друга и земляка подполковника Андрея Степановича Логвиненко.

- Что поделать, - развел он руками. - Правильно говорил Евгений Васильевич, главное - бить врага. Если не сведут нас снова военные пути-дороги, то встретимся после победы. Договорились?

- Добре, Андрей!

Таким он и остался в моей памяти: жизнерадостный, улыбающийся, уверенный в будущем. И конечно, никто из нас не предполагал, что будущего этого оставалось у Андрея Степановича совсем немного. Прошло всего несколько месяцев, и мы получили горькое известие. При налете вражеской авиации одна из бомб попала в дом, где в эту минуту находился подполковник Логвиненко. Его похоронили в городе Новый Оскол.

В те же дни распрощались мы и с моим однокашником по разведывательной школе майором Ф. А. Шишковым. Служебные дела у него шли совсем не плохо, но чувствовалось, что Федора, как и капитана Полякова, тяготит пребывание в штабе. Трудно было, как видно, ему перебороть свою неугомонную натуру.

- Не могу я, понимаешь, на месте сидеть, - жаловался он. - Мне действовать, ежедневно с места на место передвигаться надо. [91]

- Но у тебя теперь опыт есть. И немалый, - возражал я.

- Знаю, все знаю. Ты сейчас начнешь говорить, что важное дело мы делаем. И это знаю. И тем не менее не могу здесь. Пусть хоть взводным пошлют. Я и на это согласен.

Не раз и не два возникали такие разговоры. Дважды подавал по команде Федор рапорты с просьбой о назначении его на командную должность. В конечном итоге он добился своего. Майор Ф. А. Шишков стал командиром стрелкового полка.

Произошли некоторые перемещения и внутри отдела. Вместо подполковника А. С. Логвиненко назначили моего старшего помощника майора С. Д. Куроедова. На новом поприще он проявил себя с наилучшей стороны. Добрую половину времени Степан Демьянович проводил в войсках, считая, что именно там его место.

- Все лучше видится и понимается, когда в дивизию приедешь, - говорил он.

Я тоже был сторонником выездов в войска. Непосредственные контакты с командирами разведывательных подразделений, с разведчиками, которые добывали для нас бесценные данные, приносили огромную пользу. Я даже в душе чуть-чуть завидовал Степану Демьяновичу. Большое количество бумаг, проходивших через мои руки, не позволяло мне бывать в соединениях так часто, как хотелось бы.

На место Евгения Васильевича Алешина к нам вскоре прибыл полковник Михаил Александрович Алексанкин, бывший преподаватель Военной академии имени М. В. Фрунзе. Признаюсь честно, первое время мы, "старожилы" разведывательного отдела штаба фронта, несколько настороженно относились к нему. Дескать, то, что вы доцент, теоретик, научные труды имеете, мы знаем. А вот как дела практические поведете - посмотрим. Мы внимательно присматривались к нему, он - к нам.

Прибыли к нам в разведывательный отдел и молодые командиры: старшие лейтенанты С. В. Щетинин, Н. В. Цылев, В. К. Ибрагимов, Д. Ф. Иванов, И. М. Афанасьев, капитаны И. Д. Строганов, Т. Т. Швецов, Д. И. Лапшин, И. В. Володченко, Б. С. Шулов, А. А. Гордеев, В. М. Егоркин, Д. Г. Петров. Они довольно быстро освоили свои функциональные обязанности и, что не менее важно, поняли, в какой атмосфере живет и трудится [92] коллектив. Словом, ваши ряды заметно пополнились. И это было весьма кстати.

После разгрома вражеской группировки в районе Великих Лук объем работы, как ни странно, возрос. Впрочем, странного тут, пожалуй, ничего не было. Раньше мы достаточно хорошо знали, что намерен предпринять противник в ближайшем будущем: упорно оборонять город. А теперь? Будут ли предприняты попытки восстановить положение? Или вновь жесткая оборона на новых рубежах? Эти и другие вопросы требовали однозначных ответов.

Прежде всего мы попытались найти их в документах и протоколах допросов военнопленных. Однако почти все, что нам удавалось узнать, касалось недавнего прошлого. Да, был приказ Гитлера драться за Великие Луки до последнего солдата, до последнего патрона. Были письма, в которых проскальзывали нотки неудовлетворенности сложившимся положением, нехваткой теплой одежды, продовольствия, медикаментов. Но все это, скорее, говорило о моральном духе гитлеровских войск, чем о планах командования хотя бы на ближайшее будущее.

Наряду с обстановкой в районе Великих Лук нас, разведчиков, серьезно беспокоила ржевская группировка противника. С одной стороны, ее положение было вроде бы незавидным. А с другой - если задуматься, то именно здесь уже в течение года располагались вражеские войска, находившиеся ближе всего к Москве. Словно глубокая, болезненная заноза торчала в нашей обороне. Не попытаются ли гитлеровцы по кратчайшему направлению вновь рвануться к столице? Теоретически этот вариант, особенно после разгрома 6-й армии генерал-фельдмаршала Паулюса под Сталинградом, представлялся маловероятным, но полностью исключать его мы не имели никакого права.

И действительно, на огромной дуге, проходившей через город Белый, неподалеку от Ярцево, через Оленино, Ржев, чуть восточнее Гжатска и Спас-Деменска, оборонялась мощная группировка противника. По данным, которыми мы располагали, она включала в свой состав 34 пехотных, 6 танковых, 4 моторизованных, 1 кавалерийскую и 1 авиаполевую дивизии{3}. Что ни говори, а силы это немалые. Кроме того, к нам периодически поступали сведения о каком-то подозрительном движении вражеских колонн по [93] дорогам, идущим параллельно линии фронта. Что это могло означать? Обычная, так сказать текущая, перегруппировка сил? Или, быть может, попытки под прикрытием ложных перегруппировок подтянуть свежие войска? С таким вариантом мы уже сталкивались на практике.

Эта неопределенность весьма беспокоила командующего фронтом. Он непрерывно теребил генерал-лейтенанта М. В. Захарова, а тот, естественно, в свою очередь не давал покоя нам, разведчикам. У нас же, несмотря на огромное количество данных о противнике, никак не вырисовывалась окончательная картина. Никак не укладывалась имеющаяся информация в клеточки заветного "кроссворда".

Разведчики-наблюдатели, которые непрерывно вели наблюдение за передним краем, докладывали, например, что противник усиливает свои минные поля, устанавливает дополнительные ряды проволочных заграждений. Работы эти выполнялись, разумеется, преимущественно по ночам. Казалось бы, вывод напрашивается сам: гитлеровцы намерены упорно обороняться на занимаемых рубежах.

В то же время авиаторы сообщали, что крупные фортификационные работы ведутся также в тылу немецких войск - в частности, в районах Духовщины, Дорогобужа. Какая-то возня наблюдалась на некоторых дорогах, особенно в тех местах, где имелись мосты. Это могло означать, что гитлеровцы заблаговременно готовят пути отхода к новым, предварительно подготовленным оборонительным позициям. Вот и попробуй разобраться, найти общий знаменатель.

- Вот что, Афанасий Григорьевич, - сказал мне однажды полковник М. А. Алексанкин, - отправляйтесь завтра к авиаторам, побеседуйте с ними, постарайтесь уточнить все, что только возможно, на месте. В разговоре с людьми могут выплыть такие детали, которые в официальные донесения не попадают. А мы здесь тем временем попытаемся "языками" разжиться, с партизанами свяжемся.

Подполковник Н. И. Лаухин встретил меня так, как будто мы виделись с ним в последний раз только вчера.

- Садись, рассказывай, с чем пожаловал? Чаю хочешь? Или чего более существенного сообразить? Это мы мигом...

- От чая не откажусь. А самое существенное сейчас [94] для разведотдела - исчерпывающие данные о противнике. Вот давай и будем вместе их "соображать".

Я коротко рассказал Николаю Ивановичу о наших тревогах и сомнениях. Он сразу уловил, в чем суть дела.

- Да, сложная и, главное, противоречивая ситуация. Ты отдохни после дороги часок, а я сейчас своих хлопцев соберу, чтобы на завтрашние вылеты их более конкретно сориентировать. Только бы погода не подвела, видишь, как небо хмурится!

Погода не подвела. Ранним утром, едва только солнце выкатилось из-за горизонта, над полевым аэродромом повис мерный гул прогреваемых двигателей. Среди машин, подготовленных к вылету, я увидел и ту, на фюзеляже которой красовалась надпись: "Михаил Батовский".

- Значит, выпускаешь и Свирчевского? - поинтересовался я у подполковника Лаухина. - Остыл, успокоился парень?

- Успокоился, но не остыл, - сказал Николай Иванович. - Это, дорогой мой, разные понятия. До последнего дня войны не имеем права остывать...

Одна за другой отрывались быстрые машины от земли и, сделав круг, ложились на заданный курс. Каждый экипаж имел конкретное, уточненное накануне вечером задание. Снова потекли тревожные минуты ожидания. Вновь на командном пункте полка воцарилась тишина. Трудно, очень трудно ждать...

Наконец в синеве неба появилась едва заметная точка. Один из техников тут же вскочил и стремглав побежал к посадочной полосе.

- Что это он? - не понял я.

- Свою машину встречает, - пояснил улыбаясь Николай Иванович, который незадолго до этого вышел из блиндажа. - По звуку, черти, узнают!

Самолет точно вышел на полосу, уверенно приземлился, как говорится, на три точки и тут же зарулил на стоянку, к своему капониру.

Минут через пять появилась вторая машина. Она приближалась, как-то странно переваливаясь с боку на бок.

- Санитарку и пожарную к полосе! - негромко приказал подполковник Лаухин.

Вслед за машинами побежали все, кто близ командного пункта дожидался возвращения самолетов с задания. Побежал и я. Зачем? Не знаю сам. Ведь я даже не представлял себе толком, что нужно делать для того, чтобы помочь экипажу. Но оставаться возле КП тоже не мог. [95]

Самолет, остановившийся у самого леса, был похож на решето. Штурмана и стрелка-радиста уже забрали в санитарную машину, и она, разрывая воздух пронзительным воем сирены, помчалась напрямик через иоле к домикам, где располагались медики. Пилоту, которому пуля угодила в мякоть руки, оказывали первую помощь тут же на месте. Его перевязывали, а он, можете себе представить, счастливо улыбался.

- Ушли от "мессеров", командир! Понимаешь, ушли!

Позже выяснилось, что уже на обратном пути самолет был перехвачен двумя вражескими истребителями. Пришлось принимать бой. К счастью, гитлеровцы лишь дважды атаковали "пешку". Или горючее у них было на исходе, или ответный огонь охладил их пыл. Во всяком случае, они отвернули в сторону и легли на прежний курс. Но и те две атаки, особенно вторая, принесли множество бед. Стрелок-радист и штурман получили тяжелые ранения. Пилоту с большим трудом удалось дотянуть до своего аэродрома и посадить израненную машину.

Последним возвратился экипаж старшего лейтенанта Владимира Степановича Свирчевского. У него был самый дальний маршрут. Неторопливо, вразвалочку он подошел к подполковнику Н. И. Лаухину и вскинул руку к шлему:

- Задание выполнено, командир!

Вечером Николай Иванович по моей просьбе собрал в самой большой землянке всех, кто в тот день вылетал на задание. Донесения - донесениями, пометки на картах - пометками, а разговор с людьми тоже будет полезен, так полагал я. И не ошибся. Беседа позволила уточнить ряд любопытных деталей.

Выяснилось, например, что несколько экипажей наблюдали на дорогах скопления крытых автомашин, возле которых суетились солдаты. Судя по всему, они вытаскивали из грязи застрявшие грузовики. В то же время авиаторы заметили, что встречные машины проходили эти участки без задержек. Можно было, конечно, предположить, что все это объясняется случайностью: одна из сторон дороги разбита больше, другая - меньше. Но такие скопления отмечались в нескольких местах, причем всюду стояли грузовики, следовавшие от линии фронта в тыл. Почему? Не потому ли, что они вышли в рейс, нагруженными до предела, в отличие от машин, двигавшихся им навстречу порожняком?

Вблизи Оленино и железнодорожной станции Мостовая авиаторы засекли несколько мощных взрывов. Чтобы [96] это могло значить? Возможно, партизаны подорвали вражеские склады боеприпасов. Но они обычно проводили такие операции ночью, а не средь бела дня. Снова загадка...

- В нескольких деревнях наблюдали пожары, - рассказывал белобрысый, совсем молоденький лейтенант. - Нет, не думаю, чтобы это было простое совпадение, - продолжил он, перехватив мой недоуменный взгляд, - это дело рук фашистов. Специально жгут.

Те экипажи, которые вылетали в районы Духовщины, Ярцева, Дорогобужа, подтверждали, что там ведутся интенсивные работы по сооружению оборонительных рубежей силами местного населения. И все как один отмечали, что основные дороги, по которым движутся колонны, плотнее, чем обычно, прикрываются зенитным огнем и истребителями.

Всю ночь я ломал голову, пытаясь хоть как-то систематизировать и обобщить те "мелочи", о которых рассказали авиаторы. Вывод вроде бы напрашивался такой: противник готовится к отходу на новые оборонительные рубежи. Но что его вынуждает к этому? Нами за последние месяцы, если не считать Великолукской операции, особо активных действий не предпринималось. И если намечается отход, то зачем укреплять передний край?

Ранним утром меня вызвали к телефону. Звонил полковник М. А. Алексанкин. Его едва было слышно. И неудивительно, многие километры разделяли нас.

- Есть что-нибудь новое? - поинтересовался он.

- Кое-что наклевывается, - прокричал я в ответ.

- У нас тоже. Немедленно выезжайте обратно! - приказал Алексанкин.

У меня было намерение задержаться в авиационном полку еще на денек, но приказ есть приказ. Тепло попрощавшись с подполковником Н. И. Лаухиным, я двинулся в путь. Особых проблем тут не было: на этот раз в моем распоряжении имелся быстрый и верткий "виллис".

Сразу же по возвращении, даже не перекусив, отправился к начальнику разведывательного отдела. Коротко доложил ему о результатах поездки, особенно подробно остановился на вечерней беседе с экипажами.

- Это вы очень хорошо придумали, - похвалил полковник Алексанкин. - У нас здесь тоже есть прогресс. Взяты пленные, причем довольно разговорчивые. Приглашайте Куроедова, вместе думать будем.

Еще одну ночь, теперь уже втроем, мы просидели над [97] документами. И чем дольше размышляли, тем больше склонялись к мысли, что противник действительно готовится к отходу. На столе перед нами лежал большой лист бумаги. Жирная карандашная черта делила его на две половины. На одной из них мы записывали доводы, которые подтверждали наши предположения, на другой - опровергавшие их. Что-то после обсуждения и даже споров вычеркивалось, что-то вносилось дополнительно.

Полковник М. А. Алексанкин держал себя очень просто, ничем не подчеркивая, что является нашим начальником. Напротив, он всеми силами подталкивал нас к острой дискуссии.

- Вы не соглашайтесь со мной, возражайте, парируйте! А я буду отстаивать свои мысли.

В свою очередь он яростно обрушивался на каждую мысль, высказанную нами. Впрочем, слово "яростно" здесь, конечно, применено условно. Просто Михаил Александрович добивался того, чтобы и я, и Степан Демьянович наиболее полно и всесторонне обосновывали свои соображения.

Наконец уже под утро мы пришли к единому мнению: гитлеровцы готовятся к отходу на новые оборонительные рубежи. Потому и вывозят они в тыл военное имущество, потому и взрывают склады, которые не надеются эвакуировать. Горящие деревни - это фашистская концепция выжженной земли в действии, а работа на переднем крае - дезинформация. Нашел полковник М. А. Алексанкин логичное объяснение и самой идее отвода. Противник опасается окружения своей ржевско-вяземской группировки. Кроме того, за счет сокращения протяженности линии фронта фашисты смогут высвободить до 20 дивизий. Об этом говорил прикидочный расчет, сделанный нами.

Мы уже собирались идти отдыхать, когда вбежал капитан А. И. Жильцов. В первый момент он, видимо, не заметил полковника М. А. Алексанкина и потому, едва успев переступить порог, закричал:

- А ну-ка, друзья мои, готовьте магарыч!

- Это за что же? - улыбнулся Михаил Александрович.

- Извините, товарищ полковник, - смутился капитан Жильцов. - Дело в том, что тыловые части противника отмечаются на новых местах. - Он порывисто схватил карандаш и сделал несколько размашистых пометок на нашей рабочей карте. [98]

- Это точно?

- Абсолютно, нет никаких сомнений. Минимум трижды перепроверено.

- Отлично! А главное - вовремя. В связи с этим, - полковник Алексанкин повернулся к нам, - отдых временно отменяется. Нужно немедленно готовить доклад по этому вопросу.

И вновь закипела работа. Документ рождался трудно. Надо было составить его так, чтобы каждая фраза имела полное обоснование, подтверждалась фактами. В то же время требовались краткость, четкость. Для того чтобы работа шла спокойней, начальник разведывательного отдела приказал никого к нам не пускать.

- Хорошо бы уложиться странички в три, - повторял он. - И по мере готовности - на машинку.

Неожиданно Михаил Александрович побледнел. На лбу у него выступили мелкие капельки пота.

- Что с вами, товарищ полковник? - бросился к нему Степан Демьянович, первым заметивший неладное. - Вызвать врача?

- Никаких врачей, - остановил его Михаил Александрович. - Просто уже третью ночь не сплю. Вот сердечко и дает о себе знать. Вам, молодым, хоть бы что, а мне труднее. Ничего, перемелется - мука будет. Я вот сейчас таблеточку...

Как ни бодрился полковник Алексанкин, но мы со Степаном Демьяновичем все-таки уговорили его пойти отдохнуть в свою землянку, заверив, что документ закончим сами.

- И сразу же доложите генералу Захарову, - приказал начальник разведывательного отдела. - Впрочем, заходите за мной, Афанасий Григорьевич, вместе ответ держать будем.

Вскоре документ был готов. Несмотря на все наши старания, он едва уместился на четырех страницах. Ведь нужно было достаточно подробно изложить и данные всех видов разведки, и выводы. Решив не беспокоить начальника разведывательного отдела, я отправился к генерал-лейтенанту М. В. Захарову один.

- С чем пожаловали, товарищ Синицкий? Какие новости принесли? - привычно встретил меня Матвей Васильевич.

Я молча протянул ему справку-доклад. Начальник штаба фронта бегло перелистал документ и, сразу же уловив, [99] в чем суть дела, сел за стол, чтобы внимательно прочитать его.

- Вы отдаете себе отчет, какую ответственность берете на себя? - нахмурившись, спросил он. - Кстати, почему полковник Алексанкин не явился сам?

В двух словах я доложил генерал-лейтенанту М. В. Захарову о том, что случилось с Михаилом Александровичем под утро.

- Медиков вызвали?

- Полковник Алексанкин запретил...

- В таких случаях его запреты нельзя принимать во внимание. Сердце - это не шутка. Только насморк проходит сам по себе. Немедленно позвоните врачу.

Генерал-лейтенант М. В. Захаров оставался верен себе. Он был требовательным, суровым, порой даже резким, но человек всегда находился у него на первом плане.

Выполнив распоряжение начальника штаба фронта, я вновь вошел в тот отсек блиндажа, где располагался рабочий кабинет Матвея Васильевича.

- Вы полностью уверены, что выводы об отводе целой армии противника обоснованны? - Генерал-лейтенант подошел ко мне вплотную, взгляд его будто сверлил меня. - Наши соседи слева, насколько мне известно, придерживаются иного мнения.

- Уверен, товарищ генерал!

Начальник штаба фронта еще раз прочитал доклад и размашисто подписал документ.

- Немедленно передайте в Генеральный штаб, соседним фронтам и всем нашим армиям. И чтобы одна нога была здесь, а другая - на узле связи. Понятно?

Телеграммы ушли в указанные адреса вне всякой очереди. Однако не прошло и часа, как к аппарату Бодо меня вызвал мой коллега из разведывательного отдела Западного фронта. На телеграфную ленту, выстраиваясь в слова, быстро ложились буквы: "На каком основании вы делаете выводы о предстоящем отводе 9-й армии противника на новый рубеж?"

Я тут же ответил, что мы располагаем соответствующими данными всех видов разведки.

Через минуту лента поползла снова: "Ваш вывод ошибочен". Что я мог ответить на это? Мы прекрасно отдавали себе отчет в том, какую ответственность берем на себя, информируя соседей и Генеральный штаб о предстоящем отводе соединений противника. [100]

Кстати сказать, был в подготовленном нами документе один особенно уязвимый пункт. Мы сделали вывод о том, что отвода вражеских дивизий следует ожидать в период с 28 февраля по 2 марта.

Что будет, если наши прогнозы, в том числе и о сроках отвода немецких войск, не оправдаются? От одной мысли об этом становилось как-то не по себе...

Полковник М. А. Алексанкин, отлежавшись один-единственный денек, ходил туча тучей. Нет, он не повышал на нас голоса, не придирался к мелочам. Он просто молчал, И это, наверное, было хуже всего. Мы серьезно опасались, что период тревожного ожидания пагубно скажется на его здоровье. Единственно, что успокаивало нас, - из разведывательных отделов армий продолжала поступать информация, подтверждающая наши предположения.

Миновал последний февральский день. И 1 марта не принесло каких-либо новостей. Зато следующим утром ко мне в блиндаж, запыхавшись, вбежал майор Г. Г. Майский. В руках у него было внеочередное донесение, полученное от разведчиков 22-й армии.

- Противник начал отход! - сияя, как медный самовар, доложил Григорий Гаврилович.

Не надевая шинели, я выскочил на улицу. У выхода из блиндажа буквально столкнулся еще с двумя офицерами разведывательного отдела, которые спешили ко мне с аналогичными разведдонесениями, поступившими из других наших армий. А вскоре получили телеграмму из разведотдела Западного фронта. Соседи слева также зафиксировали отход соединений 4-й армии противника. Что ж, теперь мы были удовлетворены: прогноз наш подтвердился полностью.

Двинулись вперед и наши части. Не без труда преодолели они проволочные заграждения и минные поля, оставленные противником. Тут изрядно пришлось потрудиться саперам. Но они, благодаря заблаговременной информации, были готовы к этому. В открытые ими "окна" двинулись стрелковые подразделения, танки, артиллерия.

Еще до начала отхода вражеских войск по приказу командующего Калининским фронтом в армиях были созданы специальные отряды преследования. В их состав вошли наиболее мобильные части и соединения. Они, как правило, двигаясь по параллельным дорогам, а иногда и напрямик через леса, не давали противнику оторваться, закрепиться на промежуточных оборонительных рубежах.

К сожалению, в распоряжении командующих армиями [101] было слишком мало времени для того, чтобы как следует подготовить эти отряды к выполнению возложенных на них задач. И тем не менее их действия нарушали планомерность отхода, наносили гитлеровцам ощутимый урон в живой силе и технике.

Вместе с отрядами преследования, а точнее, даже впереди них шли разведывательные группы. Они были укомплектованы наиболее опытными войсковыми разведчиками. На сей раз их задача заключалась не только в том, чтобы снабжать нас самой свежей информацией о противнике. Там, где это требовалось и было возможно, разведчики нарушали связь, подрывали мосты на пути отхода вражеских подразделений, беспощадно уничтожали команды факельщиков, которые поджигали села и деревни.

Весьма эффективно действовали в этот период наши авиаторы. Экипажи совершали боевые вылеты и днем и ночью. Вражеские колонны находились под их непрерывным наблюдением. Обнаружив где-либо скопление гитлеровских войск, они немедленно сигнализировали об этом. И на вражеские автомашины, танки обрушивался бомбовый удар.

В один из этих дней меня вызвал генерал-лейтенант М. В. Захаров. Прихватив с собой рабочую карту и тетрадь, в которую заносились самые последние данные о противнике, я отправился к нему в блиндаж.

Кстати, с некоторых пор все основные отделы штаба фронта располагались не в деревенских избах, как это было в 1942 году, а именно в блиндажах, находившихся вне населенных пунктов. Этому нас научила война.

Помню, командный пункт штаба фронта одно время располагался в деревне Талица. Казалось бы, были приняты все меры для тщательной маскировки этого важного объекта. В ночное время, например, категорически запрещалось зажигать спички, разводить костры, включать автомобильные фары. Окна домов были завешены черной бумагой и плащ-палатками. Тем не менее однажды нам крепко досталось.

Это было что-то около полуночи. Мы, как обычно, работали в своем доме. Под потолком светилась яркая электрическая лампочка, которая питалась от передвижной электростанции. Где-то высоко в небе гудел вражеский самолет. К тому времени мы научились отличать их от своих по своеобразному, с каким-то подвыванием шуму мотора. И вдруг - оглушительный взрыв. Посыпались [102] стекла, погас свет. Взрывная волна раскидала нас по углам перекосившейся избы. Как мы выбирались из нее - не помню.

К счастью, осколками никого из нас не зацепило. Отделались легкими контузиями. Но в столовой штаба, где работала ночная смена поваров, двое были убиты и четверо тяжело ранены. Погиб также часовой, находившийся у дома, занимаемого оперативным отделом.

После этого случая КП штаба фронта переместили в густой лес, примыкавший к деревне. Там саперами были оборудованы добротные блиндажи, в одном из которых расположился генерал-лейтенант М. В. Захаров.

