|
Продираясь сквозь густые заросли кустарника, мы часто останавливаемся
и слушаем. Один раз простояли несколько минут. Со стороны немцев
- ни звука. Я в нетерпении сжал локоть сержанта Рассохина,
- Послушай, Миша, - говорю, - мы случаем не блудим?
- Ты знай свое - топай, -отвечает, -я дорогу знаю, и компас при
мне. - И зашагал дальше.
Умен и отважен был этот разведчик, как дьявол. Пришел он к нам из
штрафной роты. Как попал в штрафники, толком никто не знал. На расспросы
разведчиков рядовой Рассохин сказал, что в бою за безымянную высотку
где-то близ Днепра был ранен, отлежался в полевом госпитале и снова
на передовую.
Когда он пришел к нам в часть, к тому времени у многих наших разведчиков
на груди красовались боевые ордена и медали, а у него на выцветшей
гимнастерке единственная замызганная желтенькая планочка. С той
поры пройдено немало дорог военных, и теперь сержант Рассохин кавалер
двух орденов Солдатской славы III степени и II.
Вот мы опять остановились и стали прислушиваться. А все вокруг молчит,
будто вымерло. Какой-то болотный кустарник непролазной стеной обступил
нас со всех сторон. Ночь темная, знойная. Я не один раз ходил в
разведку, но такой темной ночи, такой жуткой тишины не помню. Невольный
страх сковывает движения. Хочется остановиться, но сержант, словно
разгадывая мои мысли, то и дело оборачивается и делает знак: пошли,
пошли...
Сделали еще с десяток шагов по давно не хоженной тропе, и вдруг
сержант как вцепится мне рукой в плечо. Посвист ветра в голых кустарниках
то усиливался, то затухал. "Тихо!"-притягивает меня к
земле Рассохин. Откуда-то повеяло речной прохладой. Перед нами,
шагах в двадцати, за кустами, что-то шуршит. Лежим, не дышим. Чувствую,
как сержант поднимает голову и теребит меня за рукав. "Курят",
- шепчет. Верно: в кустах, за узкой протокой, тлеют две красные
точки - появятся и тут же исчезнут. Прижавшись друг к другу, некоторое
время всматриваемся в кромешную вязкую темноту. Тишина. Только и
слышно, как время от времени на спине у сержанта, в вещмешке, ворочается
утка. Да, настоящая домашняя утка. Рассохин где-то раздобыл ее еще
несколько дней до нашей вылазки. Сплел для нее из хвороста клетку,
поил, кормил до отвала, как это делают хорошие хозяйки, готовясь
к большому празднику. Разведчики посмеивались:
- Видать, сержант собирается потчевать фрица утятинкой, а сам баландой
довольствуется.
В ответ Рассохин помалкивал, только про себя чему-то хитренько улыбался.
Но те, кто хорошо знал сержанта и хоть раз побывал с ним в разведке,
догадывались, что сержант наверняка задумал что-то серьезное. Не
любил этот разведчик пустых забав и на всякие оригинальные выдумки
был большой мастак.
Мы дождались рассвета, сквозь дремучую чащобу лозняка и ольшаника
подползли ближе к протоке. Метрах в семи-восьми водный рукав Днестра,
поросший по берегам темно-зелеными стенами камыша, еще не пробудился
ото сна. И только случайная былинка или перо птицы, изредка появляющиеся
на ее спокойной, без единой морщины поверхности, говорили, что протока
движется, живет. С противоположного берега - опять ни звука. И вообще
было не по-фронтовому тихо, ни одного подозрительного шороха. Но
мы знали - там немцы, за камышовыми зарослями проходит их передний
край. Наше командование надеялось и выжидало, что немцы сосредоточат
на пойме значительные силы, и тогда мы, подтянув резервы, стремительным
ударом опрокинем врага в Днестр. Но прежде надо было разведать силы
противника. Более двух недель охотились, пытались взять "языка",
и каждый раз наши старания кончались неудачей. Нередко с боевым
охранением немцев завязывалась короткая, но жестокая схватка. Прекратив
стрельбу по всей передовой с той и другой стороны на этом участке,
все с напряжением прислушивались к ней. Умолкала даже артиллерия,
методически обстреливающая тылы. Как правило, после таких схваток
наши разведчики возвращались ни с чем - измученные, израненные,
не досчитавшиеся своих товарищей.
