И волна твоя, как слеза...

В обороне долго засиживаться не пришлось. Нас перебрасывали к никопольскому плацдарму, который, по оценке зышестоящего командования, являлся сущим бедствием. Линия его имела форму лука, тетивой которого служил Днепр.

Множество глубоких оврагов, чередовавшихся с высотами, позволили создать здесь широкую сеть инженерных сооружений, до предела насыщенных артиллерией. Не ограничиваясь этим, фашисты усиленно активизировали свою оборону группами танков и штурмовых орудий.

Бригада получила задачу: организовать преследование противника и с юго-востока взять Малую Лепетиху. Но здесь мы столкнулись еще 'с одним неприятелем — непогодой.

Такую зиму вряд ли кто из нас помнил. Начудила она в гирле Днепра. То стояли морозы, снега намело в камыши на берегу реки и рукавов ее великого устья. Тонкий лед хрустел под железными щупами разведчиков на Конке и Чайке, и немцы на правом берегу толом и снарядами прорубали каналы, в пять колов ставили проволоку, опасаясь нашей переправы; то теплый ветер погнал с моря ручьи, и лед на реке превратился в мокрый рафинад. Надо было тащить с собой деревянные плахи, чтобы перейти со льдины на льдину и даже в эту немыслимую пору побывать на том берегу и притащить «языка»...

Оголились поля, раскисли. Легче было ногу вытащить из сапога, чем сапог из липкого месива. Шинели намокали, впитывали влагу, как губки. Это днем. А ночью все покрывалось ледяным панцырем.

Отходя, гитлеровцы побросали исправные пушки, автомобили, даже танки. Теперь дороги существовали лишь на топокартах. Раскисшие, разбитые, они оказались гибельными и для нашей, отечественной, и для американской техники. Танки шли медленно, как бы прощупывая своими железными лапами каждый шаг. Полями двигались цепочки людей с тяжелой ношей — минометными стволами, ящиками боеприпасов, канистрами горючего...

Но, несмотря на все козни природы, бригадные колонны шаг за шагом приближались к Большой и Малой Лепетихе. Обстановка подсказывала: у противника остался единственный путь отхода — через эти населенные пункты.

Об использовании бронетранспортеров для ведения разведки не могло быть и речи. Все сидели по уши в грязи. А сверху настойчиво требовали свежих данных о противнике.

Долго не удавалось взять «языка». Капитана Козлова в недавнем поиске ранило, он находился в медсанбате. Его заместитель — горячий и неуравновешенный капитан Савченко,— получив от начальства нагоняй, немедленно решил готовить поисковую группу. Такая поспешность привела к трагическим последствиям — разведчики ночью нарвались на засаду и потеряли шесть человек убитыми. Вынести их не удалось. Только случай помог остальным отойти. Среди раненых оказался и сам капитан Савченко...

Даже у бывалых разведчиков настроение резко упало. Еще и погода выматывала душу: небо словно насквозь пропило, дождь нудил беспрерывно — днем и ночью. Люди промокли до нитки, ходили понурые, забрызганные грязью...

Посыльный приказал прибыть к комбригу. Быстро накинув кожаную куртку — она здорово тогда спасала от этой моросящей напасти, я поспешил в штаб.

Полковник Артеменко поздоровался, предложил сесть. Вид у него был не из лучших — щеки покрыты серым налетом, красные, утомленные глаза. Перед ним стояла кружка с кипятком.

Вспомнив о злополучном поиске, Василий Михайлович зябко пожал плечами:

— Эх, мать честная, таких хлопцев потеряли! Но кто знал, что подобное случится...

Комбриг раскрыл карту.

— Обстановка требует хорошенько разглядеть не мецкие тылы. Малая Лепетиха, а дел может больших натворить. Авиация наша пока на приколе. «Кукурузники» порхают, да и те изредка. Вся надежда на вас...