Итак, миновав тамбур, я постучал в дверь и шагнул через порог.

- Входите, голубчик. Жду вас, - послышался необычно мягкий, какой-то домашний голос начальника штаба фронта. - Хочу немножко порадовать вас, заслужили.

Открыв ящик стола, он протянул мне часы, на крышке которых была выгравирована надпись: "Славному защитнику Родины от советской колонии в США".

- А вот и копия приказа по штабу Калининского фронта о вашем награждении. Поздравляю!

Мне было известно, что в Соединенных Штатах Америки трудятся советские люди. Они решали на месте многие важные вопросы, касавшиеся согласования совместных действий, сроков и размеров поставок имущества в Советский Союз. Эти представители нашей страны и объединялись в своеобразную "колонию". Но что их подарок будет вручен именно мне... Вроде бы ничего особенного я не совершил. Работал, как все. А Матвей Васильевич, словно прочитав мои мысли, продолжал:

- Все мы, конечно, только лишь выполняем свой долг, но это вовсе не означает, что труды наши должны оставаться незамеченными. Так что носите часы на здоровье. Кстати, есть у меня к вам такая просьба: в свое время вы готовили справку о рубежах, на которых противник попытается закрепиться. Обновите ее, пожалуйста. Наверное, в разведывательном отделе за последние дни появились дополнительные данные?

- Так точно, товарищ генерал-лейтенант. Кое-что удалось уточнить. Завтра справка будет представлена.

- Вот и хорошо, голубчик. Не стану вас больше задерживать. [103]

Преследование противника продолжалось. Уже 3 марта наши войска вступили в разрушенный Ржев, 12 марта гитлеровцы оставили Вязьму. Соединения Калининского и Западного фронтов, непрерывно атакуя врага, особенно с флангов, уверенно продвигались на юг и запад.

Однако уже 21 марта к нам стали поступать донесения о том, что гитлеровцы начинают оказывать все более упорное огневое сопротивление. Впрочем, нас это и не удивляло. К 22 марта наши части вышли к сильно укрепленному рубежу, проходившему неподалеку от Духовщины, Ярцево, Сафоново, Милятино. Были предприняты отдельные попытки с ходу прорвать вражескую оборону, но из этого ничего не вышло. Недаром же фашисты чуть ли не три месяца вели интенсивные работы по инженерному оборудованию этой местности.

Войсковым разведчикам вновь предстояло перестраиваться. Снова на первый план выдвигались наблюдение за передним краем, уточнение группировки противника, его реальных сил и средств. Все это в сложившейся обстановке имело особое значение. Ведь, как уже упоминалось, сокращение линии фронта позволяло гитлеровцам высвободить и перебросить на другие участки значительное количество своих дивизий. Но каких? Когда? И куда именно? На эти вопросы нам и предстояло дать по возможности исчерпывающие ответы.

Работали много, прерывались лишь на час-другой для того, чтобы перекусить накоротке и чуть вздремнуть. Но, как ни странно, особой усталости не чувствовали. И настроение было прекрасным. Хотя о дальнейших планах нашего командования мы знали весьма приблизительно, никто не сомневался, что впереди - наступление.

Как и прежде, ежедневно докладывали о результатах начальнику штаба фронта.

- Правильно мыслите, - констатировал он, внимательно просматривая представленные документы. - Именно духовщинское направление будет для нас главным. Духовщина - ворота к Смоленску, а там, глядишь, и ко всей Белоруссии. Рад, что без подсказок уловили эту деталь. Значит, не зря я гонял вас все эти полтора года, на пользу пошло.

Откровенно говоря, не припомню, чтобы Матвей Васильевич как-то особенно "гонял" нас, разведчиков. Скорее, учил требовательности, аккуратности, предельной точности и честности. [104]

- Еще погоняете, - пошутил полковник Алексанкин, чувствуя, что настроение у начальника штаба хорошее.

- Да нет, товарищи, кончилось мое время. Ухожу на вновь создаваемый Степной фронт. Считайте, что последний раз рассматриваем документы.

Через несколько дней мы проводили генерал-лейтенанта М. В. Захарова к новому месту службы.

А вечером в блиндаже, прилаживая к гимнастеркам и шинелям новенькие погоны, мы разговорились со Степаном Демьяновичем Куроедовым.

- Ощущаешь перемены? - ловко орудуя иголкой, спросил он у меня.

- Имеешь в виду перевод Алешина и Захарова? Ничего, и с новыми начальниками работать будем не хуже.

- Не понял меня. Понимаешь, убежден, что отныне война пойдет по-другому. Смотри, блокаду Ленинграда прорвали, - загнул он один палец, - под Сталинградом от целой армии рожки да ножки остались. Кавказ, считай, почти весь освободили, от Ржева и Вязьмы вынудили противника отойти...

- А под Харьковом и Белгородом? - возразил я.

- Не хуже тебя знаю об этом. Да, неудача. И все-таки чувствую, что теперь иначе пойдут дела. А что ты скажешь по этому поводу?

Мне тоже казалось, что в 1943 году события будут развиваться по-новому. И спорил я со Степаном Демьяновичем, скорее, для того, чтобы из его уст услышать аргументы, подтверждающие мои собственные мысли. Разумеется, рано было говорить о крахе гитлеровской Германии. Фашисты были еще очень сильны, значительная часть нашей территории оставалась под пятой оккупантов. Но слова "Враг будет разбит. Победа будет за нами" воспринимались теперь особенно весомо. В этом и были главные перемены... [105]

Идем на запад

Генерал-лейтенанта В. В. Курасова, который заменил Матвея Васильевича Захарова на посту начальника штаба Калининского фронта, я знал лишь понаслышке. Встречаться с ним, хотя он и командовал 4-й ударной армией, входившей в состав нашего фронта, мне не доводилось. Полковник М. А. Алексанкин также лично не был знаком с ним. Поэтому мы оба с волнением и некоторой тревогой ждали первой встречи с новым начальником штаба фронта.

Генерал-лейтенант В. В. Курасов вызвал нас к себе дня через два после своего прибытия. Полковник М. А. Алексанкин начал было, как всегда, развертывать на столе карту, но генерал-лейтенант Курасов остановил его:

- Не торопитесь, успеем. Лучше для начала расскажите о себе. Где учились, где служили?

Первым конечно же рассказывал Михаил Александрович. В. В. Курасов внимательно слушал его, задавая время от времени уточняющие вопросы. По всему чувствовалось, что беседа - отнюдь не дань вежливости, а давняя привычка именно таким образом знакомиться с людьми.

- Очень рад, что побывали на преподавательской работе, - заметил в заключение новый начальник штаба. - Она, с моей точки зрения, многое дает офицеру. А теперь ваша очередь, товарищ Синицкий.

Я, стараясь быть по возможности кратким, рассказал о себе. Но, как видно, это не удовлетворило генерал-лейтенанта В. В. Курасова. Он задал мне значительно больше вопросов, чем полковнику М. А. Алексанкину. Поинтересовался, в частности, новый начальник штаба и тем, где у меня семья. Пришлось сказать и об этом.

Сказал и тут же заметил, как посуровело лицо генерал-лейтенанта В. В. Курасова, как потемнели его глаза.

- Извините, что затронул эту горькую тему, - с сожалением произнес он. - Понимаю вас, неизвестность действительно хуже всего. И тем не менее не падайте духом. Может, все и обойдется. [106]

И сказано это было так, что я сразу понял: передо мной человек, которому не чуждо ничто человеческое, который живет не службой единой.

- А теперь, если не возражаете, коротко расскажу о себе, - неожиданно продолжил новый начальник штаба. - Зовут меня Владимир Васильевич. Именно так можете меня величать во внеслужебное время. В Красной Армии еще с гражданской войны. Служил, учился, перед войной был преподавателем в Военной академии Генерального штаба. Потом - одно из управлений Генштаба. А дальше сами знаете: начальник штаба, затем командующий 4-й ударной армией. Вопросы есть? - улыбнулся он. - Если нет, то давайте сюда вашу карту.

Мы развернули на столе рабочую карту-двухсотку, и полковник Алексанкин начал свой доклад. Он называл номера частей и соединений, действующих перед Калининским фронтом, приводил данные о их боевом и численном составе, боеготовности.

- Ну а что вы еще знаете о вражеских дивизиях? - вдруг прервал его начальник штаба.

Михаил Александрович сообщил, что в нашем распоряжении имеются на каждую дивизию более подробные характеристики, которые содержат дополнительные сведения: место и год формирования, с какого времени действует на советско-германском фронте, в каких боях участвовала, какие понесла потери, сколько получила пополнения в людях и технике, каков приблизительно возрастной состав, некоторые данные об офицерах - до командира полка включительно.

- И все это у вас есть? - искренне удивился начальник штаба. - Не фантазируете?

Вместо ответа Михаил Александрович протянул ему толстую папку, которую мы на всякий случай прихватили с собой.

Генерал-лейтенант В. В. Курасов тут же раскрыл ее. В блиндаже воцарилась тишина, нарушаемая только шелестом страниц. А мне в эти минуты вспомнились те дни и ночи, которые были проведены над трофейными документами, протоколами допросов военнопленных, переводами писем. Изо всего этого по крупицам извлекали мы интересовавшие нас сведения, сопоставляли их, выстраивали в единую цепочку.

- Прекрасно! - услышали мы наконец. - Оставьте, пожалуйста, эту папку у меня. До вечера, если можно. Уж больно любопытный материал собран тут. Кстати, вами [107] упоминаются авиаполевые дивизии. Можете рассказать, что они собой представляют?

Вопрос был обращен ко мне. И я тут же стал докладывать.

- Авиаполевые дивизии, товарищ генерал-лейтенант, сформированы из личного состава подразделений аэродромного обслуживания, тыловых, строительных и караульных команд военно-воздушных сил Германии. Четыре такие дивизии отмечены на витебском направлении. Все они входят в состав 2-го авиаполевого корпуса, которым командует генерал-лейтенант авиации Шлемм. Соединения имеют переменный состав, но усредненные данные таковы: до 3700 солдат и офицеров, 254 ручных и 68 станковых пулеметов, 40 зенитных орудий. Личный состав носит авиационную форму...

- Благодарю вас, Афанасий Григорьевич, достаточно.

И снова я был приятно удивлен. Первая наша встреча, а начальник штаба обращается ко мне по имени и отчеству, как к давнему сослуживцу.

Разговор наш продолжался не менее трех часов. Генерал-лейтенанта Курасова интересовало абсолютно все, что касалось разведки.

- Рекомендую особое внимание обратить на духовщинское направление, - сказал он в заключение. - Считаю, что вам, Афанасий Григорьевич, полезно будет лично побывать в 39-й и 43-й армиях.

Что ж, когда старший начальник говорит "считаю", это следует понимать "приказываю". Через день я выехал в штаб 39-й армии.

* * *

Начальник разведки 39-й армии подполковник Максим Афанасьевич Волошин встретил меня у входа в блиндаж. Это был невысокий, очень энергичный и подвижный человек, к которому все окружающие относились с глубокой симпатией. Дело тут, конечно, было не в его подвижности, а в добросовестном, я бы даже сказал, самоотверженном отношении к работе, доброте к людям.

Максим Афанасьевич был мой земляк. Встречались мы с ним и в период учебы в Военной академии имени М. В. Фрунзе. Окончив ее, он некоторое время служил в Генеральном штабе. Как только началась Великая Отечественная война, он тут же подал рапорт с просьбой направить его в действующую армию. Ему отказали. Он написал второй рапорт, затем - третий. Однако просьбу [108] его сочли возможным удовлетворить только летом 1942 года. Тогда он и был назначен на должность начальника разведки 39-й армии.

- Рад видеть тебя, Афанасий Григорьевич! - приветствовал меня подполковник М. А. Волошин. - Только, честно тебе скажу, приехал ты не совсем вовремя. Командующий армией генерал Зыгин приказал мне в одну из дивизий наведаться. Понимаешь, дважды ходили там разведчики в поиск - и оба раза безрезультатно.

- Вот вместе и побываем там. Даже хорошо, что так обстоятельства складываются, - сказал я.

По пути в дивизию Максим Афанасьевич подробно рассказал мне о том, что произошло у гвардейцев.

Примерно неделю назад возникли подозрения, что противник производит смену частей на переднем крае. Для того чтобы подтвердить или отвергнуть это предположение, нужен был "язык". Командир разведывательной роты гвардии лейтенант Варлаам Бокучава лично возглавил группу, перед которой была поставлена эта задача. Однако гитлеровцы обнаружили разведчиков. Пришлось отходить с боем.

Через день разведгруппа снова ушла во вражеский тыл. Теперь разведчики действовали более осмотрительно, но в темноте потеряли ориентировку и нарвались на вражеский дозор. Ожесточенная схватка продолжалась всего несколько минут. Однако весь состав дозора был уничтожен. Вместо пленного разведчики притащили ручной пулемет.

- Быть может, целесообразно кого-нибудь другого послать? - посоветовал я.

- Сразу чувствуется, что не знаешь ты Варлаама Бокучаву. Очень самолюбивый, настойчивый человек. А неудачи у каждого могут быть, даже у повара, который щи варит.

Гвардии лейтенант Бокучава встретил нас не очень любезно.

- Снова проверять приехал, товарищ подполковник?! - старательно выговаривая русские слова, отчего акцент становился еще более заметным, выпалил он.

- Разве так на Кавказе гостей встречают? - широко улыбаясь, спросил в свою очередь Максим Афанасьевич, чем сразу обезоружил горячего разведчика.

- Тогда проходи, дорогой! Вместе с другом проходи. Твой друг - мой друг, - сменил гнев на милость гвардии лейтенант. [109]

Командир роты рассказал нам, что те, кто пойдет с ним сегодня, целый день визуально изучали передний край противника. Совместно были намечены основные и запасные маршруты. Договорились с артиллеристами и минометчиками на тот случай, если потребуется прикрыть отход. Кроме того, было решено провести поиск поближе к утру.

- Они нас, как прошлый раз, ночью будут ждать, а мы утром нагрянем. Замечательно будет!

Небо начало едва заметно светлеть, когда группа, возглавляемая гвардии лейтенантом Бокучавой, по глубокой ложбине, пересекающей передний край, двинулась к позициям противника. По замыслу разведчики должны были вначале углубиться во вражеский тыл, а уже оттуда напасть на заранее облюбованный блиндаж.

Расчет оказался правильным. Немцы не ждали дерзкой атаки с этой стороны. В распахнутую дверь полетели гранаты. Трое уцелевших гитлеровцев бросились бежать. Двоих скосили автоматные очереди, на третьего навалился гвардии сержант Ф. Н. Шарыпкин. Подоспевшие товарищи помогли ему связать пленного.

Группа без потерь возвратилась в расположение своих войск. Солнце еще не успело показаться над лесом, а гвардии лейтенант В. Бокучава уже докладывал о выполнении задания. Пленный, которого тут же допросили, подтвердил наши предположения: смена частей на этом участке не производилась.

Вместе с подполковником М. А. Волошиным мы побывали в тот раз в нескольких дивизиях. Я мог с удовлетворением отметить, что войсковая разведка всюду организована хорошо, что задачи, поставленные перед ней, решаются успешно. А еще заметил я, что у Максима Афанасьевича со всеми разведчиками установились очень теплые, душевные отношения. Многих он знал по именам, кое у кого расспрашивал о домашних делах. Можно было подумать, что с этими людьми он прожил всю свою жизнь, хотя в действительности и года не прошло, как он был назначен начальником разведывательного отдела штаба 39-й армии.

- В чем секрет, спрашиваешь? - задумчиво произнес он, когда я завел с ним разговор на эту тему. - Думаю, что нет здесь никакого секрета. Просто для меня каждый разведчик, независимо от воинского звания и возраста, прежде всего - человек. Так почему же при случае не поговорить с ним по-человечески? [110]

- Но ведь так и до панибратства можно дойти. Сегодня ты его Володей назовешь, завтра - он тебя Максимом. А там, смотришь, вместо того чтобы выполнить твой приказ, пошлет подальше.

- Не могу, Афанасий, согласиться с тобой при всем желании. Конечно, существует определенная черта, которую нельзя преступать. О ней, об этой черте, командир днем и ночью должен помнить. Но ведь дисциплина-то у нас сознательная. Это в моем понимании означает, что любой приказ через солдатское сердце пройти должен. Да, именно через сердце! Тогда приказ при любых обстоятельствах будет выполнен точно и в срок.

Подполковник М. А. Волошин замолчал на минуту, будто прислушиваясь к какому-то внутреннему голосу, а потом продолжил:

- Может, что-то я и не совсем так формулирую, но ты мне ответь тогда на такой вопрос: кто и когда приказывал Саше Матросову вражескую амбразуру закрывать грудью, на пулемет ложиться? Молчишь? А я скажу: сердце солдатское ему этот приказ в критический миг отдало! А мы иной раз шумим, кричим на подчиненных при каждом удобном и неудобном случае, считая, что страх перед командиром поможет бойцу лучше служить...

До самого утра проговорили мы с Максимом Афанасьевичем Волошиным. И о своих боевых друзьях-разведчиках рассказал он мне много интересного, и родные места, как меж земляками повелось, вспомнили. Лишь о семье моей ни слова сказано не было. Знал Максим, что это - самый больной для меня вопрос. Потому и не спрашивал ничего: зачем, мол, рану солью посыпать.

Целую неделю отсутствовал я в штабе фронта. Хоть и поддерживал с отделом связь по телефону, но ведь обо всем не расспросишь. Поэтому на обратном пути немного волновался. На такой большой срок мне никогда не приходилось еще отлучаться. Все ли в порядке? Справились ли мои подчиненные с возложенными на них задачами?

- Все хорошо, - успокоил меня полковник Алексанкин, которому сразу же по прибытии я доложил о результатах поездки по дивизиям 39-й армии. - О том, что, пока вас не было, у нас руководство сменилось, конечно, знаете? Командующим фронтом назначен генерал-полковник Андрей Иванович Еременко.

- Знаю, подполковник Волошин говорил. [111]

Михаил Александрович рассказал мне, что новый командующий когда-то имел самое прямое отношение к нашей работе - был начальником разведки в 1-й Конной армии у С. М. Буденного. После нападения гитлеровской Германии на Советский Союз командовал Брянским и Сталинградским фронтами. Последнее вызывало особый интерес и заставляло с глубоким уважением относиться к генералу А. И. Еременко. Еще бы, он был лично причастен к руководству битвой на Волге!

По приказанию начальника разведывательного отдела я тут же отправился к генерал-лейтенанту Курасову.

- Сразу же идите, ждет, - напутствовал меня полковник Алексанкин. - Еще вчера вечером интересовался, когда вернетесь.

Вышел из блиндажа и тут же увидел нового командующего фронтом. Он медленно, опираясь на палку, шел чуть впереди меня. Рядом с ним - адъютант с капитанскими погонами. В любое мгновение он был готов подхватить, поддержать своего начальника, который совсем недавно был ранен в ногу. Но сам командующий старался ничем не показать, что каждый шаг причиняет ему боль. Выше среднего роста, плотный, широкоплечий, он держался прямо, уверенно.

Генерал-лейтенант В. В. Курасов продержал меня у себя не менее часа, подробно расспрашивая не столько об информации, которую добыли разведчики, сколько о них самих. Вероятно, наша беседа продолжалась бы еще, если бы вдруг не зазвонил телефон. Оказалось, что начальника штаба фронта вызывает генерал-полковник А. И. Еременко.

- Как-то не очень складно получилось, - посетовал генерал-лейтенант Курасов, укладывая в папку нужные бумаги, - только что меня назначили, а через две недели с небольшим командующего фронтом сменили. Он, естественно, требует, чтобы я его возможно быстрее в курс дела ввел, а мне самому еще далеко не все ясно. Хозяйство-то у нас огромное, сложное.

Откровенно говоря, я даже немного обрадовался тому, что начальник штаба уходит к командующему фронтом. Беседа с ним не тяготила меня, но уж очень хотелось поскорее оказаться у себя в подразделении, убедиться, что там действительно все обстоит благополучно. Ведь пока что я имел возможность лишь бросить на нары свой вещмешок и наскоро пожать руки товарищам. [112]

Прежде всего я ознакомился с копиями тех документов, которые были подготовлены и направлены адресатам в мое отсутствие. Что ж, я с удовлетворением отметил, что исполнены они были в нашем традиционном стиле: без всяких "предположительно" и "ориентировочно". Это уже радовало. Я убедился, что все донесения были представлены точно в установленные сроки. Единственно, что насторожило меня, - кипы еще не обработанных документов.

- В чем дело? - поинтересовался я.

- Поступление информации из армий возросло примерно в полтора раза, не успеваем, - пояснил капитан И. Д. Строганов, остававшийся за меня.

Расстраиваться из-за этого было бы просто смешно. Чем больше поступает информации, тем лучше для нас. Поэтому я поспешил успокоить подчиненных:

- Ничего, товарищи, переварим! Лучше густо, чем пусто.

Однако, как я вскоре убедился, практически "переварить" все это оказалось не так-то просто. Дело в том, что документы продолжали поступать. Соответственно возрастал и темп их обработки. А это увеличивало вероятность того, что какая-то "мелочь" проскочит незамеченной. Они же, "мелочи", как подсказывал опыт, зачастую играли очень важную роль.

Помню, подошел ко мне однажды капитан Строганов с донесением из разведотдела штаба 43-й армии. Из документа следовало, что наблюдатель одного из стрелковых полков зафиксировал переброску к переднему краю шестиствольных минометов противника.

Уж очень подозрительным показался мне тот факт, что переброску этого достаточно мощного оружия гитлеровцы осуществляют днем. Кроме того, было совершенно непонятно, почему каждый раз наблюдатель отмечает передвижение только одного миномета.

- Иван Дмитриевич, - обратился я к капитану Строганову, - давайте, пожалуй, дополнительно запросим штаб 43-й армии, пусть перепроверят. Что-то здесь не так.

На другой день мне позвонил лично начальник разведки армии полковник П. Ш. Шиошвили. Он сообщил, что действительно произошла грубая ошибка. Молодой солдат-наблюдатель принял за шестиствольный миномет обычную водовозную бочку. Не очень удобно было мне [113] делать замечание по этому поводу старшему по званию, но промолчать я тоже не мог.

- Извини, наша вина, - сразу же согласился Пантелеймон Шиоевич. - Я подписал донесение, я и виноват. Больше такое не повторится.

Случай этот конечно же из ряда вон выходящий. Но в спешке могло произойти всякое. Так что нашим девизом в период напряженной работы было правило: делать быстро, но не торопясь.

Много ценных сведений содержали поступавшие к нам документы. Особенно радовали авиаторы, которые по нашей просьбе осуществляли фотографирование объектов и участков. Разумеется, данные, полученные в результате аэрофотосъемки, требовали, так сказать, дальнейшей разработки силами наземной разведки. Но благодаря усилиям летчиков мы имели возможность совершенно конкретно нацеливать людей на решение тех или иных задач.

На некоторых аэрофотоснимках, скажем, были обнаружены едва заметные объекты, которые ранее нам не встречались. Не вызывало сомнений, что они относятся к оборонительным сооружениям. Об этом свидетельствовало их расположение: на вершинах и склонах высот, обращенных в нашу сторону, на перемычках между непроходимыми болотами.

Выяснить же конкретно, что это такое, было поручено разведчикам 19-й гвардейской стрелковой дивизии, которая оборонялась на реке Царевич, протекавшей восточнее Духовщины. Этим занялись специально сформированные поисковые группы. Они установили, что гитлеровцы для усиления своих оборонительных рубежей стали использовать бронеколпаки, имеющие сферическую форму. Артиллерийские снаряды, как правило, рикошетировали от таких бронеколпаков, не принося существенного вреда.

Попутно разведчикам удалось установить, что в качестве огневых точек противник стал использовать заглубленные в землю танки. Мы слышали, что из-за недостатка горючего гитлеровцы прибегали к этому еще в период Сталинградской битвы, но на практике с таким приемом столкнулись впервые.

Трудились мы в летние дни 1943 года весьма напряженно. Однако о нервозности, спешке и речи не было. Мысленно я не раз возвращался к разговору со Степаном [114] Демьяновичем Куроедовым о тех переменах, которые произошли за два года войны.

Вспоминался вьюжный ноябрь сорок первого, когда генерал-полковнику И. С. Коневу было приказано немедленно начать наступление. К этому вынуждала обстановка.

Несколько позже - события в районе Ржева, когда пришлось выводить из окружения части одной, а потом другой армии. Не беру на себя смелость утверждать, что эти сложные ситуации явились следствием чьих-то грубых просчетов. Просто мы еще только учились по-настоящему воевать.

Теперь картина была совершенно иной. К нам, например, поступала информация о том, что гитлеровцы, готовясь к летней кампании 1943 года, накапливают силы на флангах Курского выступа. Было известно, что сюда передислоцировано 7 танковых и моторизованных дивизий, 7 пехотных дивизий противника. Кроме того, на эти участки только за период с конца марта по июль было переброшено 5 пехотных дивизий из Франции и Германии.

Все это, конечно, требовало ответных мер. Гитлеровцы готовились к крупному наступлению, мы - к отражению удара. И не только к отражению, но и к переходу в решительное контрнаступление. Подготовка эта велась спокойно, планомерно, всесторонне продуманно. Чувствовалось, что стратегическая инициатива переходит к нам.