Один раз мы с Рассохиным чуть было сами не попали в лапы противника
и едва живыми выкарабкались из ловушки. Случилось это опять же в
злосчастной пойме. Почти всю ночь проползали вдоль берега протоки,
но никаких признаков присутствия немцев не обнаружили. Рассохин
говорит: "Пошли на ту сторону. Наверное, немцы втихую смотали
удочки". Я хотел было что-то возразить ему, но он закрыл мне
ладонью рот: "Ш-ш, парень". И приказывает: "За мной".
Мы вброд, осторожно форсируем протоку. Нигде ни души. Ползем дальше
меж кустарников еще несколько минут. Вдруг Рассохин наклоняется
к самому моему уху и шепчет: "Ты оставайся здесь, держи автомат
наготове, а я еще поразведаю". Я не успел ничего сказать, как
он уже уполз в темноту. Я настороженно замер, уставившись в темноту
кустарника, держа палец на спуске. Вдруг слышу за спиной чей-то
голос. Сказал несколько слов на нашем языке, быстро, сквозь зубы,
словно отдал команду, и тут же застучал пулемет. На меня свалилось
несколько веток. Немцы! Оборачиваюсь в их сторону, выхватываю из-за
пояса гранату и, не поднимаясь с земли, бросаю поверх кустов. Взвивается
пламя, грохот взрыва и стон. В кого-то попал. Вскидываю автомат
и даю очередь по кустарнику. А оттуда уже палят в мою сторону. Немцев
было, судя по выстрелам, человек десять. Все ясно: забрались за
немецкую линию. Бросаю еще одну гранату, стреляю, опять бросаю.
Но вдруг начинают стрелять и с той стороны, куда ушел Рассохин.
"Вот это номер, - говорю себе, - значит, мы между двух огней
в ловушке". И такая меня злость взяла на сержанта. "Вот
они, твои выдумки, отчаянная голова. Ушел, а меня оставил одного
с немцами". Но делать нечего, надо как-то выпутываться из положения.
Только бы "продать" подороже собственную шкуру. И опять
действую гранатой, автоматом, не останавливаясь ни на секунду...
Я повернулся в ту сторону, куда уполз сержант, и вижу: в нескольких
шагах от меня крадется кто-то. Хватаю гранату и вдруг слышу: "Петро,
Пет-ро! Это я, Мишка. Иди сюда". Ползу к нему. Что еще, думаю,
взбрело ему на ум?.. Мы подползли друг к другу совсем близко, пока
не почувствовали на лицах теплоту дыхания. Сержант, опираясь на
локоть, вытаскивает что-то из кармана и дает мне: "А ну-ка,
посмотри, - шепчет он, - с ногой что-то..." Разворачиваю индивидуальный
пакет, разрезаю финкой штанину и перевязываю ему ногу. Ничего страшного,
но болело у него сильно: видно было по тому, как напрягалась нога.
"Что теперь будем делать?" - спрашиваю у него. Он ничего
не ответил. А когда над нами снова засвистели пули, вздрогнул и
как будто даже испугался. Пули теперь перекрещивались с двух сторон.
Сержант вдруг шепчет: "Послушай, у меня идея". "Иди
ты к черту со своей идеей". "Ты слушай, - властно говорит
он и опять притягивает меня к земле.-Ты стреляй по немцам в эту
сторону, а я буду стрелять в другую. Мы их раздразним, а сами потом
свернем к протоке и ходу. А они пусть друг в друга палят".
Сказано - сделано. Легли мы головами в разные стороны и начали:
стреляем, бросаем гранаты, опять стреляем. Немцы разошлись вовсю!