Тут же выработали план действий. Заключался он в следующем: одну группу поведет Михаил Григорьев, вторую — я. Задача Григорьева — пройти через боевые порядки 1-го батальона, захватить пулеметную точку. Без стрельбы здесь не обойдется. Это как бы отвлекающий маневр. Моей группе в это же время следовало бесшумно просочиться в глубину обороны немцев, получить точные сведения о наличии вражеской техники. Мы знали, что ее там предостаточно: «тигры», «фердинанды», минометы — одноствольные и шестиствольные, большое количество боеприпасов.

Вышли, когда стемнело. Дорога вязкая. Чернозем пудовыми гирями налипал на сапоги...

Шли сначала с группой Григорьева, потом разошлись, дружески похлопав друг друга по спине.

Цепочкой потянулись к нейтральной полосе. Нашли большую воронку. Спустились. Стали наблюдать и ждать.

Группа Григорьева подобралась к первой траншее немцев, разведчики принялись растаскивать проволоку. Как и следовало ожидать, гитлеровцы, почуяв неладное, расцветили местность ракетами, подозрительные участки стали неистово поливать пулеметным огнем, долбать минами и снарядами. В свою очередь по противнику открыли оговь наши стрелковая рота и минометный взвод. Разведчики, укрывшись за песчаными холмами, периодически дергали за шнуры, и всевозможные бренчалки, подвешенные к проволоке, трезвонили, раздражая гитлеровцев. Те опять стали дубасить из пушек, крестить огнем мнимого противника.

Когда немцев утомила эта игра, мы по-пластунски подползли к заграждениям. Впереди — сапер с миноискателем и ножницами. Продвигались с предельной осторожностью, опасаясь «хлопушек». Эти мины, похожие на небольшие раковины со створками, незаметные для глаза, лежали в граве. Стоило только задеть проволочку, они прыгали, взрывались в воздухе, осыпая все вокруг шрапнелью.

Первая траншея осталась позади. Стали углубляться в тыл, пошли во весь рост. Я шел в немецком маскировочном костюме, камуфлированной каске, обтянутой сеткой. Остальные шестеро, тоже одетые во все немецкое — Ситников, Петров, Брусков, Шуваев, Ермолаев, Сафонов,— тянулись гуськом настороженным шагом. В кромешной темноте мы то натыкались на мокрые кусты, то неожиданно возникал поваленный телеграфный столб. Кто-то споткнулся, упал, чертыхнулся...

Пройдя с километр, услышали голоса. Свернули чуть левее.

Немцев оказалось трое, у заднего за спиной горбатилась радиостанция. И тут мы обнаружили телефонный провод. Резать не стали, пошли по его следу.

Снова немцы. Четверо. Остановились. Чвак-чвак — силуэты растворились в темноте. Пронесло...

В пути мы находились более часа, часто останавливались и прислушивались, готовые к оклику и выстрелу. Малейшее движение, чуть слышный шорох, скрип, металлический лязг — все заставляло настораживаться, затаивать дыхание.

Дождь поутих, стало проясняться. До нашего слуха донеслись звуки губной гармошки. Впереди вырисовывался орудийный ствол.

Прятаться не было никакого смысла, решили идти прямо на «музыку».

В орудийном окопе спиной к нам сидел на станине немец и пиликал на гармошке. Я интуитивно разделял желание ребят пристукнуть этого меломана, чтобы красотка Кетхен не успела доцеловать своего дружка, но впереди было задание поважней. Не задерживаясь около огневых позиций батареи, разведчики укрылись на кукурузном поле.

Расположение удобное. Стали готовить место для наблюдения. Его оборудовали в старом окопе, который углубили саперными лопатами, вымостили кукурузными стеблями, прикрыли сверху.

Отсюда ушла первая радиограмма. В ней сообщалось о батарее, а также о местонахождении разведчиков.

Медленно начало светать. День — серый, пасмурный вставал, но низковатые облака создавали впечатление, что это не день настает, а подкрадываются сумерки.

В бинокль просматривалась вскопанная земля, пласты срезанного дерна, песчаные гребни на позициях замаскированных пушек, блиндажи... А дальше, в тумане чернели контуры деревни — Малая Лепетиха. По прямой к ней — километра четыре.

Все делали молча — тут нужно работать глазами, руками, а не языком. Я нанес на карту пять орудий на вогнутом скате, южнее обнаружили еще одно гнездо пушек. По расположению позиций и длине стволов определили — противотанковые.