Готовились к наступлению и мы. Пока еще не было получено каких-либо приказов или директив по этому поводу. Тем не менее ни у кого не было сомнений в том, что войскам фронта предстоит идти на запад. Правда, о сроках пока не загадывали, так как на Курской дуге уже началось ожесточенное сражение. Не исключено, думали мы, что в связи с этим активные действия на нашем участке советско-германского фронта будут несколько задержаны. Но как раз тут мы и ошиблись. Ждать своего часа нам пришлось недолго.

* * *

В конце июля 1943 года, когда Красная Армия, отразив натиск гитлеровцев, перешла в наступление на Курской дуге, мы получили директиву, которая предписывала Западному и Калининскому фронтам подготовить и провести крупную наступательную операцию. На этот раз речь шла не о оковывании вражеских резервов, а об [115] освобождении значительных территорий. В частности, предстояло овладеть Смоленском, Рославлём. Первым же этапом для нас, как и предполагалось, была Духовщина.

Сразу же после получения директивы командующий фронтом генерал-полковник А. И. Еременко вызвал к себе начальника штаба и начальника разведывательного отдела. Он потребовал обстоятельного доклада обо всем, что касалось Духовщины. Как потом рассказал нам полковник М. А. Алексанкин, имевшаяся к тому времени в нашем распоряжении информация вполне удовлетворила Андрея Ивановича. Скуп он был обычно на похвалы, а тут одобрил нашу работу:

- Вижу, что разведчики зря времени не теряли. Только не вздумайте зазнаваться. Чтоб каждый день данные уточнялись.

В первых числах августа пронесся слух о том, что к нам едет Верховный Главнокомандующий И. В. Сталин. И действительно, 5 августа он специальным поездом прибыл на наш фронт, ненадолго остановившись в деревне Хорошево под Ржевом. Туда был вызван генерал-полковник А. И. Еременко. Возвратившись обратно вечером, он собрал на временном пункте управления офицеров, которые были выделены для работы там в период подготовки к наступлению.

- Товарищ Сталин, - начал командующий фронтом, - разрешил мне сообщить вам о его приезде. Он интересовался планом Духовщинской операции, характером обороны противника...

Узнали мы, что фронт, по всей вероятности, будет усилен, что буквально в ближайшие дни к нам поступят крупные партии боеприпасов.

- Верховный Главнокомандующий придает большое значение Духовщинской операции, - закончил свой рассказ Андрей Иванович. - И я от имени всех нас заверил товарища Сталина, что Калининский фронт выполнит возлагаемые на него задачи.

В канун Духовщинской операции Калининский фронт был усилен 3-м гвардейским кавалерийским корпусом. Резко увеличился подвоз снарядов, мин, патронов.

В точном соответствии с планом 13 августа войска 39-й и 43-й армий перешли в наступление, которому предшествовала артиллерийская подготовка. Одновременно с ней удар по позициям гитлеровцев нанесла бомбардировочная и штурмовая авиация. Противник не только [116] оказывал ожесточенное огневое сопротивление, но и контратаковал. Лишь за первый день было отбито 24 контратаки, поддержанных танками и авиацией. За 5 суток удалось продвинуться вперед всего на 6-7 километров.

Причины этого понять было легко. Во-первых, гитлеровцы почти целый год готовили оборонительные рубежи, всесторонне оборудовали их в инженерном отношении. Во-вторых, они не сомневались в том, что рано или поздно советские войска предпримут попытку освободить Смоленск и прилегающую к нему территорию. Следовательно, фактор внезапности в данном случае исключался. И наконец, маловато было у нас в ту пору танков и артиллерии. Разумеется, их число по сравнению с 1941 и даже с 1942 годами возросло, но не настолько, чтобы можно было вести разговор о подавляющем превосходстве.

Войсковые разведчики в этот период действовали с полной нагрузкой. Сам характер боев определял их основную задачу: своевременно выявить сосредоточение вражеских сил для контратак, всю информацию о противнике незамедлительно передавать командованию. Само собой разумеется, что в поле зрения должны были оставаться все перегруппировки войск неприятеля, включая переброску резервов.

Выполняя боевые задания, разведчики действовали смело, находчиво, самоотверженно.

В ночь на 19 августа командир взвода пешей разведки 629-го стрелкового полка 139-й стрелковой дивизии лейтенант В. В. Карпов с группой разведчиков проник в тыл противника. Предстояло уточнить обстановку в районе высоты 259,1, где еще в светлое время наблюдатели отметили какую-то подозрительную возню. Оказалось, что гитлеровцы сосредоточили здесь танки и пехоту для нанесения контрудара по нашим войскам.

Правильно оценив сложившуюся ситуацию, лейтенант Карпов тут же связался по радио с артиллеристами и передал им точные координаты. Казалось бы, дело сделано, можно уходить. Тем не менее офицер поступил иначе. Укрывшись с разведчиками неподалеку от высоты, он начал корректировать огонь наших батарей.

Противнику удалось обнаружить группу и окружить ее. Командир взвода организовал круговую оборону. Начался неравный бой. Гитлеровцы имели по меньшей мере десятикратное превосходство в силах, Все туже стягивалось [117] вражеское кольцо. Когда стало ясно, что прорвать его не удастся, офицер передал по радио: "Враг рядом, вызываю огонь на себя!"

Отважный разведчик был ранен осколком. Зато шквал снарядов, обрушившийся на гитлеровцев, помог разведчикам вырваться из окружения. Они сумели вынести на руках всех раненых товарищей. Гитлеровцы потеряли в этом бою 100 солдат и офицеров.

В последние дни августа к нам поступили данные о том, что противник перебрасывает в район Духовщины две новые пехотные дивизии. Первый сигнал об этом вновь поступил от авиаторов. Они засекли на тыловых дорогах движение вражеских автомобильных колонн. Тотчас же туда были направлены группы войсковых разведчиков. Захваченные ими пленные и документы позволили нам отбросить все сомнения по поводу подхода дополнительных сил.

- Две дивизии, говорите? - задумчиво произнес полковник Алексанкин, рассматривая рабочую карту, на которую я нанес новые вражеские соединения. - Да, это, пожалуй, весьма серьезное обстоятельство. Пойду к начальнику штаба.

Минут через двадцать генерал-лейтенант В. В. Курасов и полковник М. А. Алексанкин уже шли к блиндажу командующего фронтом. Еще через полчаса начальник разведывательного отдела возвратился к себе и тут же вызвал меня и подполковника С. Д. Куроедова (ему недавно присвоили очередное звание).

- Принято решение сделать оперативную паузу, - сообщил он. - Надо несколько перегруппировать наши части, подтянуть тылы. Разведчикам, - он повернул голову к Степану Демьяновичу, - продолжать уточнение группировки противника, его оборонительных сооружений. Авиаторы пусть особое внимание уделят духовщинскому опорному пункту. А вы, Афанасий Григорьевич, как только представится возможность, побывайте еще раз у Лаухина.

Однако такая возможность представилась лишь дней через десять. Все время появлялись какие-то совершенно неотложные дела. Наконец уложив в полевую сумку бритвенные принадлежности, мыло, еще кое-какую мелочь, я двинулся в путь.

Подполковник Н. И. Лаухин встретил меня, как всегда, радушно. Но стоило мне только взглянуть на него, и я сразу понял, что сегодня Николай Иванович чем-то [118] очень расстроен. Какой-то лихорадочный блеск в глазах, темные круги вокруг них.

- Что стряслось? - без предисловий спросил я у командира полка. - Заболел?

- Хуже. Потери несем большие. Саевича помнишь? Так вот, позавчера не вернулся с задания.

Младшего лейтенанта Тимофея Александровича Саевича я помнил прекрасно. Это был молодой, но уже весьма опытный летчик. Его отличали вдумчивость, серьезность во всем, что касалось выполнения боевых заданий. В то же время в минуты отдыха он любил пошутить, беззлобно разыграть товарища.

Я не стал расспрашивать Николая Ивановича о том, как все произошло. Но, видимо, душа у него была переполнена горем до такой степени, что он сам начал рассказывать мне о гибели экипажа.

Утром 9 сентября звено самолетов было направлено в район Духавщины. Ведущим был назначен капитан А. Н. Леонов, ведомыми - младший лейтенант Т. А. Саевич и лейтенант Н. А. Солдаткин.

При подходе к духовщинскому опорному пункту легли на боевой курс. И сразу же рядом появились клубки разрывов зенитных снарядов. Они ложились все гуще и гуще. Однако зону зенитного огня удалось миновать благополучно. По команде ведущего развернулись, чтобы следовать на свой аэродром. И тут внезапно навалились "фоккеры".

Истребители прикрытия, сопровождавшие звено, ринулись им навстречу. В небе завертелась огненная карусель. Когда именно врагу удалось поджечь самолет младшего лейтенанта Т. А. Саевича, капитан А. Н. Леонов не заметил. Увидел лишь черно-оранжевый шлейф, тянувшийся за машиной, которая резко теряла высоту.

- Вот и все, что известно, - закончил свой горестный рассказ Николай Иванович.

Вновь беседовал я с экипажами. И снова летчики поведали мне о таких деталях, которые вряд ли встретишь в официальных донесениях. Может, и не сообщили они мне чего-то нового, что следовало бы включить в итоговые сводки, но значительно ярче, контрастней представилась теперь общая картина той обстановки, которая складывалась на нашем участке советско-германского фронта. В нескольких словах ее можно было охарактеризовать примерно так: противник намерен упорно обороняться, [119] цепляясь за каждый более-менее пригодный рубеж.

К сожалению, на этот раз я не имел возможности задерживаться в полку. Нужно было собираться в обратный путь. Мы попрощались с Николаем Ивановичем. Он уже спускался в штабной блиндаж, а я шагал к стоявшему неподалеку "виллису", когда откуда-то послышались радостные крики и восторженные возгласы. Подполковник Лаухин тут же бросился к крайнему капониру. Я - следом за ним.

Оказалось, что совершенно неожиданно в полку объявился штурман экипажа Т. А. Саевича лейтенант И. Е. Русанов. Подбежав к нему, командир полка крепко обнял боевого товарища. Так они и стояли некоторое время. Подозреваю, что не случайно прятал лицо Николай Иванович. Видно, так и не сумел удержать командир скупую мужскую слезу. Потом, чуть отстранив лейтенанта, он внимательно, будто не веря собственным глазам, долго смотрел на него.

- А теперь, сынок, рассказывай, как там у вас все было, - с трудом сдерживая волнение, произнес он.

Иван Русанов начал докладывать, но подполковник Лаухин почти сразу же прервал его.

- О том, как над Духовщиной сквозь зенитный огонь продирались и как "фоккеры" машину подожгли, от Леонова знаю. Рассказывай, что потом было.

- Костик Дьяков, стрелок наш, думаю, сразу погиб, от первой очереди. Внутренняя связь с ним прервалась и пулемет вверх, к небу, задрался. Потом "фоккер" еще раз атаковал. Сзади, снизу. Ну и поджег. Саевич приказал мне прыгать. И сам следом выпрыгнул. Только парашют у него, как видно, успел прогореть. Уж больно быстро снижался он...

Ни подполковник Лаухин, ни летчики и техники, собравшиеся вокруг, не проронили ни слова, не задали ни одного вопроса. Только снова помрачнели их лица. Они-то хорошо знали, что такое прогоревший парашют.

Лейтенант Русанов тоже молчал, опустив голову.

- Дальше рассказывай, - нарушил тишину Николай Иванович.

- А дальше что? Еще в воздухе понял, что приземляюсь на территорию, где немцы. До ночи отсиживался в кустах с пистолетом в руке. Потом, ориентируясь по полетной карте, пошел на восток. Добрался до реки Царевич. Тут меня фашисты чуть было не застукали, едва [120] успел в овражке укрыться. Под утро, когда уже светать начало, на бревне переплыл на нашу сторону. Там пехотинцы меня и взяли. Вначале чуть было по шее не схлопотал. Потом, когда документы и орден Красного Знамени увидели, поверили, доставили к командиру батальона. Оттуда - в полк. Из полка - своим ходом сюда.

Несколько забегая вперед, скажу, что спустя некоторое время, а точнее, через день после освобождения Смоленска в полк возвратился и младший лейтенант Тимофей Александрович Саевич.

Он действительно спускался на прогоревшем парашюте. Спас его развесистый дуб, в крону которого он попал по чистой случайности. Удар о землю был несколько самортизирован, но летчик все же потерял сознание. Очнулся в кузове грузовика. Рядом - два автоматчика в зеленых шинелях. Потянулся к кобуре, а она пустая. С ужасом понял, что попал в плен.

Потом начались допросы, издевательства. Тимофея Александровича бросили в лагерь военнопленных, находившийся в Смоленске. С первых же дней летчика не оставляла мысль о побеге. Довольно быстро удалось найти единомышленников. Раздобыли ножницы для колючей проволоки, изучили график смены часовых. Наконец выбрав подходящий момент, рискнули.

Однако далеко уйти не удалось. Гитлеровцы, обнаружив побег, оцепили огромную территорию и начали прочесывать ее. Казалось, все кончено. Пойманных военнопленных фашисты расстреливали. И тут беглецы наткнулись на люк канализационной трубы. Забрались в нее, притаились. Спустя некоторое время попытались выяснить, куда ведет труба. Оказалось, что люк - единственное "окно" во внешний мир, что концы трубы забиты кирпичами, схваченными бетоном.

Тимофей Александрович, зная, что в ближайшем будущем Смоленск должен быть освобожден нашими войсками, предложил здесь и дождаться их прихода. Сообща обсудили и другие варианты, но в конечном итоге пришли к выводу, что этот - самый разумный. Так и порешили: ждать. Ночами по очереди выбирались наверх, чтобы запастись овощами с близлежащих огородов. А через несколько дней услышали далекую артиллерийскую канонаду.

Сразу же после того как части Красной Армии выбили фашистов из города, разыскали военную комендатуру. [121] А спустя сутки Тимофей Александрович был уже в родном полку.

Но вернемся к событиям в районе Духовщины. Произведя необходимую перегруппировку, подтянув тылы, 39-я и 43-я армии в ночь на 14 сентября возобновили наступление. Началось оно мощным ударом с воздуха. Используя осветительные авиабомбы, летчики действовали по заранее разведанным объектам. На заре ударили "катюши", артиллерия. Следом за огневым валом пошли танки, пехота. На этот раз не пришлось прогрызать вражескую оборону. Она была прорвана одновременно на нескольких участках.

Тем не менее враг оказывал ожесточенное сопротивление, используя для обороны заранее подготовленные тыловые рубежи и опорные пункты. Значительную помощь войскам в этот период оказывали войсковые разведчики. Скрытно проникая во вражеский тыл, они устраивали засады на дорогах, по которым противник подбрасывал резервы и боеприпасы, разрушали линии связи, а при удобном случае внезапно атаковали вражеские гарнизоны в небольших населенных пунктах.

Разведчики 629-го стрелкового полка, например, ворвались в деревню Ефремово. Пленные, захваченные там, никак не могли понять, почему русские появились с запада, в то время как их ждали с востока.

Соединения 39-й армии 19 сентября освободили Духовщину.

Продолжая продвигаться на запад, они к 22 сентября нависли с севера над Смоленском. Одновременно 31-я армия Западного фронта подошла к городу с востока. Судьба его, можно сказать, была решена. Через три дня над древним русским городом взвился алый флаг.

Однако радость наша была омрачена печальным известием. Поступило сообщение, что в боях под Духовщиной погиб командир стрелкового полка Федор Шишков. Трудно было поверить, что мы больше не увидим нашего товарища, не услышим шуток никогда не унывающего Федора.

* * *

Еще шли бои под Духовщиной и Смоленском, когда в соответствии с планом, утвержденным командующим Калининским фронтом, полным ходом развернулась подготовка к Невельской операции. Ей также придавалось большое значение. Хоть сам по себе город Невель и не [122] столь уж велик, но он являлся важным узлом шоссейных и железных дорог. В нем, как нам стало известно, были сосредоточены крупные склады боеприпасов и военного имущества. И наконец, что, пожалуй, самое важное, именно в этом районе проходил стык между вражескими группами армий "Север" и "Центр".

В Невельской операции участвовали войска 3-й и 4-й ударных армий. Перед войсковыми разведчиками этих объединений, естественно, и были поставлены основные задачи по уточнению противостоящей вражеской группировки, его системы обороны. В первую очередь нас интересовал передний край, наиболее уязвимые участки. Поэтому было решено организовать тщательное наблюдение за ним.

Для этого было увеличено число наблюдательных пунктов в каждой стрелковой дивизии. На многих НП круглосуточное дежурство несли специально проинструктированные офицеры. Сами наблюдательные пункты были расположены таким образом, что наиболее важные объекты и участки просматривались как минимум с двух из них. Это позволяло уточнять и перепроверять полученную информацию.

Конечно же, деятельность разведчиков не ограничивалась одним лишь наблюдением. Практически ежесуточно во вражеский тыл уходили разведывательные группы. Они нацеливались главным образом на захват "языков" и документов, выявление оборонительных сооружений в глубине расположения вражеских войск. Что касается тыловых районов, то тут по-прежнему первое слово оставалось за авиаторами. Аэрофотоснимки, поступавшие от них, позволяли ставить перед наземными разведчиками вполне конкретные задачи.

Следует отметить, что к этому времени мы научились достаточно четко увязывать между собой отдельные факты, что в значительной мере повышало эффективность действий разведчиков. Вспоминается мне один весьма характерный с этой точки зрения случай.

Помню, возникла острая необходимость в "языке", который помог бы нам уточнить состав вражеских войск, противостоящих 360-й стрелковой дивизии. Для организации поиска туда выехал офицер разведотдела штаба фронта майор И. П. Калганов.

Он сразу же детально ознакомился с работой наблюдателей. Его внимание привлек, казалось бы, ничем особенно не примечательный факт. Каждый вечер из избы, [123] находящейся на самом краю деревни Малое Озерище, выходил офицер и в сопровождении солдата направлялся в одну и ту же сторону, к лесу, где, как можно было предположить, находился командный пункт батальона. Не означало ли это, что офицер в строго установленный час отправлялся к вышестоящему начальнику с очередным докладом?

Было принято решение захватить офицера. Обратите внимание, речь шла не об абстрактном "языке", а о конкретном. Год-полтора назад вопрос в такой плоскости не ставился.

В группу, которой предстояло захватить вражеского офицера, отобрали опытных разведчиков. Возглавил ее лейтенант М. И. Тюликов. Различные варианты пленения командира роты, как его условно назвали, предварительно проиграли в нашем тылу на аналогичной местности. Одного опасались: не прекратились бы вечерние прогулки гитлеровца. Но наблюдатели подтверждали, что он по-прежнему верен себе. Засаду организовали на некотором удалении от избы, чтобы не поднимать лишнего шума. Все прошло как задумано и заняло буквально несколько минут. Разведчики возвратились со связанным офицером. Принесли они и пухлую папку с важными документами.

Пленный действительно оказался командиром роты 2-й авиаполевой дивизия 2-го авиаполевого корпуса, входившего в состав 3-й танковой армии. Он дал исключительно ценные показания о группировке соединений корпуса, задачах дивизии, системе огня, характере оборонительных сооружений.

Когда майор И. П. Калганов привез в штаб фронта протокол допроса гитлеровца, мы доложили документ начальнику штаба, а тот в свою очередь показал его командующему фронтом.

Генерал-полковник А. И. Еременко был очень доволен и приказал непосредственных исполнителей представить к награде.

Кстати, среди документов, находившихся в папке командира роты, мы нашли любопытную директиву гитлеровского командования, в которой давалась оценка действий советских разведчиков, приводились некоторые конкретные примеры. В ней, в частности, говорилось, что русские разведчики чаще всего действуют в туманную погоду и ночью, что они придают большое значение службе наблюдения, в связи с чем всем командирам подразделений и частей предлагалось улучшить маскировку [124] и прекратить бесцельные передвижения у переднего края.

Перевод этого документа полковник М. А. Алексанкин доложил начальнику штаба фронта. Генерал-лейтенант В. В. Курасов, ознакомившись с ним, рассмеялся:

- Мы редко хвалим разведчиков, так немцы их похвалили. Видно, крепко досадили они противнику. Что ж, и дальше продолжайте в том же духе. Только учтите, что гитлеровцы принимают меры для противодействия. Самое главное - избегать шаблона. Видите, они уже намотали на ус, что в основном мы по ночам и в ненастье действуем. Давайте и мы из этого документа определенные выводы сделаем.

Благодаря активным и целеустремленным действиям разведчиков командование фронта имело все необходимые сведения о противнике. Это позволило ему принять вполне обоснованное решение о нанесении главного удара в стык между 43-м армейским и 2-м авиаполевым корпусами гитлеровцев, с тем чтобы прорвать их оборону на участке 4 километра и затем ввести в прорыв мощную подвижную группу. Ей предстояло стремительно преодолеть 30 километров, отделяющие Невель от переднего края, и освободить город.

Кроме того, в прорыв намечалось ввести дополнительные силы, которые должны были расширить коридор и обеспечить фланги подвижной группы, сковать противника, лишить его возможности маневра.

Рано утром 6 октября была проведена разведка боем, в которой участвовало по одной стрелковой роте от каждой дивизии первого эшелона. Это позволило еще раз уточнить систему огня противника, выявить несколько новых артиллерийских и минометных батарей, наблюдательных пунктов.

В 10 часов началась артиллерийская подготовка. В ней приняли участие почти все орудия и минометы, имевшиеся в нашем распоряжении. Огненный шквал бушевал почти 90 минут. В прежние времена мы и мечтать о таком не могли. А теперь и число стволов значительно возросло, и боеприпасов было достаточно. Затем пехота атаковала передний край и относительно легко прорвала вражескую оборону. Тут же в образовавшуюся брешь устремились танки с десантом автоматчиков. Словом, события развивались в точном соответствии с разработанным планом. [125]

Внезапный и стремительный удар ошеломил противника. Это следовало из показаний пленных. Особенно интересны в этом отношении протоколы допросов гитлеровских солдат и офицеров, плененных нашими войсками в самом Невеле.

Офицер связи 2-й авиаполевой дивизии, например, рассказал, что около 15 часов ему стало известно, что к городу подходят русские танки. Он немедленно доложил об этом начальнику гарнизона. Тот, вместо того чтобы принять хоть какие-то меры, обвинил подчиненного в трусости и паникерстве, порекомендовал меньше пить спиртного. Однако через некоторое, весьма короткое, время ему пришлось изменить свое мнение: под конвоем советских автоматчиков он уже шагал к сборному пункту, где формировались колонны пленных для отправки в тыл.

Удалось осуществить и вторую часть плана. Прорыв был довольно быстро расширен вначале до 20, а затем до 60 километров. Между группами армий "Север" и "Центр" образовался разрыв, который существенно нарушил взаимодействие между ними.

Потеря Невеля серьезно обеспокоила гитлеровское командование. Противник начал спешно перебрасывать в этот район свои войска, стремясь хоть как-то прикрыть брешь, образовавшуюся здесь. На этом участке фронта разгорелись ожесточенные бои. Нашим дивизиям удалось еще несколько продвинуться вперед, но теперь каждый шаг оплачивался дорогой ценой, большой кровью.

Среди документов, попавших к нам в тот период, было обнаружено обращение командующего 3-й танковой армией генерал-полковника Рейнгардта к своим солдатам. В нем, в частности, говорилось: "В серьезный час мы сегодня услышали призыв фюрера - удерживать наши позиции, чтобы создать предпосылки для уничтожения противника, прорвавшегося в район Невеля и юго-западнее него. Недели тяжелых испытаний уже позади. Теперь главный вопрос состоит в том, чтобы выстоять в этот решающий час..."{4}

"Удерживать позиции", "выстоять"... Не случайно такие формулировки стали все чаще появляться в трофейных документах. Еще в первой половине сентября противник был вынужден начать отвод своих войск из [126] Донбасса. К концу того же месяца наши дивизии форсировали Днепр, захватив плацдармы на его правом берегу. Словом, теперь уже не было никаких сомнений в том, что стратегическая инициатива полностью перешла к Красной Армии, что она уверенно идет и впредь будет идти на запад. [127]

1-й Прибалтийский

В самый разгар Невельской операции в состав Калининского фронта были переданы 6-я и 11-я гвардейские армии. Обе они принимали активное участие в Курской битве, имели богатый боевой опыт, умели и обороняться, и наступать. Сам факт усиления фронта двумя гвардейскими армиями говорил о том, что перед нами будут поставлены серьезные задачи. Но какие?

Частичный ответ на этот вопрос мы получили 20 октября 1943 года, когда стало известно, что с этого дня наш фронт будет именоваться 1-м Прибалтийским. Можно было догадываться, что теперь нам предстоит двигаться к Балтийскому морю через территорию молодых советских республик. Но это конечно же были лишь предположения.

Примерно в эти же дни на самолете из Москвы к нам прибыл новый начальник разведывательного отдела полковник Арсений Андреевич Хлебов. С ним мы работали до конца войны. Тот же самолет забрал в столицу полковника М. А. Алексанкина, которого отзывал Генеральный штаб.