Да только пули их над нами свистели, а попадали все к ним. Когда
мы совсем раззадорили немца, сержант шепчет мне: "Теперь, Петро,
самое время. Они до зари будут еще друг в дружку палить". И
мы тихонько забираем вправо, а немцы между собой дерутся. Уже и
минометы в ход пустили. Взрывы, огонь, дым, трассирующие пули -
война по всем правилам... Так мы в тот раз вернулись без "языка".
И вот мы с сержантом Рассохиным опять в разведке. Выбрали место
для наблюдения у самой протоки, в густом ивняке, космами свесившемся
к самой воде. В том месте протока была неглубокой. Как сквозь вымытое
стекло просматривается на дне золотистый песок и стайки серебристых
рыбок, подолгу стоящих на одном месте против течения. Еще до рассвета
сержант уполз вдоль берега вверх по течению, предупредив меня, чтоб
не сходил с места и зорко наблюдал за противоположным берегом. Уполз
бесшумно, как уж. Лежу, не шевелюсь. Немеющие пальцы прикипели к
автомату, в глазах резь от бессонной ночи и напряжения. Вокруг по-прежнему
все было тихо. По расчетам сержанта на противоположном берегу обязательно
должен появиться немец. Стрелять в него не велел ни в коем разе,
а только следить за ним, что станет делать. Но вот уже совсем рассвело,
а никакого немца не было, и сам сержант куда-то исчез, как в воду
канул. Жутковато, конечно, но делать нечего, надо терпеть, ждать.
Мне уже подумалось, что эта моя вылазка будет последней. Пошел бы
ты к черту со своей идеей, сержант, чуть было вслух не выругался
я, как вдруг заметил на том берегу: сплошная стена камыша зашевелилась,
как бы собираясь раздвинуться, но сейчас же успокоилась. К берегу
подполз немец с котелком в руке. Осторожно потянулся им к протоке,
но не дотянулся до воды, замер, словно чего-то испугался, и уставился
в сторону, куда уполз Рассохин. Неужели заметил, встревожился я
и стал смотреть в том же направлении, куда смотрел немец. И вдруг
увидел на воде утку. Бело-сахарная, грациозно подняв голову, она
медленно плыла по течению в нашу сторону. Озираясь по сторонам,
подыскивая место, где бы выбраться на берег. Я на секунду перевел
взгляд на немца. Тот приподнялся, отложил пустой котелок и автомат
в сторону и опять припал к траве, затаился. Утка, ничего не подозревая,
плыла прямо к нему. Когда ее уже можно было схватить рукой, она
неожиданно прянула в сторону, не издав ни звука, задержалась на
одном месте, быстро работая лапами. Немец воровато огляделся по
сторонам, сполз ногами в воду и опять чуть было не схватил утку.
Она и на этот раз ускользнула из-под его рук на середину протоки.
Воды было чуть выше колен. Немец приостановился, повыше засучил
рукава и, стараясь не хлюпать, изогнувшись, стал осторожно подбираться,
но утка опять суматошно заработала лапами, уплывая от него. Он настиг
ее только у самого нашего берега, навалившись на нее всем телом.
Но подняться не успел. Я с силой опустил приклад автомата на его
голову. И в ту же секунду рядом со мной появился сержант. Казалось,
он никуда и не уходил, все время был рядом со мной. Мы втащили немца
в кусты, и, пока еще не пришел в себя, Рассохин стал быстро засовывать
утку в вещмешок. Я только теперь заметил: клюв ее был стянут суровой
ниткой, крылья подвязаны к туловищу. Это чтоб не поднимала шума.
Молодец, сержант, все рассчитал, предусмотрел, как следует быть.
Мы привели фрица в чувство, сунули ему в рот кляп, подхватили под
руки и живо зашагали к нашим.
С утки получился великолепный плов. Только за неимением риса пришлось
воспользоваться обыкновенной пшеницей. Когда плов был готов, Рассохин
наполнил им крышку котелка, серьезно сказал:
- Надо фрица попотчевать, не зря же он, бедолага, так старался...-
И направился в землянку, где находился пленник.
|