Оставив за себя Брускова на наблюдательном пункте, вместе с Ермолаевым, Петровым и радистом вышли к проселку. По мере приближения к Малой Лепетихе приметили костер, около которого грелись два гитлеровца. Справа в полсотне метров лежали аккуратно сложенные ящики. Догадаться об их содержимом не составляло труда — снаряды.

Тщательно обшарив местность «цейсом», обнаружили воткнутые в землю прямоугольные знаки.

— Товарищ командир! — потянул меня за рукав Ермолаев.— Что-то немцы нагородили здесь...

— Все ясно, как божий день, Сеня. Там минное поле. А эти камрады у костра — охрана.

Словно в подтверждение моего вывода, к посту подкатил заляпанный грязью бронетранспортер. Остановился. Немцы вскочили, стали махать руками, предупреждая об опасности. Броневик громко газанул, резко сдал назад. Я быстро нанес на карту границы минного поля, послал вторую радиограмму, продолжая вести тщательное наблюдение.

...Нарастающий гул подкатывался все ближе и ближе, отчетливо чувствовалось дыхание недалекого боя. Наша артиллерия молотила противотанковые огневые позиции. Проносясь, снаряды скручивали звук в тугую петлю. Затем послышались частые разрывы, словно в гигантскую бочку посыпались чугунные ядра. Мы впервые так близко видели работу «катюш» и поняли, почему гитлеровцы всегда панически бежали от этого разящего смерча, сходили с ума, бились головами оземь.

От Малой Лепетихи на большой скорости мчалось с десяток танков, мотоциклов. На турелях — пулеметы. Мотоциклисты подскакивали на рытвинах, виляли, обгоняли друг друга, быстро исчезали, скрываясь за краями окуляров бинокля, и внезапно появлялись вновь...

Пройдя пост у минного поля, вся эта кавалькада повернула в юго-восточном направлении, прогромыхала в метрах двухстах, взяв направление на Малую Лепетиху. Туда же перемещались вездеходы, ускоренным шагом топали разрозненные группы гитлеровцев... На нас никто не обращал внимания — разведчики в маскировочных костюмах сходили за своих.

Подкрепившись сухим пайком, выбрали кратчайший путь к селу. С наступлением темноты находились уже в одном из сараев.

Ситников ушел выяснить обстановку. Минут через двадцать возвратился, доложил: в одном из погребов на окраине прячутся женщины и дети. Сначала испугались, но, поняв, что перед ними свой солдат, наперебой начали рассказывать: в селе много гитлеровцев, злые, как черти, свирепые и трусливые. Два дня назад свезли большое количество раненых. Потом началось повальное бегство.

Мы и сами увидели этот «запланированный» драп. Машины брошены — они глубоко, по самые оси, засели в грязь. Группами и в одиночку немцы с чемоданами, узлами на плечах и даже корзинами спешно уходили из Малой Лепетихи к переправе.

В одной из хат захватили вояку, который шарил по углам в надежде что-либо прихватить. Вид у него был довольно жалкий: костлявая фигура в перекошенных ремнях, из-под пилотки, натянутой на уши-, торчат длинные серые космы. На щеках — каторжная щетина. По солдатской книжке и из беглого допроса выяснили номера части, батальона, роты. Пленный услужливо доложил, что рота его понесла ощутимые потери, уцелевшие ушли к берегу реки.

Оставив несколько человек для наблюдения, мы с Брусковым, Шуваевым и Ермолаевым стали пробираться на западную, обращенную к Днепру сторону Малой Лепетихи, затем вышли на дорогу, параллельную бегущим фашистам.

А у берега творилось такое!..

Паром буквально облепила солдатня: раздавались гортанные выкрики, ругань, стрельба... Немцы, словно стадо, сгрудившееся у водопоя, торопливо лезли на спасительную площадку, отталкивали друг друга, падали за борт.

Пришлось срочно связаться со штабом бригады, чтобы артиллерия подбросила в этот район огонька. Минут через пятнадцать на головы фашистов, как по заказу, посыпались снаряды. Потом с неба донесся знакомый гул наших «ильюшиных»...