Генерал-лейтенант В. В. Курасов собрал всех офицеров разведывательного отдела и представил нам нового начальника. Он коротко познакомил нас с биографией полковника А. А. Хлебова. Мы узнали, что еще в гражданскую войну он служил в кавалерии, что в 1936 году окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе. Затем служил на Дальнем Востоке на различных штабных должностях. После начала войны стал добиваться назначения в действующую армию, но лишь в 1942 году был направлен туда на должность начальника разведывательного отдела штаба Брянского фронта. И вот теперь он прибыл к нам.

Мы слушали начальника штаба, а сами разглядывали полковника А. А. Хлебова, который сидел за столом рядом с Владимиром Васильевичем. Высокий, худощавый, [128] с копной белоснежных волос, он в свою очередь присматривался к нам, нервно потирая крупные, привыкшие к физическому труду руки.

- Так что, товарищи, прошу любить и жаловать, - закончил свое краткое выступление генерал-лейтенант Курасов. - Подробнее, думаю, познакомитесь в ходе совместной работы. Вопросы ко мне или полковнику Хлебову есть?

Вопросов не было. Мы разошлись по своим местам и принялись за текущие дела. А их было более чем достаточно.

Помню, в тот момент нас особенно волновал вопрос о танковой дивизии противника, которая, по данным воздушной разведки, перебрасывалась в район невельского прорыва. Летчики засекли ее на марше, несколько раз сфотографировали колонны.

Изучив снимки, мы пришли к выводу, что речь действительно идет о танковой дивизии. Но что это за дивизия? С какого участка она перебрасывается к нам?

- Будем готовить поиски одновременно на нескольких направлениях, - высказал свое мнение подполковник Куроедов. - Придется посылать сразу несколько групп.

Буквально через пару дней одной из них были захвачены пленные и документы. Теперь мы могли ответить на интересовавший командование фронта вопрос: перед нами появилась 20-я танковая дивизия, ранее действовавшая против войск Западного фронта. Гитлеровцы, как видно, решили перебросить ее севернее, с тем чтобы воспрепятствовать развитию нашего успеха в районе Невеля.

Как и прежде, я ежедневно в назначенный час докладывал обстановку начальнику штаба фронта. Однажды, когда я уже складывал бумаги и карты в папку, генерал-лейтенант В. В. Курасов неожиданно спросил меня:

- Что, Афанасий Григорьевич, из дома по-прежнему никаких вестей?

- По-прежнему ничего, товарищ генерал-лейтенант, - ответил я, удивляясь тому, что начальник штаба помнит о нашем первом разговоре. Ведь с тех пор прошло уже немало месяцев.

- Где осталась ваша семья? - Владимир Васильевич склонился над картой общей обстановки на советско-германском фронте. - В селе Михайловка? Тут? - Он подчеркнул название красным карандашом. - Значит, [129] в полосе 2-го Украинского... Передайте, чтобы ко мне зашел полковник Хлебов.

Признаюсь, я не придал тогда особого значения этим словам, хотя было очень приятно узнать, что старший начальник помнит и о твоей беде. Однако мысли мои были в те дни заняты другим. Предстояло срочно подготовить документы для нового командующего 1-м Прибалтийским фронтом. Им был назначен генерал-лейтенант Иван Христофорович Баграмян, который до этого возглавлял 11-ю гвардейскую армию.

Об Иване Христофоровиче мы уже слышали много хорошего. Говорили, что это исключительно вежливый, тактичный человек. Никто из тех, кто встречался с ним ранее, не мог припомнить случая, когда генерал-лейтенант И. X. Баграмян повысил бы голос, накричал на подчиненного. Он мог сурово наказать виновного, строго спросить за упущения в службе, но оскорбить, унизить - никогда. Рассказывали, что Иван Христофорович всегда внимательно выслушивает младших по званию и должности, считается с их мнением. И вот теперь мне предстояло познакомиться с ним лично.

Новый командующий фронтом вызвал к себе полковника А. А. Хлебова дня через три после того, как прибыл к нам. Арсений Андреевич заметно волновался. Он захватил с собой подготовленные карты, справки, характеристики на вражеские дивизии.

- Собирайтесь, пойдете со мной, Афанасий Григорьевич, - бросил он через плечо, уже направляясь к двери.

Штаб фронта в ту пору располагался в небольшой деревеньке под названием Рубежник. По дороге к дому, который занимал командующий фронтом, Арсений Андреевич не вымолвил ни слова. Чувствовалось, что все мысли его сосредоточены на предстоящей встрече. И неудивительно. На подготовленной нами карте были белые пятна. Противник непрерывно маневрировал, перемещал свои части и соединения. Ведь южнее Невеля продолжались напряженные бои.

- О, да вы вдвоем! - встретил нас на пороге генерал-лейтенант И. X. Баграмян.

Я представился. Иван Христофорович крепко пожал нам руки. Ладную фигуру плотно облегал отлично сшитый китель с двумя рядами орденских планок и знаком "Гвардия". Бритая голова, нос с горбинкой, аккуратно подстриженные черные усики, совершенно необыкновенные [130] глаза, искрящиеся задором и задумчивые в одно и то же время, - таким он запомнился мне.

- Ну, лихие разведчики, с чего начнем? - улыбаясь спросил Иван Христофорович.

И сказано это было таким тоном, что, судя по всему, полковник А. А. Хлебов перестал волноваться. Мы разложили на столе карту, на которой была нанесена группировка противника, действующая перед нашим фронтом. Арсений Андреевич начал докладывать, но генерал-лейтенант И. X. Баграмян тут же прервал его.

- Не нужно о группировке. Она достаточно хорошо нанесена на карту. Лучше скажите мне, почему есть некоторые неясности? Почему здесь, например, поставлен вопросительный знак?

Полковник Хлебов пояснил, что эта дивизия противника не подтверждалась пленными в течение двух недель.

- Значит, такие дивизии у вас проходят под вопросом? Что ж, это похвально. То есть я хочу сказать, что похвальна ваша объективность, а вовсе не то, что дивизия полмесяца не подтверждается. Постарайтесь, товарищ Хлебов, сделать так, чтобы информация о вражеских дивизиях, особенно находящихся в первом эшелоне, поступала к вам не реже чем раз в неделю.

Полковник А. А. Хлебов в тот же день связался с начальниками разведывательных отделов штабов армий. И спустя некоторое время к нам уже поступили первые донесения, свидетельствующие о том, что указание командующего фронтом начинает успешно воплощаться в жизнь.

Разведывательная группа 158-й стрелковой дивизии под командованием младшего лейтенанта Н. В. Шубина скрытно проникла в тыл противника и устроила засаду на одной из лесных дорог. В состав группы входило 17 человек. Трое суток разведчики терпеливо выжидали. Наконец показались автомашины. Колонна двигалась без разведки и охранения. Ведь это было на удалении 12-15 километров от переднего края. Когда машины подошли к месту засады, прозвучала короткая команда:

- Огонь!

Разом ударили четыре пулемета, застрочили автоматы, загремели взрывы гранат. Нападение было столь неожиданным, что гитлеровцы не оказали серьезного сопротивления. Более 60 вражеских солдат было уничтожено. Разведчики захватили трех пленных, множество документов. [131] Группа вернулась в расположение своих войск, не потеряв ни одного бойца.

1-й Прибалтийский фронт, помню, облетела весть о подвиге командира разведывательной роты 97-й стрелковой дивизии лейтенанта Михаила Филипповича Маскаева.

Я уже упоминал, что мы поддерживали тесную связь с партизанами. Так вот, глубокой осенью 1943 года возникла необходимость срочно доставить в один из отрядов пакет с документами особой важности. Командование поручило это задание лично командиру разведывательной роты.

Самолет У-2 доставил разведчика в заданный район, где он выбросился с парашютом. Передав командиру партизанского отряда пакет, лейтенант М. Ф. Маскаев двинулся в обратный путь. Ему предстояло преодолеть пешком несколько десятков километров.

Четверо суток шел разведчик по вражеским тылам. Двигался преимущественно ночью. По мере приближения к переднему краю идти становилось все труднее. Чаще попадались тыловые вражеские подразделения, которые надо было обходить.

Последнюю ночь лейтенант М. Ф. Маскаев двигался главным образом ползком. Под утро спрятался в густом бурьяне. Судя по всему, передний край проходил совсем близко. Оставаться здесь на дневку было рискованно. Офицер решил отползти в тыл, но в этот момент неподалеку от себя заметил замаскированный вражеский танк.

Разведчик стал наблюдать за ним. Вскоре он убедился, что экипаж по каким-то причинам отсутствует. Лишь один гитлеровец, насвистывая какой-то мотив, прохаживался возле машины. Потом он неторопливо залез в танк и завел мотор. Обороты двигателя время от времени резко менялись.

У офицера созрело дерзкое решение. Он подполз к танку, вскочил на броню и тут же скрылся в люке. Механик-водитель, поглощенный регулировкой мотора, даже не оглянулся. Он понял, что произошло, лишь тогда, когда дуло пистолета уперлось в его висок. Используя небольшой запас немецких слов, Михаил Филиппович приказал гитлеровцу двигаться вперед.

На полной скорости танк устремился к переднему краю. Опешившие гитлеровцы с недоумением провожали взглядом взбесившуюся машину. Заметили танк и на нашей стороне. Советские пехотинцы открыли по нему [132] огонь из пулеметов и автоматов. Еще через несколько мгновений танк резко затормозил в расположении нашей стрелковой роты. Из верхнего люка вылез гитлеровец, за ним - наш разведчик с окровавленным лицом.

Позже лейтенант М. Ф. Маскаев рассказывал мне, что, когда механик-водитель погнал машину на полной скорости, уберечься от соприкосновений с металлическими раскосами и кронштейнами не было никакой возможности.

- Не догадался шлем у него отобрать. Ну ничего, все уже зажило. А пленный и трофейный танк у нас! - рассмеялся он. - Игра стоила свеч! А вы как считаете?

Что я мог ответить ему? Меня зачастую поражало отношение разведчиков к своим делам. Они воспринимали их как повседневную, самую обычную работу. Порой, случалось, чуть прихвастнут, чуть добавят красок. Но только в разговорах между собой. При этом абсолютно никаких добавок и вольностей в документах, направляемых в вышестоящие инстанции. Правда, исключительно правда, если даже она и не совсем приятна, - таков был у разведчиков закон.

С мыслью о скорби победе встретили мы новый, 1944 год. Я получил неожиданный и самый дорогой новогодний подарок. Полковник А. А. Хлебов вручил мне телеграмму, на уголке которой рукой начальника штаба фронта было написано: "Срочно передать Синицкому". Я развернул ее, и строчки запрыгали у меня в глазах. "Родители Синицкого живы, находятся в селе Михайловка. Жена с детьми в 1941 году уехала к своим родителям в Винницкую область. Все живы. Номер полевой почты сообщен родным", - говорилось в телеграмме.

Оказалось, генерал-лейтенант В. В. Курасов попросил полковника А. А. Хлебова запросить начальника разведки 2-го Украинского фронта и сам подписал телеграмму. Наш далекий коллега более чем добросовестно выполнил все, что от него требовалось.

- И мне ничего не сказали! Почему? - повернулся я к полковнику Хлебову.

- А зачем? Только волновались бы зря. Мало ли что могли ответить, - улыбнулся он. - Да и Владимир Васильевич не велел. Дескать, придет ответ, тогда скажем.

Стоит ли удивляться, что свой очередной доклад генерал-лейтенанту В. В. Курасову я начал со слов искренней, самой сердечной благодарности. Но он тут же остановил меня: [133]

- Не будем говорить об этом. Думаю, что если бы вы имели возможность в чем-то помочь сослуживцу, то непременно сделали бы это. Разве не так?

* * *

К середине января 1944 года наступление войск 1-го Прибалтийского фронта приостановилось. Линия соприкосновения с противником проходила теперь через озеро Нещердо, севернее Сиротино, несколько южнее Городка, глубоко огибала Витебск, уходила к Лиозно. Гитлеровцы повсюду перешли к обороне. Они были заняты теперь в основном укреплением своих позиций.

Из захваченных документов мы уже знали, что особое значение противник придает Витебску. В случае его освобождения Красной Армией открывался прямой путь в Прибалтику, вбивался еще более глубокий клин между группами армий "Север" и "Центр". Причем в этом случае речь уже шла бы не просто о нарушении взаимодействия между ними, а о полной изоляции их друг от друга.

Не случайно немецко-фашистское командование принимало все меры к тому, чтобы удержать Витебск. Сюда были стянуты части шести пехотных и одной танковой дивизий. Все они входили в состав 53-го армейского корпуса, которым командовал генерал-лейтенант Гольвитцер. Он получил приказ не сдавать город ни при каких обстоятельствах.

Вокруг Витебска и других более-менее крупных населенных пунктов велись интенсивные работы по инженерному оборудованию местности. Причем надо признать, что противник весьма умело использовал ее особенности: многочисленные озера, болота, мелкие реки, дремучие леса. Они являлись труднопроходимыми препятствиями для наступающих, особенно для танков и артиллерии. Гитлеровцы же в дополнение к естественным преградам сооружали еще и искусственные - противотанковые рвы, разветвленную сеть окопов и траншей, минные поля, многорядные проволочные заграждения.

Для выполнения этих работ немецко-фашистское командование сгоняло военнопленных и местное население, что исключало возможность использования нами штурмовой и бомбардировочной авиации. Оставалось одно: выявлять оборонительные сооружения и наносить их на карты, надеясь, что настанет час, когда мы сможем нанести ощутимый удар. [134]

В этот период мы наконец получили возможность более подробно ознакомиться с содержанием писем вражеских солдат и офицеров, изъятых у убитых и пленных во время Невельской операции.

Я не случайно упоминаю об этих письмах. В них появились мотивы обреченности, безысходности. Ни о какой скорой победе уже не было и речи. Моральный дух солдат и даже некоторых офицеров оказался подорванным. Впрочем, приведу несколько выдержек.

"...14 декабря началось черт знает что. Мы получили приказ оторваться от противника. Это значит, что мы должны были бежать. В первую ночь сделали около 20 километров при 23-градусном морозе, в пургу, по обледенелой дороге... И так каждую ночь приходится драпать..."

"...Итак, мы снова совершили отход. Чего мы только не пережили за эти дни, этого не опишешь словами! Русские не дают нам передышки, они преследуют нас по пятам. Мы еще не достигли запасных позиций, как нас атаковал русский разведывательный отряд..."

"...Последние дни для нас были очень тяжелыми. Русские снова атаковали нас крупными силами. Нам крепко досталось от их тяжелой артиллерии. Подготовленных блиндажей у нас нет, ютимся в земляных норах. Питаемся мороженым хлебом и мороженым мясом. Во время ураганного огня русской артиллерии с тоской думаю, увижу ли я своих родителей..."

"...Вот уже две недели я нахожусь в аду под Невелём. Русские нас непрерывно атакуют. Мы удивляемся их упорству и мужеству. Трудно сказать что-либо о нашем будущем..."

"...Нас перебросили к Витебску. Повсюду происходит человекоубийство. Потеря Невеля - это катастрофа для всего северного участка фронта. Много наших погибло, убит наш обер-лейтенант. Что будет с нами?.."{5}

Те же нотки звучали в показаниях пленных. Только в январе 1944 года я впервые услышал от них слова "Гитлер капут!". Да, именно в это время, но отнюдь не в 1942 или в 1943 годах, как это порой проскальзывает в книгах и кинофильмах о минувшей войне.

Еще на одну характерную деталь обратили мы внимание. Многие из пленных не имели с собой личного оружия. Выяснилось, что, отходя под натиском наших [135] войск, солдаты бросали винтовки и автоматы, особенно когда отступление приобретало характер бегства. Эти обстоятельства вынудили командующего 3-й танковой армией генерал-полковника Рейнгардта издать специальный приказ, в котором говорилось: "Необыкновенно крупные потери оружия вызваны тем, что многие солдаты, отступая под натиском противника, бросают оружие, чтобы облегчить себя при отступлении. Это надо прекратить. Я требую от офицеров, чтобы они решительно и беспощадно пресекали это явление и подвергали виновных строгой ответственности. Надо учитывать, что при ослаблении численного состава частей каждый предмет вооружения приобретает важное значение"{6}.

Один из экземпляров этого приказа был захвачен нашими войсковыми разведчиками. Он говорил о многом: и о больших потерях, и о резком падении дисциплины, и о том, что вражеские солдаты больше думают теперь о спасении собственной шкуры, чем о выполнении долга перед фюрером, перед рейхом.

Все это, разумеется, не могло не радовать нас. По всему чувствовалось, что перед нами уже не тот противник, с которым мы имели дело два и даже год назад. И если настроение гитлеровцев падало с каждым днем, то у нас оно становилось все лучше и лучше.

У меня для этого были еще и свои причины, так сказать, личного плана. Установилась регулярная переписка с семьей. Вначале получил письмо от отца, затем - от жены. Я читал и перечитывал их до бесконечности. Уже наизусть знал от первого до последнего слова и все же вновь и вновь развертывал драгоценные листки бумаги, чтобы увидеть знакомый почерк, торопливо бегущие строки.

Многое пришлось пережить моим родным за долгие месяцы оккупации. Отцу чудом удалось избежать расстрела. Узнал я и о том, что еще в первые дни войны близ города Паланга погиб мой младший брат Василий. Он был призван в армию в 1940 году и служил в Прибалтике. Весть о его гибели потрясла меня до глубины души. Ведь вместе росли, вместе гоняли по пыльным сельским улицам. И вот теперь нет Василька...

А работа наша тем временем шла своим чередом. Практически ежедневно уходили во вражеский тыл группы войсковых разведчиков, при более-менее сносной погоде [136] вылетали на задания авиаторы, доставлявшие нам ценные данные об оборонительных сооружениях противника на подступах к Витебску, круглосуточно велось визуальное наблюдение за передним краем. Словом, недостатка в информации мы не испытывали.

Однако были у нас причины и для беспокойства. Дело в том, что заметно возросли потери, которые несли разведчики. Не стану приводить цифры, но факт остается фактом: каждый "язык" обходился нам значительно дороже, чем раньше.

Полковник А. А. Хлебов был очень обеспокоен этим. Он собрал офицеров разведывательного отдела для выяснения некоторых обстоятельств. Первым выступил Степан Демьянович Куроедов.

- Недавно я был в одной из наших дивизий, - сказал он. - Там провели разведпоиск, в котором участвовали десятки человек. Группа совершила налет на расчет ручного пулемета. "Язык" был захвачен, но группу обнаружили, и она попала под губительный огонь. В результате трое было убито, несколько человек ранено.

Говорил Семен Демьянович запальчиво, торопливо. Чувствовалось, что вопрос, обсуждавшийся на совещании, глубоко волновал его.

- Почему же вы не запретили посылать в поиск такую большую группу? - перебил его полковник Хлебов.

- А кто мне дал такие полномочия? - тут же парировал подполковник Куроедов. - Ведь мы выезжаем в части, так сказать, с правом совещательного голоса. Приказ отдается командиром дивизии или полка. Отменять его я не мог.

Что ж, Степан Демьянович был прав. Как выяснилось, командиры некоторых частей уделяли недостаточно внимания боевой подготовке и комплектованию разведывательных групп. Их действия не всегда обеспечивались поддержкой артиллерии и минометов, особенно при переходе через линию фронта. Иногда формировались излишне крупные группы, которые сравнительно легко обнаруживались противником.

После совещания мы решили направить в штабы армий соответствующие указания, касающиеся организации и засылки в тыл противника разведывательных групп.

Запрещалось посылать в поиск и засады большие группы, предлагалось надежно обеспечивать их огневой [137] поддержкой, особенно в период отхода после выполнения задания.

И результаты не замедлили сказаться. Командиры соединений и частей очень скоро убедились, что количество людей, выделяемых в группу, должно быть оптимальным, исходя из задач, поставленных перед нею, местных условий, уровня подготовки разведчиков, их четкого взаимодействия с теми силами, которые привлекались для обеспечения. Словом, формула "воевать не числом, а умением" постепенно воплощалась в жизнь и здесь.

В поиск от 51-й стрелковой дивизии была выделена группа в составе всего пяти разведчиков. Ее возглавил сержант Н. И. Рудых. Разведчики тщательно подготовились к поиску, детально изучили систему огня противника на переднем крае, наметили конкретный объект для нападения, заранее договорились о взаимодействии с поддерживающими огневыми средствами.

По сигналу командира разведывательной группы артиллерия произвела огневой налет по первой траншее противника. Мы знали, что в таких случаях гитлеровцы, как правило, укрываются в землянках и блиндажах. Под прикрытием огня разведчики подползли почти к самым окопам. Стремительный бросок сразу же после того, как перестали рваться наши снаряды, и вот бойцы уже в заранее намеченной землянке. Захвачены два "языка", остальные гитлеровцы уничтожены. Тут же отход, снова под прикрытием артиллерии. Два "языка" есть, потерь нет - таков итог дерзкой вылазки, проводившейся, кстати, среди белого дня.

Интересный случай произошел незадолго до начала Белорусской операции. Погода в эти дни стояла жаркая. Наши разведчики-наблюдатели заметили, что примерно в одно и то же время к излучине реки, скрытой густым кустарником, приходят вражеские солдаты, по двое, по трое, чтобы освежиться в прохладной воде. Было решено устроить засаду и захватить их.

Группа наших разведчиков, которую возглавил старшина С. Н. Бычков, скрытно перебралась через реку и затаилась в прибрежных кустах. Расчет оправдался. Два вражеских солдата появились у реки точно по "расписанию". Переговариваясь между собой, они повесили автоматы на дерево, разделись, вошли в воду, даже не подозревая, что их судьба уже фактически решена. [138]

Разведчики вышли из кустов и направили на гитлеровцев оружие.

- Хенде хох! - негромко произнес старшина С. Н. Бычков и поманил солдат рукой к берегу.

Им ничего не оставалось делать, как выполнить приказание.

- Хоть белье наденьте, чертовы завоеватели. Смотреть противно. И быстро с нами. Кончилась для вас война, - подвел итог старшина.

И снова группа возвратилась без потерь, приведя с собой двух пленных. Значит, не зря проводил полковник А. А. Хлебов совещание в разведывательном отделе. Значит, не напрасно мы готовили и направляли командирам частей рекомендации по ведению войсковой разведки в новых, изменившихся к лету 1944 года условиях.

Еще во второй половине мая командующий фронтом и член Военного совета фронта были вызваны в Москву. Пробыли они там совсем недолго, дня три-четыре. Но поездка эта, судя по всему, имела важное значение. Мы чувствовали, что готовится крупная наступательная операция с участием нескольких фронтов, в том числе и нашего, 1-го Прибалтийского.

Об этом свидетельствовали резервы, поступавшие к нам, вооружение, сосредоточиваемое в частях и на базах, огромное количество боеприпасов. Ранее мне не приходилось видеть такого. Уже после окончания Великой Отечественной войны я познакомился с весьма характерными в этом отношении цифрами, которые позволю себе привести здесь.

При проведении контрнаступления под Москвой и Сталинградом в среднем на один километр фронта приходилось 1200-1300 бойцов, 1-1,5 танка, 15-18 орудий и минометов. В Белорусской операции, к которой мы готовились, картина была совершенно иная: 2500-4200 бойцов, 5-8 танков и самоходных орудий, 40-60 орудий и минометов на каждый километр фронта - вот чем располагала Красная Армия к началу наступления. Всего на четырех фронтах насчитывалось свыше двух миллионов человек, около 32 тысяч орудий и минометов, свыше 5 тысяч танков и самоходных орудий, около 5 тысяч самолетов{7}.

В период подготовки наступательной операции активную разведку вели все дивизии, находившиеся в первом [139] эшелоне. И снова самое серьезное внимание уделялось визуальному наблюдению за передним краем противника. В войсках 1-го Прибалтийского фронта в период подготовки к летной кампании 1944 года было оборудовано и постоянно функционировало более двух тысяч наблюдательных пунктов, с которых запятая врагом территория просматривалась на глубину 5-6 километров. Если НП располагался на высотке, а мы к этому стремились всеми силами, то глубина наблюдения достигала еще большей величины.

Само собой разумеется, что продолжали действовать и авиаторы. Не очень-то погожим выдались весна и начало лета 1944 года. Но, несмотря на это, экипажи вскрывали и определяли точное местонахождение артиллерийских и зенитных батарей, минометных позиций, противотанковых орудий, площадок для станковых пулеметов, дзотов, блиндажей, наблюдательных пунктов.

Стали применять мы и новый для нас вид разведки - подслушивание. Создавались специальные группы, в которые включались бойцы, обладавшие острым слухом, а также переводчики. Они скрытно выдвигались на нейтральную полосу и располагались возможно ближе к вражеским позициям. Выяснилось, что по отдельным командам, другим звукам, доносившимся с переднего края, можно кое о чем судить.

Значительно окрепли и расширились наши связи с разведчиками партизанских бригад, действовавших во вражеском тылу. Здесь прежде всего следует упомянуть соединения М. Ф. Шмырева, Ф. Ф. Дубровского, М. С. Короткина. Они регулярно сообщали нам о движении железнодорожных эшелонов по линиям Молодечно - Полоцк, Полоцк - Витебск и другим. Связь с ними осуществлялась по радио. Были случаи, когда руководители партизанской разведки вызывались в штаб фронта для инструктажа. Бывало, что и наши офицеры вылетали к партизанам для обучения разведчиков на месте. Дважды такое "путешествие" совершил подполковник С. Д. Куроедов, чему я, признаюсь, в какой-то мере даже завидовал.