Снаряды и бомбы разметывали переправу. Мы вытягивали шеи и, восторженно сияя глазами, смотрели на гигантские столбы желтой воды, пляску огня...

Поднялась невообразимая паника — многие гитлеровцы хлебнули тогда днепровской водицы!

А с рассветом в Малую Лепетиху ворвались наши танки с десантом автоматчиков...

Ночью все казалось вымершим. Но по мере того как наступало утро, откуда-то из погребов, из подвалов, из глухих чуланов стали появляться местные жители. Они бросались нам навстречу, в радостном смятении пожимали руки, плакали и обнимали, говорили какие-то бессвязные ласковые слова, которые можно услышать только от близких людей после долгой и горькой разлуки.

К разведчикам подошел дед. По морщинистому лицу текли слезы. В руках — картуз с яблоками.

— Немного сберег,— как бы извиняясь, произнес старик.— Больше угостить нечем. Вот она какая, война-то. Я их три видел, эта горше всех... Видите, что от села осталось — пепел да угли, горе да сироты...

Младшему лейтенанту Алексееву я доложил, где можно расквартировать разведроту, а сам пошел искать полевую кухню. Находясь в поиске, мы трое суток не ели горячей пищи. Нашел ее на краю села. Сытый запах распирал котел, даже слюнки потекли. Собрал людей. Каша была с дымком, с горьковатым запахом, из тертой пшеницы, но до чего вкусная! А соленые огурцы, добытые где-то Ситниковым, показались настоящим деликатесом...

В жарко натопленной хате наконец-то разделись, развесили мокрое обмундирование, портянки. Блаженство! Ситников с головой укрылся телогрейкой, тихо похрапывал. Рядом Брусков ремонтировал брюки масккостюма. Паргалава правил на ремешке бритву. Багаев нещадно дымил...

В хату вошли два танкиста. Мы их пригласили к огоньку, угостили кое-чем из «НЗ». Молоденький сержант с обмороженной скулой и слезящимися глазами всхлипнул, опустил голову на кулаки с въевшимся мазутом.

— У нас, ребята, горе,— пояснил второй танкист со старшинскими погонами.— Командира потеряли. И какого командира!..

Речь шла о комбриге полковнике Корбуте.

...Когда танкисты уже добивали гитлеровцев, рушили их укрепления у степной могилы с отметкой 80,4, подорвалась на мине машина Корбута. Полковника контузило, все члены экипажа погибли. Комбриг отказался оставить поле боя, решительно приказал:

— В атаку! Пехота ждет нашей поддержки.

И пересел на другую машину. Она помчалась в боевом порядке наступающих.

Около высоты 93,7 «тридцатьчетверка» Корбут;а снова угодила под огонь. Снаряды ложились рядом, в разные стороны разлетались осколки с комьями вырвонной земли, стучали по броне. Механик-водитель круто развернул танк, повел его наискось к стреляющим. Раздавили один расчет, другой... Полковник Корбут внимательно наблюдал за происходящим на поле боя. Увидел справа вытянутую колонну: «тигры» рванулись в контратаку, сзади с автомашин спрыгивала пехота.

— Первый батальон. Второй...— отдал команду Корбут и сразу отметил, как его танкисты развернулись

в лоб гитлеровцам.

В головном танке запахло горелым. В шлемофоне раздался тревожный голос:

— У вас позади дым. Горите!

Полковник продолжал подавать команды до тех пор, пока пламя не проникло внутрь машины. Густые струи дыма валили из всех щелей...

А танкисты гусеницами впечатывали в землю орудия, пулеметным огнем полосовали бегущих пушкарей, жгли автомашины, добивали «тигров», которые с опозданием бросились назад. Но этого комбриг уже не видел....

После мы узнали, что гвардии полковник Корбут Петр Юлианович посмертно награжден Золотой Звездой Героя Советского Союза. 37-я гвардейская танковая бригада получила наименование «Никопольская». Наша 6-я гвардейская мехбригада стала Краснознаменной.