Мы еще и еще раз убеждались в том, что исчерпывающая информация о противнике может быть получена только при тесном взаимодействии всех видов разведки, тщательной перепроверке данных, добытых различными способами. То, что мы получали от авиаторов, дополнилось [140] результатами визуального наблюдения, сведениями, приходившими от партизан.

К середине июня 1944 года мы твердо знали, что перед правым крылом нашего фронта оборонялись соединения 1-го армейского корпуса 16-й армии гитлеровцев, входившей в состав группы армий "Север". В центре и перед левым крылом находились войска 3-й танковой армии из состава группы армий "Центр".

Следует заметить, что 3-я танковая армия к этому времени лишь по названию оставалась танковой. В ее составе были только пехотные дивизии, которые еще раньше понесли в боях серьезные потери. Поэтому гитлеровское командование изменило их состав. Вместо девяти батальонов в них оставалось семь. Некоторые дивизии включали три полка двухбатальонного состава, некоторые - два полка трехбатальонного состава. Численность людей в дивизии не превышала 8-10 тысяч.

Командующий фронтом, которому ежедневно докладывалась обстановка, по-прежнему обращал самое серьезное внимание на давность подтверждения вражеских дивизий. Помню, возникло у него сомнение в том, что на одном из участков перед нами находится 56-я пехотная дивизия противника. Полковник Хлебов получил приказание немедленно проверить это.

Арсений Андреевич тут же связался с начальником разведки 43-й армии полковником П. Ш. Шиошвили.

- Чем можете подтвердить 56-ю пехотную?

- Белой собачкой, - неожиданно послышалось в ответ.

- Какой еще собачкой? Я вполне серьезно спрашиваю.

- Не спеши ругать, - возразил Пантелеймон Шиоевич. - Наши наблюдатели каждый день белую собачку видят, которая за командиром роты бегает. Собачка на месте - рота на месте. Значит, и вся дивизия тут. Собственной головой ручаюсь!

- Сколько у тебя голов? Не часто ли ручаешься ими?

- Одна голова у Шиошвили. Зато какая умная!

- Ладно, собачка - собачкой, а "языка" брать нужно.

Веселый нрав был у полковника П. Ш. Шиошвили. Мог он и пошутить, и чуть приукрасить что-нибудь, но дело свое знал отменно. А кроме того, прекрасно чувствовал, когда можно побалагурить, когда не следует делать этого. Вскоре мы получили от него протоколы допроса [141] пленных, из которых следовало, что белая собачка не подвела начальника разведки армии. "Языки" подтвердили, что перед нами действительно 56-я пехотная дивизия.

Организовывались конечно же поиски, засады, дерзкие налеты на штабы и узлы связи. Случалось, что в этот период войсковые разведчики выполняли и не совсем свойственные им задачи.

В начале июня 1944 года наблюдатели 97-й стрелковой дивизии доложили, что враг начал отводить свои подразделения с первой оборонительной позиции. Это было вполне вероятно, ибо как следует укрепить ее противнику никак не удавалось - мешали наши артиллеристы и минометчики. В то же время мы знали, что на удалении 6-7 километров от переднего края гитлеровцы вели усиленные инженерные работы. Тем не менее данные наблюдателей следовало проверить.

Именно такую задачу и поставил командир дивизии генерал-майор П. М. Давыдов перед разведывательной ротой, которой командовал лейтенант М. Ф. Маскаев.

Быстро сформированный разведотряд с наступлением темноты приступил к выполнению задания. Бесшумно преодолели разведчики нейтральную полосу. Вскоре они установили, что траншеи первой оборонительной позиции пусты. Но куда ушел противник? Лейтенант Маскаев повел свой отряд дальше. Километров через пять разведчики были обстреляны из пулеметов и минометов.

Маскаев нанес данные о противнике на свою рабочую карту и приказал возвращаться. Теперь было известно, где закрепился враг. Обратно двигались скрытно. Хоть и отошли гитлеровцы, неожиданности могли встретиться на каждом шагу. Уже на рассвете вышли к Богушевскому лесу. И вдруг оттуда послышались голоса, в основном женские и детские.

- Что-то здесь неладно, - сказал Маскаев. - Сержант Бузин, - приказал он, - выясните, в чем там дело! Только без шума.

Через некоторое время разведчик возвратился и доложил, что значительный участок леса обнесен в несколько рядов колючей проволокой. За ней - люди, в основном женщины и дети.

- Видел мины, - продолжал свой доклад сержант. - Охраны почти нет, не больше десятка фашистов насчитал... [142]

Последнее особенно насторожило лейтенанта М. Ф. Маскаева. Если это концентрационный лагерь, то должна быть солидная охрана. А ее нет. Значит, здесь какой-то подвох. Но какой?

- Снять часовых, по возможности без шума! - отдал приказание офицер. - Саперам сделать проход в минном поле. Хотя бы один. И все - в темпе, времени у нас нет.

Не прошло и получаса, как задача, поставленная командиром разведывательного отряда, была выполнена. Маскаев первым шагнул вперед. Справа и слева от него виднелись кое-как замаскированные мины.

Увидев советских бойцов, узники бросились им навстречу. Те, кто еще мог двигаться. Значительная часть людей осталась лежать на земле. Некоторые пытались ползти.

- Всем оставаться на местах! - крикнул лейтенант Маскаев. - Подходы к лагерю заминированы.

Врезалась в память Михаилу Филипповичу девочка с черными косичками, которой было лет десять - двенадцать. Она упала к ногам разведчика и, цепляясь за шинель, молила: "Маму, сестренку спасите, они там..." Изможденное тельце, огромные, переполненные болью глаза.

Разведчик поднял девочку на руки и спросил:

- Как зовут-то тебя, кроха?

- Женя Щербакова, - сквозь слезы ответила она.

- А меня Михаилом, будем знакомы. Теперь все будет в порядке. Перестань плакать.

Разведчики тем временем уже выводили из лагеря людей. Шли след в след. Тех, кто окончательно потерял силы от голода, выносили на руках. Казалось бы, ничто не предвещало беды. Лейтенант М. Ф. Маскаев вел очередную группу узников, когда из-за кустов выскочил немецкий автоматчик. Каким образом он оказался здесь? Раздумывать было некогда. Удар приклада тут же обрушился на голову фашиста. Однако Маскаев потерял равновесие, что заставило его сделать шаг в сторону, роковой шаг. Раздался взрыв...

Боевые друзья оказали своему тяжелораненому командиру первую помощь и тут же переправили в медсанбат. Оттуда лейтенанта М. Ф. Маскаева немедленно отправили в госпиталь. Врачи сумели спасти ему жизнь, но ноги разведчик лишился. За проявленное мужество [143] и героизм ему было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.

Спустя много лет я разыскал Михаила Филипповича в Сибири. Обнялись, крепко расцеловались. Ходил он на протезе, с палочкой. Постарел, конечно. Но остался тем же веселым, жизнерадостным человеком. Оказалось, что нашли его и те, кого он со своими товарищами вызволил из фашистского лагеря, спас от верной смерти. Инициатором этих розысков была та самая Женя, теперь Евгения Филипповна Щербакова, которая, одной из первых подбежав к нему, просила спасти мать и сестру.

Кстати, Михаил Филиппович не ошибся тогда, предположив, что гитлеровцы неспроста оставили концентрационный лагерь почти без охраны. Прошло немногим более часа после того как разведчики вывели из него около 8 тысяч человек, и на лес обрушился град снарядов. Фашисты рассчитали точно: тот, кто останется на месте, будет уничтожен огневым шквалом, те, кто попытаются бежать, подорвутся на минах. Не учли гитлеровцы только одного, что через этот район будут проходить советские разведчики.

* * *

Полевое управление фронта переместилось в лес восточнее населенного пункта Городок. Здесь, в добротных блиндажах расположились командование и основные отделы.

Весь этот район был тщательно замаскирован. Над лесными тропами натянули маскировочные сети. На территорию, на которой располагались блиндажи, категорически запрещался въезд служебных автомашин. Весь район плотно прикрывался огнем зенитных батарей.

Здесь же располагалась и группа Маршала Советского Союза А. М. Василевского, который в качестве представителя Ставки должен был координировать действия войск 1-го Прибалтийского и 3-го Белорусского фронтов.

Незадолго до начала наступления Ставка несколько изменила разграничительные линии между фронтами. 3-я ударная армия "ушла" от нас ко 2-му Прибалтийскому фронту, 11-я гвардейская армия - 3-му Белорусскому. Временно переподчинили ему и нашу 39-ю армию. Хочу еще раз подчеркнуть, что речь шла лишь об изменении разграничительных линий, войска объединений оставались на своих местах. [144]

Накануне наступления офицеров разведывательного отдела штаба фронта собрал генерал-лейтенант В. В. Курасов.

- Теперь могу сказать вам, - начал он, - что нам выпала честь принять участие в одной из крупнейших наступательных операций. В ходе подготовки к ней разведчики потрудились неплохо. Сейчас командование обеспечено всеми необходимыми данными о противнике. Но, как вы понимаете, обстановка будет непрерывно меняться. Это обязывает вас немедленно докладывать мне о всех изменениях, быть абсолютно объективными. Эта задача может быть решена только при одном условии: разведчики должны идти впереди...

Он тут же пояснил, что это вовсе не означает, что разведывательные группы и отряды будут использоваться в качестве авангарда наступающих частей.

- Не следует ввязываться в схватки с противником, если есть возможность избежать их. Но постоянно находиться в контакте с врагом, висеть у него на хвосте - это требуется от разведчиков на данном этапе. Соответствующие указания в штабы армий уже даны, - заключил он. - Необходимо взять под строгий контроль их выполнение.

Наступило раннее утро 22 июня. Невольно думалось о том, что именно в этот день три года назад на нашу мирную землю пришла война. Вспоминалось воскресное палящее солнце, митинг в нашем учебном лагере, пророческие слова начальника одной из кафедр нашей школы о том, что борьба будет длительной, упорной и кровопролитной. Как не хотелось в ту пору верить этому! Но все оказалось именно так.

На 22 июня было намечено проведение разведки боем одновременно на нескольких участках 1-го Прибалтийского фронта. Для этой цели от каждой дивизии первого эшелона выделялось по одному батальону. Предполагалось, что их действия поддержат артиллерия и авиация. Однако погода выдалась ненастной. Все небо было затянуто тяжелыми тучами. Поэтому о взаимодействии с летчиками не могло быть и речи.

Тем не менее было решено от первоначального плана не отказываться. В назначенный час артиллеристы произвели мощный огневой налет по позициям противника на переднем крае. И тут же поднялись в атаку батальоны, которым предстояло провести разведку боем. Они [145] должны были уточнить систему огня противника, после чего отойти на ранее занимаемые позиции.

И вдруг неожиданно выяснилось, что батальоны 43-й армии с ходу прорвали оборону врага юго-восточнее опорного пункта Сиротино и к исходу дня продвинулись вперед на 6-8 километров. Можно ли было не воспользоваться этим? Командующий фронтом, теперь уже генерал-полковник, И. X. Баграмян приказал ввести в бой главные силы ударной группы. Примерно так же разворачивались события там, где действовала 6-я гвардейская армия.

К исходу третьего дня тактическая зона обороны противника была прорвана. Войска продвинулись вперед на глубину до 30 километров, расширив прорыв по фронту до 90 километров. Передовые части, что очень важно, с ходу форсировали Западную Двину и захватили несколько плацдармов на противоположном берегу реки. Важную роль в этом сыграли разведчики частей и соединений, которые, выполняя приказ начальника штаба фронта генерал-лейтенанта В. В. Курасова, шли впереди.

Первыми на подручных средствах переправились через Западную Двину войсковые разведчики 52-й отдельной разведроты 51-й стрелковой дивизии. Ими командовал коммунист старшина Е. Д. Зимин. Точно так же с ходу преодолели водную преграду разведчики 306-й стрелковой дивизии рядовой Л. Ш. Давыдов и его боевые товарищи, начальник разведки гвардейского минометного дивизиона 26-го минометного полка гвардии лейтенант А. А. Алексеев и многие другие. Бойцам и командирам, особо отличившимся в боях по захвату и удержанию плацдармов на левом берегу реки, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 июля 1944 года было присвоено звание Героя Советского Союза.

Одновременно с развитием наступления в направлении на Бешенковичи, Лепель, Ушачи один из стрелковых корпусов 43-й армии, выполняя замысел командования, резко повернул на юго-восток и вскоре соединился с частями 39-й армии, двигавшейся навстречу ему. Крупная группировка вражеских войск западнее Витебска и сам город оказались в кольце. Как только стало известно об этом, я немедленно доложил об окружении вражеских дивизий генерал-лейтенанту В. В. Курасову, а он в свою очередь - генерал-полковнику И. X. Баграмяну.

В котел попали соединения 53-го армейского корпуса [146] в составе 246, 4, 6, 206 и 197-й пехотных дивизий, включая штаб корпуса и командира генерала Гольвитцера.

- Отлично! - констатировал командующий фронтом. - Но не отвлекаться. Продолжать наступление. Пусть командующие армиями помнят, что наша основная задача - обеспечение правого фланга, локализация группы армий "Север".

Петля вокруг окруженной вражеской группировки затягивалась все туже. Ранним утром 26 июня, всего через три дня после начала наступления наши части ворвались на восточную окраину Витебска и устремились к центру города. В основном здесь действовали части 158-й стрелковой дивизии 39-й армии, которая в данное время входила в состав 3-го Белорусского фронта. Но мы по-прежнему считали ее своей, родной. Тем более что именно она стыковалась с 43-й армией, была нашим ближайшим левым соседом.

Дальнейший успех наших войск, завязавших уличные бои, во многом зависел от сохранности моста через Западную Двину, разделявшую город на две части. Успеют гитлеровцы взорвать его - продвижение приостановится. Предотвратить взрыв поручили группе разведчиков-саперов, которую возглавил старший сержант Ф. Т. Блохин.

Трудно пробивалась группа к мосту. Но вот наконец и он. Виден провод, который, судя по всему, тянется к зарядам.

- Вперед, товарищи! Вперед! - крикнул сержант, не отводя взгляда от зловещего провода, уходящего вниз, под воду, по опоре моста.

Непрерывно ведут огонь вражеские автоматчики. Короткая перебежка, еще одна... С ходу перемахнув через перила, сержант Ф. Т. Блохин бросается в реку. Неиспользованные гранаты, запасные диски, мигом намокшее обмундирование тянут вниз. Но вот и провод. Удар ножа перерубает его. Дублирующего, кажется, нет. Теперь надо удержать до подхода стрелковых подразделений тот крохотный кусочек земли на западном берегу, который удалось захватить. Удержать любой ценой, так как только таким образом можно обеспечить сохранность моста...

Разведчики выполнили возложенную на них задачу. Весь дачный состав группы был награжден орденами, а ее командир, сержант Ф. Т. Блохин, стал Героем Советского Союза. [147]

Натиск наших войск был столь силен и стремителен, что уже 26 июня окруженная группировка прекратила организованное сопротивление. Лишь отдельные разрозненные группы гитлеровцев пытались прорваться на запад. Но эти попытки пресекались самым решительным образом. Либо безоговорочная капитуляция, либо уничтожение - так стоял вопрос.

Наиболее важные разведывательные донесения из штабов армий, как это было условлено, практически сразу же поступали ко мне или кому-нибудь из моих подчиненных. Это давало нам возможность тут же анализировать их и информировать командование о самых существенных событиях.

Донесений было очень много. Они поступали к нам в разведывательный отдел десятками. Я едва успевал ознакомиться с одним из них, как на стол передо мной ложилось следующее. Как мне показалось, в этих документах были общие, сходные черточки. Признаюсь, я не сразу понял, в чем тут дело. А дело было вот в чем - наступали мы не так, как прежде. Раньше, бывало, выйдем к опорному пункту и долбим его до тех пор, пока гитлеровцы сопротивления не прекратят. И артиллерию подтягиваем туда, и танки порой перенацеливаем. А теперь чуть ли не в каждом донесении встречались такие строки: "Опорный пункт противника блокирован таким-то батальоном, основные силы дивизии продолжают наступление в направлении..." Потому и шли мы вперед значительно быстрее...

Только за один день 26 июня войска фронта уничтожили более 3000 солдат и офицеров противника, захватили свыше 1500 пленных, 222 орудия и миномета, 434 пулемета, 3400 винтовок и автоматов, 300 автомашин с боеприпасами и другими военными грузами, 520 лошадей, 30 радиостанций, 17 тягачей и 75 различных складов{8}.

Работа над протоколами допросов пленных и документами, захваченными в ходе наступления, не прекращалась и ночью. Все их нужно было изучить, проанализировать, сопоставить один с другим. Отдыхали по очереди, часа по два-три в сутки. Однако на усталость никто не жаловался. Побольше бы таких бессонных ночей! Ведь мы наступали!

Помню, среди документов, захваченных в штабе [148] 246-й пехотной дивизии противника, мы обнаружили ведомость боевого и численного состава вражеского соединения по состоянию на 20 июня 1944 года. Теперь уже это не имело принципиального значения, но тем не менее ради интереса мы сравнили ее с теми данными, которыми располагали. Оказалось, что ошиблись мы всего на 350 человек. В оценке вооружения расхождения были еще меньше. Полковник А. А. Хлебов взял документы и тут же направился с ними к генерал-лейтенанту В. В. Курасову. Тот был чем-то занят и лишь бегло просмотрел их. Однако он сразу же уловил почти полную идентичность данных.

- Иначе и быть не должно, - широко и добро улыбнулся он. - Чтоб и впредь так было.

По тону его, по выражению лица можно было понять, что он вполне доволен тем, как развиваются события на нашем, 1-м Прибалтийском фронте, доволен работой разведчиков.

Буквально в первых числах июля дивизии нашего фронта, успешно развивая наступление, вышли в район Полоцка, который был превращен противником в мощный опорный пункт. Его обороняли соединения 16-й армии группы армий "Север". Мы знали, что враг возлагает немалые надежды на этот город. Но они, эти надежды, как показала жизнь, не оправдались.

Одна из причин заключалась в том, что нам было известно все или почти все о системе обороны гитлеровцев. Пригодились и аэрофотоснимки, и данные, полученные от партизан, и, разумеется, информация, добытая разведывательными группами, уходившими еще раньше во вражеский тыл.

Все это позволило заранее разработать план штурма города и начать его без дополнительной подготовки. Лишь некоторые детали потребовали уточнения. И как ни стремились гитлеровцы удержать Полоцк, к утру 4 июля он был полностью очищен от немецко-фашистских оккупантов. Тут же, не задерживаясь ни на один день, ни на один час, дивизии 4-й ударной армии устремились дальше.

Южнее нас не менее успешно наступали 3-й Белорусский, 2-й Белорусский и 1-й Белорусский фронты. Все они уверенно шли на запад. К исходу 3 июля было наглухо замкнуто кольцо вокруг мощной вражеской группировки, находившейся в междуречье Березины и Свислочи, восточнее Минска. В минском котле оказалось [149] свыше 100 тысяч солдат и офицеров противника. При этом, пожалуй, впервые в ходе Великой Отечественной войны окружение вражеских войск было осуществлено в ходе развивающегося наступления. К этому моменту наши передовые части ушли вперед на 200-250 километров.

Было бы неправильным, однако, полагать, что противник оказывал незначительное сопротивление. Напротив, гитлеровцы дрались отчаянно. Большие группы фашистов, численность которых достигала иногда нескольких тысяч человек, укрывались в лесах и делали попытки прорваться к своим. Но наши части и соединения, продвигавшиеся следом за ударной группировкой, пресекали эти попытки.

Это был разгром, подлинный разгром врага, о котором мы мечтали три долгих и трудных года. Еще, разумеется, не окончательный, не полный, но разгром...

К морю Балтийскому

С кем бы из своих сослуживцев я ни говорил о будущем в летние дни 1944 года, все они склонялись к мысли, что наш дальнейший путь лежит к берегам Балтийского моря, что именно туда поведет нас переменчивая и капризная военная судьба. Я и сам считал точно так же. Почему? Трудно сказать. И название фронта наталкивало на эту мысль, и общее развитие событий рождало уверенность в том, что свидания с Балтикой нам не избежать.

Мы все прекрасно отдавали себе отчет в том, что до него, до Балтийского моря, остается еще не одна сотня километров. И преодолеть это расстояние предстоит по трудным и крутым дорогам войны. Но порой, выскочив ранним утром из блиндажа, чтобы наскоро ополоснуть лицо, я, казалось, ощущал на лице его далекое, чуть солоноватое, ни с чем не сравнимое дыхание. Конечно, это только казалось. И наверное, потому, что Балтика занимала наши мысли.

Раньше мне никогда не доводилось бывать на Балтийском море. Бескрайним, зеленоватым и абсолютно спокойным представлялось оно. Когда Степан Демьянович Куроедов, с которым у нас уже давно установились самые теплые, дружеские отношения, уверял меня, что бывают на Балтике и жестокие штормы, и ураганы, что переменчиво и капризно это море, я просто не верил ему.

- Дойдем до моря - сам убедишься, - коротко бросал он.

Степан Демьянович не считал нужным что-то объяснять, в чем-то убеждать меня. Тем более что для разговоров на отвлеченные темы времени практически не оставалось. Сотни, тысячи документов поступали к нам. И каждый из них надо было сначала перевести, потом прочитать. И не просто прочитать, а изучить, сопоставить с другими. С улыбкой вспоминали мы те времена, [151] когда к нам поступали трофейные документы из-под Ржева, Великих Лук, Невеля. В ту пору мы иной раз сетовали на их обилие, высказывали мысль, что переварить такое количество информации невозможно. Теперь эти сетования мы вспоминали с улыбкой. Сегодняшний поток документов был неизмеримо больше.

* * *

Помню, именно в эти напряженные дни к нам в отдел зашел член Военного совета фронта генерал-лейтенант Д. С. Леонов. Он и раньше довольно часто заглядывал к разведчикам. Проводил и официальные совещания, присутствовал на партийных собраниях. Но чаще всего придет, бывало, устроится на свободном месте, поинтересуется, как живем, что нового, и начнет, казалось бы, ничего не значащий разговор:

- Был я тут, знаете, в одной из дивизий. Зашел, разумеется, к разведчикам. Хорошие ребята, вполне по-хозяйски живут. В землянке полный порядок, все по полочкам разложено, по гвоздикам развешено. А вот маскировочная одежда не сушится. Придет солдат с наблюдательного пункта в мокром маскхалате и почти в таком же заступает на следующую смену...

Говорил все это Дмитрий Сергеевич тихо, спокойно, как будто с самим собой разговаривал. Никаких нравоучений, никаких нотаций. А нам сразу становилось не по себе. Столько раз бывая в разведывательных подразделениях, никто из нас не обратил внимания на такую "мелочь", как мокрая одежда. А ведь это прямой путь к простудным заболеваниям. Разведчика же, которого насморк или кашель одолел, во вражеский тыл не пошлешь. Может невольно всю группу подвести, случайно чихнув в самый неподходящий момент.

Мы понимали, что не только упрекнул нас старший начальник, но и соответствующий приказ отдал, который должен быть выполнен нами так, как подобает. Такова манера была у члена Военного совета фронта: не кричал, голоса не повышал, но требовал, чтобы с полуслова понимали его. За три года совместной службы мы привыкли к этому.

Наверное, оттого и удивились мы, когда однажды, войдя в блиндаж и устроившись на свободном месте, генерал-лейтенант Д. С. Леонов обратился к нам с такими словами:

- Прошу, товарищи, минут на десять оторваться от [152] своих дел. Есть у меня к вам короткий, но весьма важный разговор, который откладывать нельзя.

В блиндаже установилась полная тишина. Только глухой мерный гул работающей передвижной электростанции доносился извне. Дмитрий Сергеевич выдержал короткую паузу и начал говорить:

- Вступили мы, товарищи, на территорию Советских Прибалтийских республик. Я не только наш фронт имею в виду. Считайте, меньше года жили здесь люди при Советской власти. А потом три года гитлеровцы их против нас настраивали. Мало того, не забывайте, что и до Восточной Пруссии не так уж далеко. Так вот, надо нам все сделать для того, чтобы и латыши, и литовцы, и даже немцы видели в нас не завоевателей, а освободителей, чтобы с первых дней поняли они великую истину: не против народов воюем мы, а против фашизма.

Никто не проронил ни слова. И Дмитрий Сергеевич замолчал, видно, умышленно, чтобы до каждого дошла суть сказанного.

- Конечно, - заговорил он вновь, - могут встретиться на нашем пути и такие, кто камень за пазухой держит. Но глубоко уверен, что из-за недопонимания, из-за идейной серости своей приберегают они его. Так вот, с такими, кто вражеской пропагандой одурманен, надо быть особенно осторожными. Здесь многое зависит и от наших разведчиков. Они чаще всего впереди идут. От них в определенной степени будет зависеть, что люди станут думать о Красной Армии, о Советской власти.

Генерал-лейтенант Д. С. Леонов сообщил нам, что по указанию Военного совета фронта в ближайшие дни в частях и подразделениях будут проведены партийные и комсомольские собрания с соответствующей повесткой дня.