Радуясь успехам, с горечью подсчитывали и свюи потери — как в личном составе, так и в технике. Они были немалыми — шутка ли, корпус только в феврале с боями прошел около четырехсот километров. Но несмотря на это, а также на тяжелые условия распутицы, войска начали готовиться к наступлению. Нам противостояли довольно внушительные силы противника на правом берегу Днепра — части 304, 79-й пехотных дивизий и 660-й полк 370-й пехотной дивизии, которые заняли заранее подготовленный оборонительный рубеж.

Фашистское командование рассматривало этот участок как крайний предел допустимого отступления. Естественные преграды, какими являлся Днепр и почти непроходимые болотистые протоки, а также развитая система траншей и околов позволили гитлеровцам создать надежную оборону с хорошо организованной системой огня и инженерными заграждениями.

Почти все населенные пункты, особенно Берислав — важный узел шоссейных и грунтовых дорог,— были использованы для создания насыщенных очагов сопротивления. Прочные здания в селах немцы превратили в долговременные точки и пулеметные гнезда. От самого уреза воды шли минные поля, дальше — проволочные заграждения, за ними тянулся глубокий противотанковый ров. Переправочные средства, включая и рыбацкие лодки местных жителей, враг предусмотрительно уничтожил.

Соприкасаясь по долгу службы с жизнью штаба корпуса, я знал, как много работал генерал Свиридов. Он тщательно изучал и анализировал боевые донесения, одновременно контролировал занятия, которые не прекращались ни днем, ни ночью. Бойцы учились подгонять и приторачивать оружие, шанцевый инструмент так, чтобы они не издавали ни звука, проделывать проходы в минных полях и проволочных заграждениях, блокировать дзоты и блиндажи, драться в окопах и траншеях, владеть штыком и ножом.

С полным напряжением трудились начальник штаба корпуса полковник Мазур, начальник оперативного отдела майор Иванов, его помощник капитан Глебов, офицер разведотдела капитан Скоропис.

Вот и на сей раз, просматривая донесения и сводки, комкор делал пометки на документах и в своем блокноте. Это занятие было прервано вызовом в аппаратную для разговора с командующим 28-й армии генералом Гречкиным. Командарм информировал: соседние части преодолели Днепр южнее Большой Лепетихи. В связи с этим необходимо поддерживать постоянную готовность к форсированию реки на широком фронте и преследованию противника. После разговора генерал Свиридов сразу же отдал распоряжение — нашей бригаде форсировать Днепр на участке Саблуковка, Качкаровка, захватить плацдарм и наступать по правому берегу в направлении Берислава. Такую же конечную задачу получили бригады подполковника Лященко и полковника Сафронова.

В те дни работы для нас хватало: каждую ночь в поиски уходили разведгруппы, выявляли наиболее уязвимые места обороны, огневые точки, инженерные заграждения. Часто нашему брату не везло. Вместо «языка» разведчики приносили на плащ-палатках тела товарищей. Та сторона не собиралась так просто дарить свои секреты.

Как уже было сказано выше, гитлеровцы, отступая, уничтожили переправочные средства. Приходилось доставлять плоты и легкие паромы в разобранном виде за несколько километров непосредственно к участкам форсирования. Здесь же, в плавнях, конопатили и смолили рыбацкие лодки, сбивали плоты, деревянные щиты, связывали бочки из-под горючего, набивали соломой плащ-палатки...

Противник осторожничал. Ночами над правым берегом извивались ракеты. Методично — хоть часы сверяй — гитлеровцы обрушивали огонь на различные участки нашей обороны. Малейшее движение вызывало шквал огня из всех видов оружия: тяжелых минометов, гаубиц, шестиствольных «скрипух». Ночные бомбардировщики вешали «паникадила», освещали, местность....

В один из дней полковник Рослов, заменивший комбрига полковника Артеменко, обходил подразделения с начальником оперативного отдела штаба корпуса майором Абросимовым. В роте разведчиков Александр Петрович задержался подольше. Знакомясь с командирами взводов, остановил взгляд на мне.

— А-а, слышал, слышал о вас, товарищ профессор разведки! Какой сюрприз на сей раз приготовите немцам?

Мне стало как-то неловко от слова «профессор», да и хвалиться разведчикам было пока нечем: неудачно провел поиск Михаил Григорьев. Накануне ночью он пытался на двух лодках преодолеть реку. Немцы молчали, пока лодки не достигли середины Днепра, а потом такой тарарам подняли! Темноту вспороли пулеметные трассы, сосредоточенно ударили минометы. Обе лодки затонули. Разведчикам пришлось вплавь добираться до своего берега. Не увенчалась успехом и следующая попытка: два человека утонуло, третий — Меркулов — попал в стремнину и, как позже узнали, контуженный, попал в лапы гитлеровцев.

— Товарищ полковник! — набравшись смелости, обратился я к Рослову.— Мы тут кое-что придумали, разрешите через два дня доложить...

— Жду!

Комбриг попрощался, приложил руку к фуражке с твердым, как жесть, козырьком.

После разговора с Рословым я забрал с собой Алешина, и мы спустились к берегу. Ходили в полный рост, умышленно не скрывались от вражеских наблюдателей. Тут же в разных концах застрекотали пулеметы, рядом шлепнулось несколько мин, обдав нас влажными комьями земли. Лавируя под обстрелом, старались установить, какой участок просматривается немцами хуже всего.

Наконец остановились.

— Здесь...

За ночь соорудили в плавнях блиндажик. Переселились из «комфортабельной» Завадовки, запаслись харчем. Задачу разведчикам я изложил кратко:

— С этой минуты начинаем наблюдение за правым берегом. От зари до зари... Все поочередно будем дежурить, высматривать с помощью этого друга,— хлопнул по футляру с биноклем.— Действовать предельно осторожно. Условимся — никаких хождений. В бригаде я предупредил — всякие визиты отложить...

В конце февраля снова задул северный ветер — острый, степной, сшибающий на открытом пространстве с ног. Этот ветер занес снегом окопы, а низкорослые посадки вдоль дорог превратил в брустверы. За неделю между камышами образовался хрупкий покров. Всех, кто шел оттуда, от реки, и бойцы, и жители с надеждой спрашивали: «Не стал ли Днепро?». В сырых землянках и рыбацких хатах толковали о временах, когда март в этих краях люто схватывал все течение реки льдом. Но прошло несколько дней, и дороги развезло пуще прежнего, выглянуло непрошенное солнце, повисли над размякшей степью тяжелые туманы.

Днепр, вобрав в себя талые воды, плавно катил холодные волны, унося черные обломки льдин, прижимая к берегу лоскуты «сала». Раньше лед как-то скрывал эту размашистую ширь, а теперь река производила поистине величественное впечатление.

Я смотрел на свинцового отлива гладь, и в памяти воскресало волшебство гоголевского слова: «Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои...» Не таким он виделся в эти мартовские дни: голубизну реки затушевали зловещие краски войны, стаи стервятников чадили в просветленном небе, сеяли по оживающей земле семена смерти. Течение несло обломки разрушенных мостов, перевернутые вверх днищем лодки, клочья камыша и соломы, корневища деревьев, лошадиные туши, людские трупы...

Круглосуточное наблюдение за противником высвечивало многие штрихи его обороны: хитроумные зигзаги ходов сообщений, прорези щелей, подковы пулеметных гнезд, траншеи и эскарпы, прыщи дзотов и блиндажей. Знали мы и график смены пулеметных расчетов — через каждые четыре часа. С помощью секундомера определили расстояние до вражеских батарей — зная скорость распространения звука, несложно определить расстояние до вспышек.

Не ускользнула от нашего внимания и такая любопытная деталь: немцы часто наведывались в Качкаровку, потом горланили, пели — не иначе, возвращались навеселе.

Вскоре мы свернули свой наблюдательный пункт, и я прибыл к комбригу. В штабе находились начальник оперативного отдела бригады майор Андриевский, начальник связи майор Лазаренко, бригадный инженер майор Артюшенко и, конечно же, капитан Козлов.

Кратко доложив о результатах наблюдения, я положил на стол графическую схему. Затем поделился своими соображениями.