- Рекомендую побывать в разведывательных подразделениях, - закончил он. - Если обстановка того потребует, надо выступить, сказать свое веское слово. Знаю, что работы у вас сейчас выше головы, но и это задача наипервейшая, я бы сказал, государственной важности. Освободители, а не завоеватели! Понятно? В этом главная мысль.

Часть офицеров полковник А. А. Хлебов оставил в отделе, так как работу полностью прерывать было нельзя. Остальные, в том числе и я, выехали в разведывательные подразделения соединений фронта. И пожалуй, только там нам стало до конца понятно, насколько своевременным [153] и важным было предупреждение генерал-лейтенанта Д. С. Леонова.

Да, действительно разведчики чаще всего первыми оказывались в освобожденных, а порой еще и в не освобожденных от гитлеровцев деревнях, селах, поселках и городах. Своими глазами видели они и расстрелянных, и повешенных, и изможденных голодом людей. Взять, к примеру, хотя бы тот концентрационный лагерь, на который вышла разведывательная группа, возглавляемая лейтенантом М. Ф. Маскаевым. И ведь это был далеко не единственный случай. Можно понять, что в сердцах бойцов и командиров кипело чувство непримиримой ненависти к врагу, которое помогало воевать все эти трудные годы.

Теперь, когда война подходила к границам гитлеровского рейха, предстояло сохранить эту ненависть и в то же время сделать так, чтобы она не проявлялась по отношению к гражданскому населению, не вызвала даже единичных эксцессов, которые могли создать превратное мнение о Красной Армии.

Что скрывать, пришлось мне услышать на собрании и такие высказывания:

- Что же это получается, товарищи? Значит, мы теперь этих гадов жалеть должны? А они нас жалели?! - выкрикивал пожилой боец, попросивший слово одним из первых. - Дом мой сожгли, братана младшего погубили... Да их под самый корень рубить надо, чтоб духа на земле не осталось...

- Значит, как увидишь немку с ребенком на руках, так и шей их из автомата? - вмешался сержант, избранный в президиум. - Поднимется у тебя рука на такое?

И словно на невидимую преграду наткнулся выступавший солдат. Сразу замолчал, сник, сел на место, обхватил голову руками. Видно, понял, что при всей своей ненависти к врагу, при всем желании отомстить ему не сможет он выстрелить ни в женщину, ни в старика, ни в ребенка.

Однако такие высказывания были единичными. Подавляющее большинство разведчиков полностью отдавало себе отчет в том, что их справедливый гнев должен быть направлен лишь против тех, кто еще держит в руках оружие, кто еще продолжает сопротивление. Ведь в разведывательные подразделения отбирались люди политически грамотные, сознательные. Забегая вперед, скажу, что не могу припомнить ни одного случая неправильного [154] поведения разведчиков по отношению к местному населению как на территории Прибалтийских республик, так и в Восточной Пруссии.

Через два дня я уже был у себя в отделе.

- Немедленно включайтесь в работу, - распорядился полковник Хлебов, - надо спешно готовить справки о наличии и дислокации всех вражеских танковых дивизий. Генерал Курасов требует. Интересуется, за счет каких соединений противник может попытаться восстановить контакт между группами армий "Центр" и "Север".

В том, что такая попытка будет сделана, можно было не сомневаться. Успешное и непрекращающееся продвижение Красной Армии грозило окончательным расчленением вражеских сил со всеми вытекающими отсюда последствиями. Мы уже располагали сведениями о том, что командующий группой армий "Центр" генерал-фельдмаршал Буш смещен с занимаемой должности. На его место был назначен фельдмаршал Модель, который, как мы знали, считался крупным специалистом по организации и проведению оборонительных операций. Сменилось командование и в группе армий "Север", где вместо генерал-полковника Линдемана появился генерал пехоты Фриснер. Эти перестановки сами по себе говорили о многом. По ним, косвенно разумеется, можно было судить о планах на будущее.

Требуемые справки были подготовлены нами относительно быстро. Из них следовало, что по состоянию на 10 июля в составе немецко-фашистской армии насчитывалось 29 танковых дивизий, из которых 19 действовали на советско-германском фронте. Исходя из обстановки, дислокации танковых дивизий, можно было ожидать, что гитлеровцы попытаются перебросить для усиления группы армий "Центр" соединения из числа тех, которые находятся в резерве перед 1-м и 2-м Украинскими фронтами{9}.

В другой справке анализировались возможности противника по переброске дивизий на наш фронт из состава группы армий "Север". Отмечалось, что уже после начала нашего наступления враг передислоцировал здесь 14 дивизий, причем 8 пехотных и 2 охранные были зафиксированы разведчиками против 1-го Прибалтийского фронта. [155]

Обе справки немедленно доложили генерал-лейтенанту В. В. Курасову. Он в свою очередь тут же отправился с ними к командующему фронтом. Прошло не более получаса, как полковника А. А. Хлебова и меня вызвали к командующему.

- Хорошие документы, - здороваясь с нами, произнес Иван Христофорович. - Надеюсь, им можно полностью верить? Так вот, товарищи разведчики, противник почти наверняка постарается нанести контрудар, чтобы ликвидировать образовавшийся разрыв между группами армий "Центр" и "Север". Для этого гитлеровцы попытаются создать мощный кулак. Самым внимательным образом следите за переброской вражеских частей. Проморгаете - пеняйте на себя. Все, что связано с этим, приказываю докладывать начальнику штаба или непосредственно мне в любое время дня и ночи.

Когда мы с полковником А. А. Хлебовым вышли от командующего фронтом, план наших дальнейших действий был ясен и ему, и мне: надо снова ехать к авиаторам. Они обязаны первыми просигнализировать о передислокации соединений противника.

Я выехал немедленно. Обстоятельства в последнее время складывались так, что мне не удавалось побывать в авиационном полку, который получил почетное наименование Витебского. Не смог я даже проводить к новому месту службы своего друга Николая Ивановича Лаухина. Теперь частью командовал бывший командир эскадрильи майор Георгий Алексеевич Мартьянов, которого я также прекрасно знал: опытный, отважный офицер, служивший в полку со дня его основания. Теперь мне предстояло задачу поставить перед ним.

Прежде всего конечно же поговорили о делах. Георгий Алексеевич сразу понял, какие надежды возлагает командование фронтом на авиаторов.

- Не беспокойся, Афанасий Григорьевич, не подведем. Скажи только, с каких направлений наиболее вероятен подход резервов. Это для общей ориентировки. Что-что, а танковые части не пропустим.

Уточнили по карте и этот вопрос, поговорили о проводах Николая Ивановича.

- Трудно мне после него, - пожаловался майор Мартьянов. - Он, понимаешь, для всех нас как отец родной был. Попробуй после этого завоюй авторитет. Да и люди приходят новые. Вот послушай...

И он рассказал мне об экипаже старшего сержанта [156] А. И. Янкова, который относительно недавно прибыл из запасного полка.

Еще в юности Алексей Янков твердо решил стать летчиком. Не раз пытался поступить в аэроклуб, но пареньку под разными предлогами отказывали. Тогда он написал письмо Наркому обороны К. Е. Ворошилову. В конечном итоге Алексей стал пилотом, осуществилась его мечта.

Служил он на Дальнем Востоке. После начала Великой Отечественной стал проситься на фронт. Но ему разъяснили, что в любой момент война может вспыхнуть и здесь. В 1942 году перевели неподалеку в другую часть командиром экипажа. В него вошли стрелок-радист сержант Афанасий Степанович Мартусов и механик самолета сержант Николай Варфоломеевич Кожевников. Многое объединяло этих людей: и возраст примерно одинаковый, и путь в авиацию у всех был не из легких. А главное - все трое мечтали о том, чтобы поскорее оказаться на фронте и внести свой посильный вклад в разгром врага. Но их по-прежнему не отпускали.

Однажды друзья сообща читали газету "Правда". В первую очередь, разумеется, ознакомились с очередной сводкой Совинформбюро. Потом перешли к другим материалам. Внимание Алексея Янкова привлекла небольшая заметка, в которой рассказывалось о советских патриотах, вносивших свои сбережения в фонд помощи Красной Армии. И вдруг Алексеи сказал:

- Хлопцы, давайте и мы сдадим свои сбережения. Пошлем телеграмму Верховному Главнокомандующему и попросим, чтобы на эти деньги построили самолет. На нем и будем воевать с фашистами.

- Согласен, командир! - ответил Афанасий Мартусов.

- Я всегда с вами! - подхватил Николай Кожевников.

Тут же прикинули, сколько наберется. Оказалось, что около 50 тысяч рублей, если считать облигации. На другой же день вся сумма была сдана в финансовую часть полка. И соответствующая телеграмма отправлена.

С волнением ждали друзья ответа. Наконец он пришел. Весь экипаж вызывали в Москву. В штабе ВВС их встретили тепло.

- Верховный Главнокомандующий удовлетворил вашу просьбу, - сообщил генерал-майор авиации, принявший экипаж. [157]

- Денег-то хватает на самолет? - выпалил неожиданно для всех Алексей Янков. И тут же смутился, покраснел.

- Не хватит - добавим! - рассмеялся генерал. - Не в этом дело. Главное - ребята вы замечательные. Получайте документы и двигайте в запасной полк. Самолет уже ждет вас. И не простой, а именной.

- Вот и прихватил я их там вместе с машиной, когда за пополнением вылетал, - закончил свой рассказ майор Мартьянов. - И знаешь, очень быстро освоились. Только вот штурмана в экипаж пришлось своего отдать. Они еще покажут себя.

Командир полка оказался прав. До конца войны экипаж Алексея Янкова совершил более 100 боевых вылетов. Были жестокие схватки с врагом, но всякий раз задание выполнялось полностью.

* * *

Чем дольше продолжалось наше наступление, тем больше мы убеждались, что легких побед не бывает. Войска 39-й армии, которая вновь была передана в состав 1-го Прибалтийского фронта, 43-й армии, 6-й гвардейской армии встречали ожесточенное сопротивление противника. Гитлеровцы упорно цеплялись за каждый опорный пункт, за каждое каменное строение. А постройки здесь были отменные, толщина стен достигала метра. Пробил в них узкие амбразуры - и готов дот, причем такой, что снаряды среднего калибра его не возьмут.

Мы рассчитывали, что после освобождения Полоцка пойдем на Даугавпилс и далее на Ригу. Но, как видно, у Верховного Главнокомандования существовали иные планы. Нас повернули чуть южнее. Теперь вырисовывалась, если так можно сказать, генеральная задача 1-го Прибалтийского фронта: возможно скорее выйти к Рижскому заливу, с тем чтобы отрезать пути отхода группе армий "Север" в Восточную Пруссию.

Чтобы успешно выполнить эту задачу, был необходим стремительный темп наступления. Примерно в середине июля Ставка включила в состав нашего фронта 2-ю гвардейскую и 51-ю армии. Они тут же были введены в бой. Гитлеровцы стремились удержаться на каждом мало-мальски пригодном для обороны рубеже. А местность с множеством высот, крупных и мелких рек, озер как нельзя лучше способствовала этому. И все же, сохраняя [158] относительно высокий темп наступления, 22 июля наши войска освободили литовский город Паневежис, пятью днями позже они вступили в Шяуляй. До Рижского залива оставалось совсем немного.

Мы твердо помнили о приказе командующего фронтом внимательно следить за перемещением вражеских соединений, действующих против нас и против наших соседей. Но пока какой-либо серьезной информации, которая должна была бы насторожить нас, не поступало. Возникал вполне естественный вопрос: а намерен ли противник отводить свои войска из Прибалтики в Восточную Пруссию?

Мнения по этому поводу разделились. Начальник штаба фронта генерал-лейтенант В. В. Курасов собрал у себя на короткое совещание некоторых офицеров оперативного и разведывательного отделов.

- Прошу каждого высказаться по затронутому вопросу, - предложил он после короткого вступления.

Большинство считали, что противник все-таки всеми силами будет стремиться сохранить за собой Прибалтику. Пока гитлеровцы находились там, оставалась угроза их удара по правому флангу глубоко вклинившегося в оборону врага 1-го Прибалтийского фронта. Такой точки зрения придерживался и я.

- Что вы мне тут о логике говорите, - неожиданно прервал меня Владимир Васильевич, когда я попытался обосновать свою точку зрения. - Документы у вас трофейные есть? Показания пленных говорят об этом?

Пожалуй, первый раз за все время совместной службы я видел генерала Курасова столь раздраженным. Удивляться тут, правда, было особенно нечему. Планы противника до сих пор оставались нам неизвестными, а именно сейчас требовалась полная ясность.

- Значит, так, товарищи, будем считать, что задача наша остается прежней - выход к Рижскому заливу, - подвел итог начальник штаба. - В любом случае это ухудшит положение гитлеровцев. А вы, полковник Хлебов, хоть из-под земли достаньте документы, раскрывающие планы противника. Не имеем права мы гадать на кофейной гуще, приводить в качестве аргумента логику.

Спустя час, побывав у командующего фронтом, генерал-лейтенант В. В. Курасов вновь вызвал к себе полковника А. А. Хлебова, подполковника С. Д. Куроедова и меня. [159]

- Принято решение прорываться к заливу. Командиру 3-го механизированного корпуса генералу Обухову уже даны указания о подготовке специальной подвижной группы из состава разведчиков, которая пойдет впереди. Впрочем, - поправился Владимир Васильевич, - "пойдет" - не то слово. В их распоряжение выделяются танки, бронетранспортеры, бронемашины. Надо преодолеть около 80 километров и с ходу ворваться в Елгаву, затем, не задерживаясь, - к морю. Кто, по вашему мнению, сможет возглавить группу? Обухов предложил капитана Галузу. Знаете такого?

- Знаем, - ответил за всех Степан Демьянович. - Толковый, смелый, дерзкий в хорошем смысле этого слова офицер.

- Что ж, будем считать, что кандидатура утверждена.

Разведгруппа выступила ночью. За ней двигался передовой отряд, далее - главные силы корпуса. Основная ставка делалась на внезапность, поэтому по шоссе Шяуляй - Рига шли на предельно возможных скоростях.

Рейд был настолько стремительным, что кое-где гитлеровцы принимали нашу группу за своих. Часовой у моста, встретившегося на пути, даже просигнализировал флажками: дескать, дорога свободна! Но он оказался не совсем прав. За поворотом шоссе встретилась вражеская колонна. От боя уклониться было нельзя.

Танки и бронетранспортеры врезались в автомашины. Разведчики открыли огонь из всех видов оружия. В ход пошли ручные гранаты. Хоть и недолгим был бой, завершившийся полным разгромом гитлеровцев, но время в определенной мере оказалось потерянным.

На подступах к Елгаве разведчиков встретил бронепоезд. Трудной и жестокой была схватка с ним. Капитан Г. Г. Галуза был ранен. Однако офицер продолжал управлять боем. Он понимал, что если противник вынужден использовать бронепоезд, то других надежных заслонов у него в этом районе нет. Танкистам удалось поразить одну из бронеплощадок, окутался клубами пара паровоз. И вот бронепоезд, не выдержав натиска разведчиков, начал медленно отходить.

Елгаву, можно сказать, проскочили без остановки. Лишь пулеметные и автоматные очереди отстучали дробь по броне. Теперь - к заливу, чтобы до конца выполнить поставленную задачу. А к Елгаве уже подходил [160] передовой отряд, следом за ним двигались основные силы механизированного корпуса.

Генерал-лейтенант В. Т. Обухов, узнав, что командир разведывательной группы ранен, приказал ему немедленно эвакуироваться в тыл, однако офицер, быть может, единственный раз в жизни не сразу выполнил приказ. Возглавляемые им разведчики первыми вышли на южный берег Рижского залива. Именно они наполнили солоноватой водой две бутылки, которые потом были отправлены Верховному Главнокомандующему И. В. Сталину.

Капитан Г. Г. Галуза после лечения в госпитале возвратился в свой родной корпус, принимал активное участие в разгроме курляндской группировки врага. За умелое управление разведгруппой, мужество и стойкость он был удостоен звания Героя Советского Союза.

Итак, мы у Рижского залива. Велика была наша радость. Еще бы, свершилось наконец то, о чем мечтали в последние недели. Но в то же самое время мы отдавали себе отчет, что узкий клин, выводивший к Рижскому заливу, - это еще не Балтийское море в полном смысле слова. Как будут разворачиваться события дальше?

Ответ на этот вопрос мы получили буквально через десять дней. И снова благодаря решительным и дерзким действиям войсковых разведчиков.

Разгромив штаб одной из гитлеровских дивизий, разведчики в числе других документов захватили приказ командующего группой армий "Север" от 6 августа 1944 года. Документ был совсем свежим, видимо, его только что получили.

Ознакомившись с текстом приказа, я тут же пошел к полковнику А. А. Хлебову.

- Вот вам и долгожданная разгадка всех загадок, - позволил себе пошутить я. - Надо немедленно докладывать начальнику штаба и командующему.

Документ был действительно исключительно важным. В нем приказывалось войскам первостепенное внимание уделять строительству оборонительных рубежей, с тем чтобы каждое селение превратить в опорный пункт, каждый город - в неприступную крепость. Их надлежало прикрыть противотанковыми рвами, надолбами. Командующий группой армий "Север" требовал, чтобы дороги были перекрыты завалами, минами.

Серьезное внимание в приказе уделялось организации активной противотанковой обороны. В нем, в частности, [161] говорилось о том, что тяжелые противотанковые орудия следует в основном сосредоточить в опорных пунктах, где для них должны быть оборудованы основные, запасные и ложные позиции.

Пехотным частям надлежало удерживать свои рубежи до последнего патрона. Обход, даже полное окружение, как подчеркивалось в приказе, не являются основанием для отхода. Шла речь и о срочном строительстве последующих, расположенных в глубине полос обороны. К их строительству приказ обязывал привлекать местное население{10}.

Генерал-лейтенант В. В. Курасов, прочитав перевод текста, облегченно вздохнул.

- Вот теперь картина прояснилась. А то твердят тут что-то о логике, - это был, несомненно, камушек в мой огород, - она вещь хорошая, когда на конкретные документы опирается.

- Виноват, товарищ генерал, - потупился я.

- Ну ничего. За такой документ разведчикам кое-что и простить можно! - весело ответил Владимир Васильевич. И тут же вновь стал серьезным. - Но первый вопрос о переброске и сосредоточении вражеских дивизий, особенно танковых, с повестки дня не снимается. Напротив, он приобретает особую остроту. Ведь сухопутных коммуникаций для снабжения группы армий "Север" у гитлеровцев на сегодняшний день нет. Непременно попытаются пробить коридор.

Его слова оказались пророческими. И первую весточку, как и ожидалось, мы получили от авиаторов. Воздушные разведчики сфотографировали на дорогах, ведущих из Восточной Пруссии, значительное количество танков, автомашин, орудий и мотоциклистов. Все они двигались в северном направлении.

Теперь предстояло сказать свое слово наземным разведывательным группам. Полковник А. А. Хлебов тут же связался со штабом 2-й гвардейской армии и поставил перед гвардии подполковником А. Г. Закревским, возглавлявшим разведотдел, соответствующую задачу.

Одна из групп 33-й гвардейской стрелковой дивизии устроила засаду на лесной дороге, соединявшей Ужвентис и Вангово. Гвардии младшему лейтенанту Н. И. Варнавскому, командовавшему группой, пришлось довольно [162] долго выжидать. Мимо разведчиков проходили танки, бронетранспортеры, причем по 10-20 машин сразу.

Наконец показались две бронемашины. Офицер подал товарищам условный сигнал. Едва только головная машина поравнялась с разведчиками, в нее полетели две противотанковые гранаты. Взрывами, слившимися в один, машину отбросило с проезжей части. Одновременно был атакован и второй броневик. Выскочившие из бронемашин и пытавшиеся скрыться в лесу гитлеровцы были уничтожены автоматным огнем. Одного из них захватили в плен. Из личных документов убитых и допроса пленного стало ясно, что перед нами появилась моторизованная дивизия "Великая Германия". Она, как следовало из протокола допроса, готовилась к наступлению на Шяуляй. Ранее соединение находилось в резерве войск, действовавших против 2-го Украинского фронта.

Важного "языка" захватила разведгруппа 126-й стрелковой дивизии. Старший лейтенант А. П. Вашуров организовал засаду у дороги Куршенай - Смильги. Вступив в бой с небольшой группой гитлеровцев, разведчики уничтожили 18 вражеских солдат и офицеров. Двое были захвачены в плен.

На допросе пленные показали, что служат в 89-м саперном батальоне 14-й танковой дивизии, которая, как и "Великая Германия", была в резерве. Ее подняли по тревоге и срочно перебросили в Прибалтику. Один из солдат слышал, что будто бы все соединение примет участие в наступлении на Шяуляй.

В эти же дни в штаб 2-й гвардейской армии были доставлены два гитлеровских офицера, захваченных разведывательной группой гвардии младшего лейтенанта Николая Гунько. Гвардии подполковник А. Г. Закревский тут же сообщил об этом мне по телефону.

- Что дал допрос? - поинтересовался я.

- Пока ничего, - послышалось в трубке. - Оба лыка не вяжут, пьяны в стельку. Придется отложить допрос до утра.

Несколько позже я узнал подробности. На лесной тропе группа Николая Гунько встретила пожилого литовца, который рассказал, что в его доме на хуторе пьянствуют немецкие офицеры. Он показал, как пройти к дому, но сам остался в чаще, боялся.

Разведчики осторожно подкрались к хутору. Первое, что бросилось им в глаза, - автомашина, стоявшая во [163] дворе. Из окон дома доносились пьяные голоса, песни. Словом, гульба шла вовсю.

- Берем! - тихо произнес Николай Гунько.

Двое остались под окнами. Командир группы с тремя разведчиками поднялся на крыльцо. Снова прислушались. Затем Николай рывком распахнул дверь. Офицеры были настолько пьяны, что ничего не поняли. Лишь шофер, высадив плечом раму, выскочил во двор, где его и настигла пуля.

Среди разведчиков нашелся достаточно опытный водитель. Он без труда завел машину. В ней разместили двух пленных и сами, конечно, там устроились. Командиру группы было хорошо известно, что сплошной линии обороны здесь у гитлеровцев нет, а опорные пункты удалось благополучно миновать. Так на трофейной автомашине, с двумя немецкими офицерами возвратились гвардейцы в расположение своей части.

Утром гвардии подполковник А. Г. Закревский лично допросил гитлеровцев. Оказалось, что перед нами появилась 5-я танковая дивизия, которая ранее действовала перед 3-м Белорусским фронтом.

Итак, сомнений больше не было. Противник формировал крепкий кулак для того, чтобы нанести удар в направлении на Шяуляй. Удалось нам примерно установить и сроки предполагавшейся операции. Судя по всему, гитлеровцы намеревались начать ее не раньше 14-15 августа.

Исходя из этого, командующему 2-й гвардейской армией были даны указания усилить противотанковую оборону, принять меры к подготовке огневых позиций для двух истребительно-противотанковых бригад, перебрасываемых из резерва, минировать танкоопасные направления. Значительная часть орудий армии была поставлена на прямую наводку. Словом, подготовка к отражению танкового тарана шла полным ходом.

Мы тем временем готовили наиподробнейшие характеристики на появившиеся против нас дивизии противника, скрупулезно подсчитывали количество танков, орудий и другого вооружения, имевшегося в них.

Когда конечные данные, собранные нами по крупицам, были представлены начальнику штаба фронта, он усмехнулся:

- Да, товарищи, не те нынче дивизии у гитлеровцев, что были в сорок первом. Пожиже стали, послабее. Что ж, будем ждать... [164]

Ждать пришлось недолго. Ранним утром 16 августа гвардии подполковник А. К. Закревский сообщил нам, что в 8 часов 30 минут после сильной артиллерийской подготовки и трехкратных ударов авиации противник перешел в наступление. В нем, по первоначальным данным, приняли участие до двух полков мотопехоты при поддержке 60 танков. Из района Кельме гитлеровцы рвались к Шяуляю.

Последующие донесения из 2-й гвардейской армии говорили о том, что на шяуляйском направлении развернулись ожесточенные бои. К исходу дня противнику удалось несколько потеснить наши части, но затем враг наткнулся на заранее подготовленные, хорошо оборудованные в инженерном отношении рубежи. Большие потери в живой силе и особенно в танках заставили гитлеровцев прекратить наступление.

Примерно в это же время мы получили сведения от авиаторов, что с юга в направлении на Куршенай движутся колонны танков и автомашин. Это позволяло предположить, что враг не ограничится одним ударом. Своевременная информация о передвижении вражеских войск позволила командующему фронтом генералу армии И. X. Баграмяну перебросить в нужный район достаточное количество противотанковых средств. Таким образом, попытки гитлеровцев овладеть Шяуляем и после этого Елгавой были сорваны.

Было бы неправильным полагать, что заблаговременное оборудование позиций, переброска резервов позволили отразить атаки противника без особого труда. Главную роль сыграло мужество бойцов и командиров. И здесь надо сказать доброе слово об артиллеристах. Они дрались мужественно и самоотверженно. Если орудие выходило из строя или кончались снаряды, пушкари пускали в ход противотанковые гранаты, автоматы.