— Думаю, нужно сосредоточить плавсредства на старице Днепра Конке, в районе обороны первого мотострелкового батальона. Незадолго до смены у немцев пулеметных расчетов лодки должны обойти безымянный остров с юга, быстро и бесшумно преодолеть узкий участок, где последняя четверть пути слабо просматривается противником. Вот здесь берег значительно возвышается, тут зацепимся. Но есть просьба — в ночь переправы организовать демонстративную атаку...

— Яснее! — перебил полковник Рослов.

— Отвлекающую атаку следует организовать в двух километрах от переправы. Ударить артиллерией и под ее прикрытием пустить по реке «флотилию» лодок. Там водоверть, и их прибьет течением к правому берегу. Ведь людей-то в лодках не будет...

— Как — не будет?

— Чучела обрядим да посадим. Зачем же людьми рисковать? В темноте гитлеровцы не скоро разберут что к чему! Лишь бы огоньку побольше было, тогда они обязательно главное внимание туда обратят, а не на мои лодки.

— Понятно, морячок!

Полковник Рослов — бывший «тофовец», капитан первого ранга — так стал называть меня, когда узнал, что я учился в Одессе, оборонял город в морском отряде.

— Вам, Борис Михайлович,— обратился комбриг к Козлову,— надлежит лично разработать детали ложной атаки. Предусмотрите усиление разведвзвода надежными людьми, согласуйте сигналы. Вопросы будут?

— Вопросов нет, есть предложение. По моим расчетам,— обратился я к комбригу,— операцию надо начать через два дня.

— Не рано ли?

— У немцев какой-то праздник намечается, обязательно попрут в Качкаровку шнапс дуть. Тут мы их и возьмем на абордаж...

— Резонно, резонно. Бери, но чтобы плацдарм захватил. Руками, зубами уцепись за него, ногами упрись, а стой намертво, жди подхода бригады... Запомни — от вас и только от вас зависит успех операции, к которой привлечены тысячи человек.

В оставшееся время я решил потренировать разведчиков на предмет преодоления возвышенностей. Задача: наловчиться мгновенно брать крутизны.

Массивному Багаеву такое занятие было явно не по душе — стоит ли сигать по буграм да оврагам, силы тратить.

— Это же галерный труд,— бубнил Николай.

Я вспомнил афоризм великого Суворова, привел его Багаеву:

— Истинный человек и герой должен утомлять тело свое, чтобы укрепить оное больше. Что, не согласен с Александром Васильевичем?!

...Мне выделили шесть лодок.

Костяк группы составляли Алешин, Брусков, Ситников, Багаев, Шуваев, Сафонов, Ермолаев, Аверьянов, Паргалава, Раков. К ним присоединились самые надежные автоматчики, саперы, опытные гребцы, радист Литвин. Рвался с нами на задание и водитель Петр Орлов, но я ему приказал любым способом первым пробиться на переправу и догнать нас в районе Берислава.

Кроме автоматов, гранат и патронов взяли два противотанковых ружья, ракетницы, ножницы для резки проволоки, щупы. Пулеметчики сконструировали самодельные турельные установки, которые легко крепились и снимались на носу лодки.

Наступила решающая ночь.

Все укрылись в зарослях камыша и ивняка. Туда же стащили лодки.

К нам .подошел начальник политотдела бригады подполковник Герасименко с лейтенантом Срибным — воен-фельдшером, парторгом роты, прекрасно владеющим немецким языком. Лейтенант шел на задание вместе с нами старшим по страховочной группе для оказания помощи раненым и тонущим.

Я доложил о готовности к операции.

Подполковник Герасименко лично проверил, хорошо ли накормлены, обуты и одеты люди, обеспечены ли огневым припасом, куревом.

Оставшись довольным, начальник политотдела шутливо проговорил:

— Я вижу, вы чуть ли не на Берлин замахнулись.

— Берлин пусть подождет маленько, а вот в Бериславе будем обязательно,— в тон ответил я.

— Что ж, тоже неплохо. Шагнем через Днепр, а там дела пойдут веселее. Вчера соседи справа, из десятого, стрелкового корпуса, форсировали реку северо-восточнее Саблуковки. Теперь начинаем мы. На вас надежда...

Ночью над Днепром разбойно гулял понизовый ветер, вздымая крутые волны. Темнота кромешная, будто воздух напитало тушью. У береговой кромки плескалась масленая, отдающая сырой прелью вода. Накатывалась к камышам, шуршала небольшими обломками льдин и смерзшимися снежными комьями, качала лодки, разбивалась об их смоляные борта. Люди были сосредоточенно скупы в движениях, будто каждый боялся преждевременно и напрасно потратить силы, которые следовало сберечь для настоящего дела. Ветер дул все сильней, но шинели в рукава никто не надевал: на всякий случай, чтобы легче и быстрее сбросить с плеч.

Пора!

Саперы бросили концы причальной веревки разведчикам и оттолкнули лодки шестами на глубокую воду.

От берега тихо отчалили сначала три лодки, затем — еще три. Ни всплеска, ни скрипа уключин: их предусмотрительно обмотали тряпками.

По обыкновению немцы ночью подсвечивали передний край ракетами, которые долго висели мерцающими фонариками. На этот раз окутанный тьмой берег казался безжизненным и зловещим. Наблюдатели и слухачи настороженно вглядывались и вслушивались в темноту, стараясь уловить любой звук с противоположной стороны.

Гребцы налегали на весла, то наклоняясь головой до самых колен, то с напряжением откидываясь назад, полной грудью выдыхая морозный воздух.

Около островка оставили три лодки для группы прикрытия и как резерв на случай неудачи первой попытки.

Снова вышли на открытую воду: напряжение начало расти, люди, затаив дыхание, прислушивались, стараясь уловить выстрел, крик или хотя бы какой-нибудь звук с того берега. Но на Днепре по-прежнему было тихо. Похоже, гитлеровцы и вправду не ждали «гостей». Да и какой леший в такую ветреную ночь отважится пересечь водный рубеж!..

Гребли споро, но я полушепотом торопил:

— Нажмем, ребята, нажмем!

Взмах весел, еще взмах...

Воздух медленно очищался от тьмы, в серой дымке открывался скошенный берег с урочищами, пересеченными стежками тумана.

Минуты казались часами. Наконец-то первая лодка плавно спружинила о песок. На берегу мин не оказалось, а вот дальше...

Радист ефрейтор Литвин передал сигнал: «Первый! Я на кромке...»

Вперед поползли саперы со щупами. Затем пошли в ход кусачки — резали колючую проволоку.

Я, Ситников, Багаев, Аверьянов, Паргалава, Шуваев, Сафонов следовали за саперами, пригибаясь, взбирались на крутой скос. Посмотрел на циферблат — у немцев скоро смена часовых на огневых точках. Надо спешить!

С рассветом внимание часовых обычно притупляется. Нервное напряжение тревожной ночи, когда каждый шорох, каждая тень обретают грозный, пугающий смысл, требует разрядки. Наступает реакция. Утренний холод заставляет ежиться, вызывает желание поглубже втянуть голову в поднятый воротник, вздремнуть. Тут-то фрица и нужно брать за шкирку.

Идти стало трудней — песок то и дело осыпался.

Наконец все наверху.

Залегли.

Как-то неестественно близко раздались голоса перекликающихся часовых. Поползли — и прямо перед нами оказалась ячейка с торчащим пулеметным стволом. Спиной к разведчикам около куста с черными, похожими на проволоку, ветками стоял часовой. Что-то мурлыкал в предвкушении скорой смены, когда можно будет завалиться в теплый блиндаж...

Я махнул рукой: Ситников с Паргалавой подмяли под себя фрица, плотно закрыли рот.

Ползком! Только ползком! Внезапность должна быть полной. В этом — успех.

То, что случилось через минуту, могло стоить нам жизни: Паргалава задел скрытую от глаз сигнальную проволоку.

— Вас ист лес, Вольфганг?* — окликнули с соседнего поста, и прямо на нас настильной траекторией полетела ракета.

* Что такое, Вольфганг? (нем.)

Раздались тревожные выстрелы. Но немцы еще не знали, с какой стороны их настигла опасность, стали стрелять вслепую.