Враг не прошел, однако тревога не покидала нас. Быть не может того, чтобы гитлеровцы отказались от мысли пробить коридор между группами армий "Север" и "Центр". Слишком большое значение имел он для врага. Вряд ли противник мог примириться с неудачей под Шяуляем.

Во второй половине дня 19 августа прямо с бор I а самолета, который пилотировал старший лейтенант С. И. Мосиенко, наши радисты приняли срочную радиограмму. Из нее следовало, что по шоссе от Салдуса им Ауце движется вражеская колонна, имеющая в своем [165] составе до 100 танков и 40 орудий. В районе Круопяя зафиксировано до 60 танков и около 120 автомашин. Достаточно крупные колонны отмечались на дорогах вблизи Тельшяя, Тришкяя и Папиле.

Значит, противник вновь перегруппировывает силы, стягивая их теперь, как можно было предположить, в единый кулак. И видимо, следует ждать нового удара в направлении Жагаре, Ауце, Добеле. И пусть не вызывают у читателя удивления слова "предположить", "видимо" в моем повествовании, которых не терпел наш учитель и друг полковник Евгений Васильевич Алешин. Там речь шла об окончательных выводах, а тут - о предварительной оценке полученных данных, анализируя которые разведчик не только имеет полное право сомневаться, но и обязан подходить к делу именно таким образом.

Вечером 19 августа перемещение к северу частей 5-й танковой дивизии противника и моторизованной дивизии "Великая Германия" подтвердилось другими данными, которые поступили в наше распоряжение.

Днем позже экипаж старшего лейтенанта С. И. Мосиенко под прикрытием истребителей вновь вылетел в район Ауце. Там он был атакован 10 самолетами противника. Истребители прикрытия тут же вступили в бой, но гитлеровцам все же удалось поджечь Пе-2. Дважды отважный летчик скольжением сбивал пламя. Но отказал левый мотор. И все же старший лейтенант Мосиенко дотянул до своего аэродрома и с большим трудом приземлился там. Добытые им сведения оказались исключительно ценными.

Теперь уже безо всяких "предположительно" мы могли доложить командованию фронта свои выводы и соображения, что и было сделано полковником А. А. Хлебовым. Однако возвратился он в отдел несколько обескураженным.

Генерал-лейтенант Курасов поблагодарил разведчиков за ценную и, как он особо подчеркнул, своевременную информацию, но особой тревоги не выразил. "Будем ждать удара", - сказал он.

Ожидание было недолгим. 21 августа на участке Вегеряй, Жагаре противник произвел разведку боем, в которой приняло участие до 25 танков. К исходу дня из штаба 51-й армии, занимавшей этот рубеж, нам сообщили, что гитлеровцы атакуют силами пехотного полка, поддержанного уже 70 танками. Первые попытки прорвать [166] нашу оборону не принесли противнику ощутимых результатов. Однако в последующем он нацелил свои усилия на Добеле, и здесь ему удалось добиться некоторого успеха.

Тяжелые, кровопролитные бои продолжались более недели. Враг вводил в действие все новые и новые силы. Впрочем, для нас это не было неожиданностью. Мы располагали достаточно подробными данными и о его резервах. За счет огромных потерь гитлеровцам все же удалось оттеснить наши части от Рижского залива и захватить узкую полоску земли. Следовательно, группы армий "Север" и "Центр" восстановили связь между собой по суше.

* * *

Разведчики 1-го Прибалтийского фронта сделали все зависящее от них для того, чтобы своевременно раскрыть планы врага. Командование фронта, разумеется, предприняло меры для предотвращения или во всяком случае для ослабления контрудара гитлеровцев. И все же противнику удалось добиться частного успеха, который, конечно, очень огорчил нас. При этом надо иметь в виду, что одновременно шла подготовка к крупной наступательной операции - Прибалтийской. Она началась 14 сентября 1944 года.

В ходе подготовки этой операции разведывательному отделу штаба фронта предстояло, как обычно, уточнить состав, боевые возможности противостоящей группировки противника. Генерал-лейтенант В. В. Курасов потребовал от нас наиболее полные данные о потерях, которые понесли гитлеровцы в боях под Шяуляем и севернее его. Что ж, такими возможностями мы располагали.

В районе Ауце наши войска захватили пленных из состава 4-й и 12-й танковых дивизий противника. Они показали на допросах, что их соединения потеряли до одной трети личного состава и примерно такой же процент танков. Правда, среди солдат ходили слухи, что ожидается прибытие пополнения. Еще большие потери понесла моторизованная дивизия "Великая Германия". Офицер, допрошенный непосредственно у нас в разведывательном отделе, сообщил, что потеряно до 40 процентов танков, а в ротах осталось всего по 60-70 солдат.

Зная, что "Великая Германия" уже противостояла [167] нам в 1942 году, подполковник Григорий Онуфриевич Пастух, который вел допрос, спросил пленного:

- Сколько в дивизии осталось солдат, воевавших еще под Ржевом?

- Думаю, что ни одного, - хмуро ответил немецкий офицер. - Сейчас в части прибывает молодежь, призванная в ходе тотальной мобилизации.

Все, вместе взятое, позволяло сделать вывод о том, что в настоящий момент боеспособность танковых и других дивизий противника невелика. И вряд ли он мог пополнить их хорошо подготовленным личным составом. Судя по всему, враг был вынужден штопать дыры.

Несколько иная обстановка складывалась на рижском направлении. Там соединения противника, по тем данным, которыми мы располагали, были укомплектованы лучше. Они непрерывно пополнялись за счет частей, отошедших еще весной из-под Ленинграда.

Под Ригой разгорелись ожесточенные бои. Они продолжались и после того, как в середине сентября 1944 года перешли в наступление войска Ленинградского фронта. Взаимодействуя с 3-м Прибалтийским фронтом, они упорно пробивались на запад.

Я не случайно упоминаю об этом, хотя названные мной фронты находились относительно далеко от нас. Дело в том, что с началом нашего наступления в Эстонии и северных районах Латвии командование группы армий "Север" лишилось возможности перебрасывать оттуда под Ригу свои части и соединения. Если прежде здесь появлялись дивизии, значившиеся раньше перед другими фронтами, то теперь среди пленных все чаще попадались военнослужащие саперных, строительных и других специальных подразделений.

Сталкивались мы и с другими, весьма показательными фактами. 20 сентября, например, разведгруппа 2-й гвардейской армии захватила в плен ефрейтора 1114-го пехотного полка 551-й пехотной дивизии. Он был доставлен к нам в разведотдел. Мне довелось присутствовать при его допросе, который вел подполковник Григорий Онуфриевич Пастух. Первый его вопрос может показаться странным.

- Сколько вам лет? - спросил он, внимательно рассматривая одутловатое лицо ефрейтора.

- Мне 62 года, - безразличным тоном ответил тот, поправляя на мясистом носу очки в большой роговой оправе. [168]

- Почему носите очки?

- Без них ничего не вижу. Собственную руку не рассмотрю, - ухмыльнулся пленный.

От него мы узнали, что в дивизии около половины стариков и юнцов, которым едва исполнилось 16-17 лет. Большинство из них подготовлено плохо, некоторые даже не умеют стрелять. Настроение у солдат отвратительное, многие понимают, что война проиграна.

- Почему же добровольно не сдаются в плен?

- Боятся. Даже за разговоры на эту тему грозит расстрел.

Прочитав протокол допроса, полковник А. А. Хлебов приказал мне немедленно доложить о нем начальнику штаба фронта.

Генерал-лейтенант В. В. Курасов рассматривал оперативную карту, когда я вошел в комнату.

- Что нового у разведчиков? - спросил он.

Я молча протянул ему протокол.

- Да, не от хорошей жизни Гитлер ставит под ружье такой сомнительный контингент, - вполголоса произнес начальник штаба фронта. - Появились ли на рижском направлении новые части противника?

- За последние сутки таковых не отмечалось, - ответил я.

- И тем не менее пробиться к Риге не удается. Наши войска несут тяжелые потери. Где же у противника слабое звено?

Этот вопрос не был обращен ко мне. Владимир Васильевич словно разговаривал с самим собой. Тем не менее я счел возможным изложить свою точку зрения.

- Хорошо бы ударить западнее Шяуляя. Вот хотя бы для начала здесь, - показал я на карте.

- Для начала... А что потом? Сколько, по-вашему, нужно дивизий для того, чтобы развить успех и выйти к Балтийскому морю? Ведь до него еще более 100 километров в этом направлении. Вас это не смущает, товарищ Синицкий?

- Потребуется не меньше 15 дивизий, - прикинув в уме, ответил я.

- Приблизительно так, согласен. А где их взять? Вот то-то и оно, что не знаете. И я не знаю. Сегодня не знаю, - добавил он. - А вскоре, предполагаю, такая возможность появится. Что из дома-то пишут, Афанасий Григорьевич?

По двум причинам крепко запомнился мне этот разговор. [169] Во-первых, я вновь был глубоко тронут душевной чуткостью Владимира Васильевича, который, несмотря на усталость, плохое самочувствие, нашел возможность поинтересоваться моими личными делами. Во-вторых, я еще раз убедился, что генерал-лейтенант В. В. Курасов обладал даром прямо-таки предвидения.

Буквально через несколько дней мы получили директиву Ставки о перегруппировке войск правого крыла фронта с рижского направления в район Шяуляя для нанесения удара на Мемель. Перегруппировка эта должна была осуществиться по возможности скрытно, в предельно короткие сроки. Оперативный отдел штаба фронта немедленно приступил к разработке детального плана.

Мы, разведчики, тоже получили срочное задание, причем не совсем обычное. В считанные дни нам предстояло сформировать несколько небольших разведывательных групп во главе с офицерами. Эти группы, снабженные продовольствием, боеприпасами, радиостанциями, должны были действовать во вражеском тылу в период всей предстоящей операции. Их задача после выброски с самолетов состояла в том, чтобы следить за передвижениями войск противника по дорогам, вскрывать характер инженерных сооружений врага в глубине обороны, информировать нас о местах расположения пунктов управления, складов и баз гитлеровцев.

Отбирали в группы только добровольцев из числа коммунистов и комсомольцев. И неудивительно. Задание было исключительно важным и опасным. Ведь действовать предстояло в районах, которые весьма плотно были насыщены вражескими войсками, да еще в назначенные часы выходить на связь по радио. Гитлеровцы могли и запеленговать разведчиков, и визуально обнаружить их.

Забыв о том, что существуют день и ночь, мы выполняли свою работу. А оперативный отдел разрабатывал план перегруппировки войск фронта. Для каждой части и соединения намечались маршруты движения. Выделялись офицеры для выполнения функций комендантской службы. Им вменялось в обязанность наблюдение за дисциплиной марша с точки зрения тщательной маскировки, своевременности прохождения частями намеченных рубежей. При этом следует иметь в виду, что речь шла о переброске на расстояние от 100 до 200 километров четырех общевойсковых и одной танковой армий, механизированного корпуса, почти всей [170] артиллерии, насчитывавшей к тому времени более 9 тысяч орудий и минометов.

Дивизии двигались в основном в темное время суток, причем не по дорогам, где они могли быть обнаружены противником, а через леса и болота. Требовались колоссальные физические усилия всего личного состава, находчивость и инициатива офицеров, а порой и истинное мужество и тех, и других.

Нам удалось захватить весьма важный трофейный документ, из которого следовало, что противнику ничего не известно о перегруппировке советских войск. Позволю себе привести заключительную часть обзора, подписанного начальником штаба 40-го танкового корпуса гитлеровцев.

"Противник перед фронтом корпуса в настоящее время занимает явно выраженную оборонительную позицию. Преобладающее количество находившихся в распоряжении 1-го Прибалтийского фронта ударных соединений сосредоточены и подготовлены для операции по окружению войск группы армий "Север". До тех пор, пока данное положение сохраняется, не следует ожидать на фронте корпуса неприятельского наступления с далеко идущими оперативными целями..."{11}.

Когда содержание этого документа доложили командующему фронтом генералу армии И. X. Баграмяну, он темпераментно воскликнул:

- Замечательно! Поблагодарите от моего имени и оперативный отдел, и разведывательный. Оба оказались на высоте.

К назначенному сроку операция, рассчитанная на внезапность и высокие темпы наступления, была подготовлена. Войска заняли исходное положение. Теперь, если бы вдруг противнику и стало что-то известно, он не успел бы принять контрмеры.

В ночь на 5 октября моросил мелкий осенний дождь. Но, как и было намечено, на рассвете подал голос бог войны. Около 6 тысяч орудий и минометов обрушили свой огонь на оборону 40-го танкового корпуса гитлеровцев. Земля стонала от разрывов снарядов и мин, к небу, в котором с мощным гулом проносились краснозвездные самолеты, вздымались черные столбы. Через двадцать минут, прижимаясь, насколько это было возможно, к огневому валу, передвинувшемуся на вторую [171] позицию, вперед пошли специально сформированные отряды прорыва, в которых было немало и войсковых разведчиков. Стремительным броском эти отряды углубились в оборону противника на 2-4 километра. Тогда в бой были введены армии первого эшелона. К исходу дня главная полоса обороны оказалась прорванной на всю глубину. На четвертый день наши войска перешли к преследованию противника.

Успешно действовавшему 3-му мотострелковому батальону 53-й мотострелковой бригады было приказано в кратчайший срок овладеть высотой 107,7. Разведчики вскрыли систему огня противника, роты поднялись в атаку. Но сильный пулеметный огонь с фланга заставил бойцов залечь.

Прихватив две гранаты, к дзоту пополз разведчик ефрейтор П. И. Куприянов. Подобравшись к огневой точке практически вплотную, Петр швырнул гранаты. Пулемет вроде бы замолчал, но как только атака возобновилась, он ожил снова. Тогда ефрейтор вскочил на ноги, рванулся вперед и своим телом закрыл амбразуру. За этот подвиг Указом Президиума Верховного Совета СССР в марте 1945 года ефрейтору Петру Ивановичу Куприянову посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.

Мать отважного разведчика Анастасия Фоминична Куприянова родила и воспитала пятерых сыновей. Всех их простая русская женщина благословила на священную войну с ненавистным врагом. Домой не вернулся ни один из них. У Минского шоссе воздвигнут монумент "Мать", прообразом для которого стала Анастасия Фоминична...

10 октября войска 1-го Прибалтийского фронта вышли на побережье Балтийского моря на значительном его протяжении. Сухопутные коммуникации группы армий "Север", ведущие в Восточную Пруссию, были перерезаны. За время Мемельской операции, продолжавшейся до 22 октября, наши части уничтожили 32 160 солдат и офицеров противника, до 300 танков и самоходных орудий, 946 орудий, 489 минометов, 1069 пулеметов, 260 бронетранспортеров и другое вооружение{12}.

Таким образом, 1-й Прибалтийский фронт успешно завершил Мемельскую наступательную операцию. Чуть [172] раньше, 15 октября, войска 2-го и 3-го Прибалтийских фронтов освободили столицу советской Латвии город Ригу. Шли еще ожесточенные бои на островах, окаймляющих Рижский залив, но столицы Прибалтийских республик и основная часть их территории были уже очищены от немецко-фашистских захватчиков.

Положение группы армий "Север" резко ухудшилось. По показаниям многочисленных пленных, Гитлер наконец разрешил командующему группой отвести дивизии на Курляндский полуостров и перейти к жесткой обороне на рубеже Приекуле, Салдус, Тукумс. Но, мягко говоря, это "разрешение" несколько запоздало. Группа войск, называемая теперь курляндский, оказалась запертой на сравнительно ограниченной территории. Ее снабжение могло осуществляться лишь морским путем.

Последний штурм

Полевое управление нашего фронта вскоре переместилось в небольшой городок Калвария, который мало пострадал во время боев. Комендант штаба выделил для разведывательного отдела несколько домов. Неподалеку от нас, на другой улице, разместилась группа Маршала Советского Союза А. М. Василевского. Он по-прежнему, как представитель Ставки, координировал действия фронтов.

Какое-то время ушло на то, чтобы устроиться на новом месте, привыкнуть к обстановке, в которой мы оказались. Ведь раньше мы чаще всего располагались в блиндажах, порой в палатках. А тут - настоящие стены, окна, двери. Необычным казалось все это.

Удалось мне наконец побывать и на берегу Балтийского моря. Прав оказался Степан Демьянович, утверждавший, что бывает оно бурным, строптивым. Огромные серые валы стремительно накатывались на каменистый, неприветливый берег. Белые завитки то появлялись на их вершинах, то исчезали. Крепкий ветер нес едва ощутимую влажную пелену. Губы чувствовали ее горьковато-соленый вкус.

Полковник А. А. Хлебов поручил мне побывать в штабе 51-й армии и лично допросить пленных моряков с немецкого транспорта "Фузильер", который был потоплен нашими артиллеристами. С такими "языками" мне предстояло работать впервые.

В комнату, которая была выделена в мое распоряжение, ввели двух пленных, закутанных в одеяла. При допросе выяснилось, что транспорт "Фузильер" следовал в порт Мемель, имея на борту до батальона пехоты и 10 танков. В тумане капитан сбился с курса и повел корабль к Паланге. Обнаружив ошибку, он начал разворачиваться и попал под огонь наших батарей, установленных на берегу. А тут в воздухе появились советские штурмовики. Словом, судно загорелось и затонуло. Одну [174] из шлюпок прибило к берегу. В ней оказались два моряка с гитлеровского транспорта, едва живые, дрожавшие от холода.

Сам факт переброски подкреплений в окруженный и осажденный нашими войсками Мемель говорил о многом. Значит, противник намерен обороняться до последней возможности. Такие же выводы можно было сделать и в отношении вражеской группировки, блокированной на Курляндском полуострове. Пленные моряки сообщили, что им ничего не известно о выделении морских транспортов для эвакуации оттуда частей и соединений.

Конечно, сами по себе показания пленных не позволяли сделать окончательного заключения. Но в нашем распоряжении были протоколы допросов "языков", захваченных разведчиками, донесения наблюдателей. Они сообщали об интенсификации инженерных работ на переднем крае. Следовательно, противник делал ставку на то, чтобы сковать здесь возможно больше советских дивизий, воспрепятствовать их переброске на другие участки советско-германского фронта.

Когда полковник А. А. Хлебов доложил наши соображения по данному вопросу начальнику штаба фронта, генерал В. В. Курасов сказал:

- Подготовьте соответствующий доклад в Москву. Что касается лично моего мнения, то пусть сидят в Курляндии. Можно было бы, разумеется, покончить с этой группировкой, но сколько наших солдат и офицеров поляжет там! Впрочем, не нам решать это. А за представленные документы благодарю.

Новый, 1945 год сотрудники разведывательного отдела встретили в прекрасном настроении. По всему чувствовалось, что война идет к концу...

В соответствии с указаниями Ставки, полученными нами, активных действий против курляндский группировки противника 1-й Прибалтийский фронт не предпринимал. Зато Мемель, все еще удерживаемый гитлеровцами, весьма и весьма мешал нам.

После тщательной подготовки войска, блокировавшие Мемель, перешли в решительное наступление и 28 января овладели городом. И снова при штурме вражеских позиций отличились войсковые разведчики, в частности гвардии старший лейтенант С. И. Полежайкин. Ему с подчиненными удалось форсировать реку Данге и перерезать шоссе и железную дорогу Кретинга - Мемель. [175] Это во многом предопределило общий успех. Спустя два месяца мы с радостью нашли фамилию отважного разведчика в газете, где был опубликован очередной Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении наиболее отличившимся в боях воинам звания Героя Советского Союза.

В начале февраля 1945 года к нам прибыла группа офицеров разведывательного отдела Ленинградского фронта. Разумеется, мы должны были ознакомить наших коллег с обстановкой. Мы поделились с прибывшими своими соображениями по поводу тактики противника при ведении оборонительных боев, рассказали об особенностях организации и ведения разведки в местных условиях и некоторых других деталях, которые имеют очень большое значение, особенно в начале работы.

Войска нашего 1-го Прибалтийского фронта перенацеливались Ставкой на группировку противника в Восточной Пруссии. Если до настоящего времени мы вели бои на советской земле, то отныне нам предстояло действовать на территории врага.

Ранним утром 14 февраля, еще до восхода солнца, штаб фронта двинулся в путь. Глухо ревели моторы мощных "студебеккеров", вынужденных то и дело сворачивать с шоссе на объездные дороги. Во многих местах основные транспортные магистрали были повреждены или заминированы противником. Саперы трудились днем и ночью, но кое-где они пока что вынуждены были ограничиваться установкой предупредительных знаков и надписей: "Мины! Следовать налево".

Переправившись через Неман по недавно наведенному саперами мосту, мы въехали в Тильзит. Куда ни глянь - развалины. На улицах - обломки зданий, битое стекло, брошенная военная техника. На уцелевших заборах и стенах домов масса одних и тех же плакатов: красноармеец в буденовке времен гражданской войны, зверски оскалив рот, занес кинжал над молодой немкой, прижимающей к груди ребенка. Вот она, геббельсовская пропаганда! И ее мы увидели своими глазами.

После Тильзита колонна, не останавливаясь, проследовала через несколько удивительно похожих друг на друга населенных пунктов, состоящих из двухэтажных домиков-близнецов с красными черепичными крышами. Во дворах и неподалеку от них тоскливо мычали коровы, копошились в земле куры. А людей не было. [176] Кто-то, поверив небылицам о Красной Армии, ушел сам. Кого-то гитлеровцы угнали насильно.

Остановились в небольшом населенном пункте севернее Кенигсберга. Здесь уже начал размещаться первый эшелон полевого управления штаба фронта. Выделили и нам несколько двухэтажных домиков. Мы были приятно удивлены тем, что к нашему прибытию связисты уже дали связь с Генеральным штабом и со штабами соседних фронтов. Так что буквально с первых минут мы могли приступить к работе.

К моменту нашего прибытия группировка противника в Восточной Пруссии была уже расчленена на три части: хейльсбергскую, кенигсбергскую и земландскую. И первые же полученные нами донесения вызвали тревогу. По сведениям разведывательного отдела 39-й армии, гитлеровцы готовили удар, целью которого было воссоединение двух групп. Судя по всему, немцы намеревались сделать это силами 5-й танковой дивизии со стороны Кенигсберга и одного из соединений 28-го армейского корпуса, входившего в состав земландской группировки.

Встревоженный полковник Хлебов немедленно пошел к начальнику штаба фронта и вскоре возвратился обратно. На нем лица не было.

- Верно говорят: пришла беда - отворяй ворота, - чуть слышно произнес он. - Командующий 3-м Белорусским фронтом генерал Черняховский скончался в госпитале... Тяжелое ранение осколком шального снаряда...

Сразу же после этого трагического события последовали серьезные организационные преобразования. По решению Ставки в командование войсками 3-го Белорусского фронта 20 февраля вступил Маршал Советского Союза А. М. Василевский. 24 февраля перестал существовать 1-й Прибалтийский фронт. На его базе была создана Земландская оперативная группа, которая вошла в состав 3-го Белорусского фронта. Генерал армии И. X. Баграмян возглавил Земландскую группу войск. В управлениях и отделах нашего штаба никаких изменений не произошло. Мы продолжали свою работу в прежнем составе.

* * *

Началась подготовка Кенигсбергской операции. И буквально на первых же порах мы столкнулись о серьезными осложнениями. Выяснилось, что в нашем [177] распоряжении нет плана города. А он был нужен как воздух, потому что стало предельно ясно: уличных боев вряд ли удастся избежать. Были аэрофотосъемки, но в полной мере заменить крупномасштабную карту они не могли.

К счастью, настойчивые поиски увенчались успехом. В одной из библиотек города Кранца отыскался еще довоенный путеводитель по Кенигсбергу. В нем мы нашли план города, причем достаточно подробный.

Путеводитель срочно перевели на русский язык. План города увеличили и размножили. Теперь нам было от чего оттолкнуться. Мы начали наносить на план-бланковку данные всех видов разведки. А их к тому времени в нашем распоряжении было уже немало. Информация непрерывно уточнялась и дополнялась.

Только у нас в отделе в период подготовки Кенигсбергской операции мы допросили более 100 пленных, причем, конечно, тех, кто мог располагать наиболее ценной информацией.

Постепенно картина прояснялась: нам предстояло штурмовать город-крепость. План Кенигсберга был буквально испещрен условными знаками, обозначавшими укрепления, огневые позиции. С обороной такой плотности мы еще никогда не встречались.

В 6-7 километрах от города проходил внешний оборонительный обвод протяженностью около 50 километров. Он включал 15 старинных фортов, из них 12 являлись основными. Каждый был обнесен земляным валом, высота которого местами достигала 7 метров. За валом - глубокие рвы, заполненные водой.

Внутри фортов имелись казармы, складские помещения. Причем толщина стен этих построек из кирпича и бетона достигала 1,5-2 метров. Пространство между фортами занимали укрепления полевого типа, доты. Здесь имелось от 2 до 4 линий траншей полного профиля, прикрытых проволочными заграждениями и минными полями.

Кроме внешнего существовал еще внутренний оборонительный обвод, опоясывавший город. Его основу составляли 24 форта, но эта цифра была, пожалуй, формальной. Для ведения боев были приспособлены здания на окраине. И снова надолбы, рвы, минные поля и проволочные заграждения.

Были все основания полагать, что не только окраины Кенигсберга, но и весь он подготовлен к обороне. [178]

В город нашим разведчикам проникнуть не удалось, но показания пленных свидетельствовали о том, что многие здания были превращены противником в опорные пункты, кое-где на улицах сооружены или сооружались баррикады.

Общая численность войск противника определялась нами примерно в 130 тысяч солдат и офицеров. Удалось установить, что комендантом крепости назначен преданный Гитлеру служака генерал пехоты Ляш, который, кстати, считался крупным специалистом в области фортификации. От фюрера он получил приказ: город ни при каких обстоятельствах не сдавать, драться до последнего солдата, до последнего патрона.

Таковы были основные разведывательные данные. Но помимо них нам удалось уточнить и некоторые детали. Так, например, пленный солдат 1141-го пехотного полка рассказал, что попал в ряды защитников Восточной Пруссии по тотальной мобилизации, проходившей в январе 1945 года. Приказ гласил: все мужчины в возрасте от 16 до 60 лет обязаны немедленно явиться на мобилизационные пункты. В случае уклонения - военно-полевой суд. Призванных тут же переодели в военную форму, вручили карабины и отправили на передний край.

Наше внимание в показаниях пленного привлек не возраст призывников, не то, что не проходили они даже поверхностного медицинского освидетельствования (об этом мы знали и раньше), а то, что мобилизованным выдавали не автоматы, которыми были вооружены гитлеровские солдаты, а карабины. Это позволило предположить, что вражеская армия, во всяком случае в этом районе, испытывает недостаток в автоматическом оружии.

Из показаний пленных, захваченных разведчиками 39-й армии, стало известно, что неподалеку от железнодорожной станции Метгетен находится подземный артиллерийский завод, на котором ремонтируются выведенные из строя пушки. Но точное место расположения завода фашисты скрывали даже от своих военнослужащих.

К станции Метгетен начальник разведывательного отдела 39-й армии полковник М. А. Волошин по согласованию с нами направил специальную разведывательную группу, которую возглавил один из опытнейших войсковых разведчиков фронта гвардии капитан И. И. Горобец. Тяжкие испытания выпали на долю этой группы. Ведь она действовала на территории, где гитлеровцы [179] были на каждом шагу. Тем не менее разведчики успешно выполнили возложенную на них задачу. Но гвардии капитан И. И. Горобец был в пятый раз за время войны ранен. Товарищи вынесли его в расположение своих войск на плащ-палатке.

Во второй половине марта, когда подготовка к Кенигсбергской операции шла полным ходом, мне неожиданно позвонил адъютант начальника штаба группы.

- Генерал Курасов срочно вызывает вас.

Через пять минут я был в кабинете Владимира Васильевича.

- Принято решение немедленно подготовить брошюру под названием "Город и крепость Кенигсберг", - сказал генерал Курасов. - В ней должны содержаться сведения о промышленных предприятиях, которые еще могут работать на оборону, о фортах внешнего, и внутреннего обводов, о группировке противника. Описание надлежит сделать по секторам: северо-западный, восточный и южный.

- Каково назначение брошюры? - спросил я, уже чувствуя, что работа будет поручена мне.

- Размножим и доведем до командиров корпусов и дивизий, а те сделают выписки и познакомят с ними командиров полков и батальонов.

- Массовое распространение брошюры может привести к тому, что она окажется в руках противника, - выразил я сомнение.

- Ну и черт с ним. Поверьте, Афанасий Григорьевич, теперь это уже не будет играть особой роли. К последнему штурму готовимся. Срок вам дается - неделя. Полковник Хлебов уже предупрежден и не будет отрывать вас на другие дела.

Один я, наверное, и за месяц не справился бы с полученным заданием. Однако, узнав, о чем идет речь, мне на помощь пришли многие офицеры разведывательного отдела. Без устали работали майор Г. Г. Майский, наш замечательный и неутомимый чертежник старший сержант М. И. Дуев, не спала ночей машинистка З. В. Набатова. Словом, это был поистине коллективный труд. О текущих делах тоже, естественно, не забывали.

Нам удалось выполнить задание командования на день раньше назначенного срока.

- Молодцы! - похвалил Владимир Васильевич. - Оставьте, я прочитаю и напишу предисловие, в котором [180] постараюсь разъяснить командирам, как практически использовать брошюру при подготовке к боевым действиям. А то ведь некоторые могут прочитать и в сторону отложить.

Уже вечером начальник штаба группы возвратил мне рукопись. И снова похвалил:

- Большая и очень важная работа проделана. Здесь, если хотите знать, десятки, сотни жизней наших солдат и офицеров. Когда о противнике столько известно, воевать значительно легче.

Прошло немногим более суток, и размноженная брошюра-справочник пошла в войска. По отзывам командиров соединений и частей она оказала им неоценимую помощь при штурме города-крепости Кенигсберга.

К концу марта подготовка Кенигсбергской операции в основном была закончена. Командующий Земландской группой войск генерал армии И. X. Баграмян собрал совещание командующих родами войск, начальников управлений, отделов и служб штаба. Каждый из них докладывал о готовности вверенных ему войск к предстоящим боям.

Выступил и полковник А. А. Хлебов. Он подробно доложил о группировке противника, характере оборонительных сооружений. Потом посыпались вопросы, которые я тут же заносил в рабочую тетрадь:

- Имеются ли у противника тяжелые танки?

- Располагает ли противник корабельной артиллерией и каковы возможности ее применения?

- Какие орудия имеются в фортах?

Арсений Андреевич дал исчерпывающие ответы, привел некоторые дополнительные данные. Подводя итоги, генерал армии И. X. Баграмян сказал:

- Вижу, подготовка проведена тщательно. Хочу напомнить, товарищи, что речь идет о штурме города-крепости. Потери с нашей стороны конечно же неизбежны, но одна из наших задач заключается в том, чтобы свести их к минимуму. Берегите людей...

Полковнику Хлебову и мне было приказано задержаться. Остался и начальник штаба группы генерал-полковник Курасов.

- Претензий к разведчикам у нас нет, - сказал командующий группой. - Однако хотим вас предупредить - внимательно следите, чтобы в оставшиеся до наступления дни противник не выкинул бы какой-нибудь штучки. Раненый зверь особенно опасен. [181]

В один из последних дней марта на рассвете в разведывательный отдел штаба Земландской группы поступило срочное донесение из 2-й гвардейской армии. В нем сообщалось, что ночью задержан перебежчик - солдат 550-го штрафного батальона. Он показал, что в 40 километрах северо-западнее Кенигсберга сосредоточено около 175 танков, которые ожидают поступления горючего. Получив его, они немедленно нанесут удар, с тем чтобы отрезать советские армии, действующие в юго-западном районе Земландского полуострова.

Для нас эта информация была подобна грому в ясном небе. Ведь, по нашим данным, такого количества танков на Земландском полуострове не было и быть не могло. Командующий группой, которому немедленно доложили о показаниях перебежчика, приказал вторично допросить его лично начальнику разведки армии гвардии подполковнику А. Г. Закревскому. Через два часа мы получили еще одно внеочередное донесение: пленный подтвердил свои показания.

- Перебежчика срочно доставить в штаб группы! - распорядился генерал-полковник Курасов. - Не верю ему. Или вы, разведчики, ушами прохлопали?

- И я не верю, - согласился с ним полковник Хлебов. - Ведь населенный пункт, названный пленным, находится в 2-3 километрах от передовой. Не могли наблюдатели не заметить сосредоточение такой массы танков. И на аэрофотоснимках ничего похожего нет.

- Вот лично и разберитесь, в чем тут дело. Допрашивали перебежчика втроем: полковник А. А. Хлебов, подполковник Г. О. Пастух и я. Переводил капитан административной службы А. М. Шейнман. Все мы сидели за столом и внимательно наблюдали за поведением пленного.

- Фамилия, имя, в какой части служили? - начал допрос подполковник Пастух.

Солдат назвал свою фамилию и номер батальона, в котором служил.

Батальон этот был нам достаточно хорошо знаком. Он находился перед нашим фронтом еще с лета 1944 года. Когда-то в нем числилось пять рот, но ввиду больших потерь их число сократилось до трех. Известно нам было также, что командир подразделения убит нашими разведчиками.

Зная обо всем этом, подполковник Пастух решил проверить, что скажет по этому поводу перебежчик. [182]

- Сколько в батальоне рот?

- Пять.

- Фамилия командира батальона?

Солдат назвал офицера, который был убит еще под Витебском. Мы переглянулись. Сомнений больше не было: перед нами типичный дезинформатор, к тому же со слабой, построенной на устаревших данных легендой.

- Ваши показания лживы от начала до конца, - поднялся из-за стола полковник Хлебов. - Даем десять минут на размышления.

Мы вышли на улицу, оставив пленного с часовым. Стояла темная апрельская ночь. Моросил дождь.

- Обратили внимание на его обмундирование? - спросил подполковник Г. О. Пастух. - Не припомню случая, чтобы в штрафном батальоне такое выдавали. И эта его улыбка. Словно приклеили ее на рожу. Фальшивка!

Через час мы уже знали все. Перед нами действительно был шпион-дезинформатор, переброшенный гитлеровцами через линию фронта со специальным заданием. На случай пленения была разработана легенда о его принадлежности к штрафному батальону, о 175 танках, которые ожидают поступления горючего.

Протокол допроса, едва уместившийся на 6 листах, представили генералу армии И. X. Баграмяну.

- Получается, что мало захватить "языка", - усмехнулся он, прочитав документ. - Надо его еще умело допросить. Напомните об этом начальнику разведки 2-й гвардейской армии.

Не хотелось нам огорчать гвардии подполковника А. Г. Закревского, но пришлось направить ему соответствующую телеграмму. Иван Христофорович Баграмян никогда не забывал об отданных им распоряжениях.

* * *

На Земландском полуострове стояла весенняя распутица. По дорогам, превратившимся в сплошное месиво, шли танки, колонны артиллерии, автомашин. Закапчивалась перегруппировка войск перед решающим ударом.

Еще было темно, когда мы с подполковником С. Д. Куроедовым отправились на наблюдательный пункт фронта, оборудованный на высоте Фухсберг. "Виллис" двигался еле-еле. И тьма, и непролазная грязь. Тут при всем желании не разгонишься. [183]

Наконец добрались до места. Поднялись на вершину и ахнули. Только вчера здания города и весь кенигсбергский укрепленный район просматривались отсюда прекрасно. А сейчас в густом, плотном, как вата, тумане тонуло все. Даже первая траншея скорее угадывалась, чем различалась.

- Как же вести прицельный огонь?! - волновался командующий артиллерией генерал-полковник артиллерии Н. М. Хлебников.

- Как же будут мои бомбить?! - вторил ему командующий 3-й воздушной армией генерал-полковник авиации Н. Ф. Папивин.

6 апреля ровно в половине восьмого на НП прибыл командующий 3-м Белорусским фронтом Маршал Советского Союза А. М. Василевский. Его тут же окружили генералы. Александр Михайлович сразу оценил обстановку.

- Начало артиллерийской подготовки переносим с восьми ноль-ноль на десять ноль-ноль. Атаку начать в двенадцать, - решил он. - Передать соответствующие распоряжения в войска.

Медленно тянулось время. Порой казалось, что стрелки часов вообще остановились. С моря подул легкий ветерок. Он начал постепенно разгонять туман. Более четко стали вырисовываться контуры города. Проглянуло солнце. И сразу в окулярах биноклей, стереотруб заблестели шпили готических соборов. Но не к ним было приковано наше внимание. Форты, траншеи, заполнявшие пространство между ними, - вот что интересовало нас.

Все чаще поглядывали мы на часы. И вот - ровно десять. В тот же миг ударили "катюши", следом за ними - артиллерийские орудия. В бинокль мне было видно, что разрывы встают сплошной стеной. Казалось, не будет им конца. Снова создавалось впечатление, что замерли стрелки часов. Но они отсчитывали время. Каждая минута несла врагу гибель.

Мины, снаряды, бомбы... Так продолжалось два часа. Форты и город опять не стало видно. Теперь уже не из-за тумана. Густая пелена дыма висела над ними, стелилась по земле. Еще свирепствовал огненный смерч, когда рядом со мной кто-то произнес:

- Пошли!

И верно, в бинокль было хорошо видно, как, прижимаясь к разрывам своих снарядов, пошли вперед танки, [184] стрелковые подразделения. Медленно, но неуклонно двигались они по направлению к городу, к фортам.

По приказанию полковника А. А. Хлебова мы со Степаном Демьяновичем возвратились на свой командный пункт в Норгенен. Наша задача заключалась в том, чтобы обо всех изменениях в обстановке немедленно докладывать командующему группой и начальнику штаба. А для того чтобы докладывать, надо было досконально знать положение дел.

Подавляющее большинство офицеров разведывательного и оперативного отделов убыло в штаб 3-го Белорусского фронта, который взял на себя общее руководство штурмом Кенигсберга. Поэтому мы со Степаном Демьяновичем сразу же отправились на узел связи, где за время нашего отсутствия скопилось немало донесений. Начали разбираться с ними, тут же нанося обстановку на рабочие карты. Что ж, документы содержали приятные новости. Нашими войсками был взят форт "Карпиц". Его гарнизон в количестве 110 солдат и офицеров во главе с майором сдался в плен. Прекратили сопротивление форты "Король Фридрих III", "Людендорф", "Хахштром".

Во многих донесениях упоминалось о решительных действиях войсковых разведчиков, которые не только указывали командирам стрелковых подразделений, штурмовавших вражескую оборону, наиболее уязвимые места, но и зачастую сами шли вперед, увлекая за собой атакующих.

Например, 287-й стрелковый полк наступал в северозападном секторе кенигсбергского укрепленного района. Перед одним из опорных пунктов бойцы вынуждены были остановиться. Уж очень сильный огонь вели оттуда гитлеровцы. Командир части, желая избежать больших потерь в личном составе, решил направить к опорному пункту группу разведчиков. Им предстояло найти наиболее удобные подходы.

Разведчики, которыми командовал старшина В. Ф. Сальников, незаметно подкрались к опорному пункту. Двое были отправлены обратно для того, чтобы подсказать наиболее удобный маршрут дальнейшего движения подразделений. А остальные затаились неподалеку от опорного пункта, решив понаблюдать за противником. Вскоре они убедились, что гитлеровцы, отразив очередную атаку, несколько расслабились, самоуспокоились. Можно ли не воспользоваться этим? [185]

- Ребята, будем брать опорный сами! - скомандовал старшина Сальников. - Приготовить гранаты.

Удар был настолько внезапным, что враг растерялся. Бросая оружие, гитлеровцы побежали. Но меткие очереди разведчиков, разрывы гранат настигали их. На поле боя противник оставил свыше 50 убитых солдат и офицеров. Еще до подхода стрелковых подразделений опорный пункт оказался в наших руках. Полк мог без задержки продолжать наступление.

К исходу первого дня штурма наши войска прорвали внешний обвод кенигсбергской крепости, уничтожили немало живой силы, военной техники врага, захватили свыше 2 тысяч пленных. С показаниями некоторых из них мы имели возможность познакомиться.

Ефрейтор 79-го саперного батальона на допросе сообщил, что наступление советских войск не явилось неожиданностью. Однако, никто не предполагал, что на город и форты обрушится удар такой силы.

- Ваши артиллерия и авиация превратили все вокруг в бурлящий котел, в настоящий ад. То, что мы пережили, не опишешь словами, - говорил он, поминутно запинаясь, тревожно оглядываясь.

Примерно то же самое слышали мы и от других пленных. Чаще всего ими повторялось слово "ад".

Бой не затихал и ночью. Самолеты наших воздушных армий продолжали наносить бомбовые удары. От многочисленных пожаров было светло как днем. Мы находились за несколько километров от города, но и здесь земля ходила ходуном под ногами от разрывов тяжелых фугасок.

По показаниям пленных, а их было захвачено свыше 3 тысяч, генерал Ляш, руководивший обороной Кенигсберга, обратился к Гитлеру с предложением прекратить сопротивление. Эта здравая мысль появилась после того, как на город обрушился огневой шквал невиданной силы. Однако фюрер, рассвирепев, не только отклонил просьбу своего генерала, но и арестовал его домашним арестом.

Войска 43-й и 11-й гвардейской армий с боем подошли к внутреннему обводу крепости. Начались уличные бои. Тут свое слово предстояло сказать специально созданным и подготовленным штурмовым группам и отрядам. В их состав входили стрелковые подразделения, танки, самоходные орудия, артиллерия различных калибров. Перед группой или отрядом, как правило, ставилась [186] задача захватить определенное здание, несколько зданий, самое большее, городской квартал.

Решающий перелом наступил к вечеру 9 апреля. Из штаба 11-й гвардейской армии мы получили сообщение, что на участке 27-го гвардейского стрелкового полка линию фронта перешли два немецких офицера - полковник и подполковник. По их словам, генерал пехоты Ляш был готов на собственный страх и риск вступить в переговоры.

Командующий 11-й гвардейской армией генерал К. Н. Галицкий, связавшись с Маршалом Советского Союза А. М. Василевским и получив его разрешение, дал приказ о временном прекращении огня и направил к Ляшу парламентеров - подполковника П. Г. Яновского и капитанов А. Е. Федоренко и В. М. Шпитальника. Их сопровождал гитлеровский полковник.

Позже мне удалось встретиться с подполковником П. Г. Яновским, который довольно подробно рассказал о переговорах с немецким командованием.

Когда наши парламентеры прибыли в расположение вражеской обороны, им завязали глаза и отвели в штаб генерала Ляша. Предосторожность, проявленная гитлеровцами, была излишней. Мы знали, что бетонированный бункер расположен на территории университетского дворика.

Советских офицеров представили начальнику штаба, который заявил, что генерал Ляш отдыхает и сейчас не может принять парламентеров. Однако подполковник П. Г. Яновский потребовал немедленной встречи. Начальник штаба скрылся за массивной дверью и тут же возвратился с генералом Ляшем. Не вызывало сомнений, что разговор о мнимом отдыхе был лишь попыткой затянуть время.

Подполковник П. Г. Яновский вручил текст ультиматума. Генерал Ляш внимательно прочитал его, вздохнул и начал читать снова. Наконец он сказал:

- Мы вынуждены принять условия капитуляции. Мной будет отдан приказ войскам о прекращении сопротивления.

Ночью наши радисты перехватили радиограмму, переданную открытым текстом. Она, собственно, была адресована советскому командованию. "Крепость получила приказ о сдаче, - говорилось в ней. - Всем частям приказано прекратить стрельбу и вывесить белые флаги. [187]

Возникает опасность, что приказ не будет доведен до каждой части из-за отсутствия связи. Ляш".

К домику генерала В. В. Курасова я бежал столь стремительно, что часовой, правда знавший меня в лицо, даже не сделал попытки остановить меня. Кажется, я забыл постучать в дверь комнаты. Но начальник штаба группы встретил меня улыбкой.

- Чувствую, с хорошими новостями пожаловал разведчик!

- Капитуляция! - выпалил я с порога.

- От имени командующего проинформируйте об этом части. А сами с Куроедовым утром отправляйтесь в город и проверьте, как выполняется приказ Ляша.

Спать в эту ночь не пришлось вовсе. Пока направили информацию о капитуляции противника в войска, пока убедились, что она принята и правильно понята, прошло не менее двух часов. А тут и небо уже начало светлеть. Взяв "виллис" с самым опытным водителем, мы со Степаном Демьяновичем двинулись в поверженный Кенигсберг.

Навстречу нам по левой стороне дороги тянулись колонны пленных. Заросшие, грязные, в распахнутых шинелях и надвинутых на уши пилотках шли вражеские солдаты и офицеры. Судя по лицам, самые различные чувства владели гитлеровцами. Нескрываемый страх, равнодушие, радость, злобу, отчаяние - все можно было прочитать на них.

Кюветы по сторонам дороги были завалены разбитыми велосипедами, детскими колясками, перинами, подушками, прочей домашней утварью.

Добравшись до города, попытались проехать по главной улице. Однако вскоре поняли, что мысль об этом придется оставить. Подбитые орудия, сгоревшие автомашины, груды обломков преграждали путь. Отдельные здания еще горели. С треском разлеталась раскаленная черепица, дым разъедал глаза. Пришлось искать объезд. У нашего водителя от напряжения даже капли пота выступили на лбу.

Не знаю, каким образом, но, руководствуясь копией плана, найденного в свое время в библиотеке, мы все-таки пробились к центру. Здесь кое-где еще шел бой. Отдельные группы фашистов продолжали сопротивляться. Неожиданно над самой головой просвистели пули. Пришлось укрыться за развалинами. Два наших автоматчика подбежали к нам. [188]

- Вы зря не ходите, товарищи офицеры. У вас, случайно, гранат нет с собой? Жаль! Ладно, и так выбьем фрицев из этого здания.

И они исчезли за углом.

С большими трудностями мы добрались до вокзальной площади. На мостовой высились горы оружия: винтовки, автоматы, пулеметы, гранаты, патроны, пистолеты. Они, эти горы, росли на глазах. Все новые и новые колонны гитлеровцев проходили мимо них, освобождаясь теперь уже от бесполезного груза.

К вечеру мы возвратились в Норгенен. Обо всем, что видели, тут же доложили генералу В. В. Курасову.

- Значит, в основном приказ Ляша выполняется?

- Сопротивляются только отдельные группы. Но их часы сочтены.

- Теперь будем кончать с земландской группировкой гитлеровцев. Что они там имеют?

- По нашим данным, восемь пехотных и одну танковую дивизию, около 65 тысяч солдат и офицеров, 1200 стволов артиллерии.

- Что ж, силы немалые. Но справимся. Правильно я говорю?

Наступление наших войск на Земландском полуострове началось 13 апреля. В нем приняли участие 2-я гвардейская, 5, 39, 43-я армии 3-го Белорусского фронта. Несколько позже в прорыв была введена 11-я гвардейская армия. Их действия поддерживались авиацией 1-й и 3-й воздушных армий, кораблями Краснознаменного Балтийского флота. Как видите, превосходство, причем подавляющее, было на нашей стороне.

И тем не менее бои носили исключительно упорный и ожесточенный характер. Обилие опорных пунктов, развитая сеть траншей между ними позволяли гитлеровцам упорно оборонять каждый клочок земли. Но главное, пожалуй, было даже не в этом. Им было некуда отступать. Отчаяние рождало невиданное упорство.

Однако к 26 апреля над Земландским полуостровом воцарилась тишина. Какой-то непривычной, даже тревожной, казалась она нам на первых порах. Не верилось, что до конца войны остались считанные дни. С нетерпением ждали мы известий из-под Берлина, где успешно развивалось наступление советских войск.

В часы радиопередач из Москвы мы не отходили от радиоприемников. Но пока динамики приносили нам сообщения об ожесточенных боях. [189]

И наконец свершилось. Знакомый, ставший родным голос Юрия Левитана известил, что фашистская Германия безоговорочно капитулировала, что Великая Отечественная война победоносно завершена!

Я видел солдат и сержантов, паливших в небо из автоматов, карабинов, ракетниц. Видел ликующих людей, обнимавших друг друга. Слышал крики радости и восторга. Все было. Но больше всего мне запомнился пожилой солдат, который сидел на снарядном ящике, уперев локти в колени и обхватив голову руками. Усталое, морщинистое лицо, одинокая слезинка, медленно сбегавшая но щеке, несколько орденов и медалей на пропыленной гимнастерке... Именно он остался в памяти навсегда как олицетворение нашей трудной и долгожданной Победы.

Примечания

{1} Правда, 1941, 23 июня.

{2} Типпельскирх К. История второй мировой войны. М. 1956, с. 241.

{3} ЦАМО, ф. 295, оп. 2076, д. 59, л. 21.

{4} ЦАМО, ф. 235, он. 2076, д. 108, л. 126.

{5} ЦАМО, ф. 235, оп. 2076, д. 116, л. 65-72.

{6} ЦАМО, ф. 235, оп. 2076, д. 116, л. 286.

{7} См.: История Коммунистической партии Советского Союза. М., 1970, т. 5, кн. 1, с. 521-522.

{8} ЦАМО, ф. 235, оп. 2076, д. 31, л. 32.

{9} ЦАМО, ф. 235, оп. 2076, д. 116, л. 192.

{10} ЦАМО, ф. 235, оп. 2076, д. 116, л. 142.

{11} ЦАМО, ф. 235, оп. 2076, д. 116, л. 115-116.

{12} ЦАМО, ф. 235, оп. 2076, д. 32, л. 286.

Список иллюстраций

Афанасий Григорьевич СИНИЦКИЙ

А. А. Хлебов

М. А. Волошин

С. Д. Куроедов

А. С. Логвиненко (довоенное фото)

С. И. Мосиенко

В. С. Свирчевский

После выполнения боевого задания.
Слева направо: А. И. Янков, В. Л. Просвирин, А. С. Мартусов, В. С. Свирчевский

Т. А. Саевич

М. М. Глебов

Офицеры разведотдела штаба Калининского фронта.
Слева направо: А. С. Тюрин, Н. А. Воскресенский, А. Г. Синицкий, Г. Г. Майский (сидит)

Г. П. Головченко

Г. А. Мартьянов

Экипаж разведчиков.
Слева направо: В. С. Свирчевский, Д. И. Лапсин, В. Заложий

Н. Е. Самохин

Н. А. Солдаткин

А. С. Мартусов

А. Раков

Идет допрос пленного немецкого генерала