Отход прикрывался подвижными арьергардами, состав которых колебался от роты до батальона со средствами усиления. Обычно арьергард занимал оборону на широком фронте у населенных пунктов, по высотам или берегам рек отдельными узлами сопротивления. С наступлением темноты арьергарды, оставив на месте небольшие подразделения автоматчиков, отдельные пулеметные расчеты, кочующие самоходки, уходили на машинах на новый рубеж. А в это время оставшиеся группы вели непрерывную стрельбу с разных направлений, создавая впечатление наличия здесь значительных сил. К утру эти группы исчезали, попутно минируя дороги, дамбы, гати, взрывая мосты...

На наших картах обозначено строгое направление удара — на Стылу.

В разведдозор беру в основном «стариков», но обкатываю и молодежь.

Петя Алешин, оправившийся от раны, вальяжно развалился в бронетранспортере, подтрунивает над Раковым.

— Саня, покажи живот.

Тот недоуменно хлопает белесыми ресницами.

— Ладно, не надо. У настоящего разведчика живот рашпильный, от того, что много ползает. А у вас, зеленых помидоров, он мягенький, девственный.

— У вас он такой же, как у меня. Уже, наверное, забыли, как ползать, все на брониках раскатываете.

— Усе, Сашко, сдаюсь. Действительно, давно земельку не пахал брюхом.

Я развернул карту. Водитель Орлов искоса на меня посматривает, спрашивает:

— Мудреное название — Стыла. Что-то в ней есть холодное, морозное... Говорят, давным-давно греки ее основали, переселенцы из Крыма...

А посему, раз она Стыла, надо ее брать с тыла...

Чем больше углубляемся в задымленную степь, тем отчетливей видны следы недавних боев. Кругом воронки, воронки, воронки — словно знаки оспы...

В движении постоянно держим связь с ядром развед-отряда — он от нас на удалении десяти километров, комбинируем маршрут — открытые участки местности проскакиваем или замедляем ход для наблюдения. Где нужно — останавливаемся.

В окулярах бинокля — густая лесопосадка, пересекающая дорогу. Решение созрело моментально: на большой скорости приблизиться к лесопосадке, прочесать ее из крупнокалиберного пулемета. Авось гитлеровцы, если они там засели, подадут «голос». Так и сделали. Ответа долго ждать не пришлось — слева блеснула вспышка, бронетранспортер встряхнуло, осколки разорвавшегося снаряда звякнули по броне.

Острая боль обожгла плечо Миши Аверьянова, розовое пятно стало расползаться по маскхалату. Миша опустился на дно бронетранспортера, зажав рану. Ситников уже разрывал перевязочный пакет.

— Рули в низину! — приказал я Орлову.

За нами последовали два бронеавтомобиля.

Обшарив посадку визуально, поняли: этот «орешек» не простой. Там и пехота, и миномет крякает, а в окопе притаилась самоходка.

— Чего застряли? — высунулся из подъехавшего БА-64 капитан Ермаков.

— Немец перекрыл дорогу. Не пущает...

Начальник разведки бригады доложил обстановку полковнику Артеменко.

Оценив местность на карте, решили по той же низине обойти справа лесопосадку, чтобы с тыла взять «на абордаж» скрывшихся в ней гитлеровцев.

Больше немцы не попадались — к дороге подходили беспрепятственно.

До нашего слуха стала доноситься пулеметная трескотня, несколько пушечных выстрелов, над верхушками деревьев пополз дым. По-видимому, в лоб гитлеровцам ударили передовые подразделения бригады.

А это еще что? От лесопосадки катился какой-то пыльный клубок. Никак самоходка удирает? «Фердинанд» — штука каверзная. Это чудище имело до семидесяти тонн веса, 88-миллиметровую пушку, толстенную лобовую броню. Правда, бортовая была слабовата.

Мой отец — по роду своей профессии знаток всякой живности — однажды рассказывал на охоте, как львы в африканской саванне преследуют добычу. Бесшумно подбираются к антилопам, один лев начинает гнать стадо с тыла, остальные преследователи мчатся вдоль. Затем резкий поворот — и лев мертвой хваткой берет антилопу сверху за хребет, сбивает жертву с ног.

Так же нужно брать и этого зверя! Догнать и долбануть его сбоку. Лишь бы не выскочить вперед самоходки, иначе от бронетранспортера останется груда дымящейся легированной стали.

Орлов начал погоню параллельно бегущей самоходке. Вот уже видна обвисшая гусеница «фердинанда» с хорошо различимыми опорными катками и направляющими колесами. Алешин прикипел к крупнокалиберному пулемету, ждет, когда махну рукой.

— Сейчас бы «ферда» бутылочкой «кто смелый» угостить! — У Петра бугрились желваки.

Так бойцы, прешедшие суровую школу на полях Подмосковья и под Сталинградом, называли бутылки с горючей смесью КС. Точно метнуть ее метров с десяти на моторную часть вражеского танка мог только человек не робкого десятка.

Бронетранспортер чуть отошел в сторону, и я бросил гранату. За ней — другую. А Алешин в ярости лупил и лупил по камуфлированному борту из крупнокалиберного.

Штурмовое орудие попыталось развернуться, но из моторного отделения живым потоком потекло вспыхнувшее горючее. Распахнулась овальная дверка башни — друг за другом стали выпрыгивать самоходчики...

Когда все кончилось, к самоходке подошел раненый Аверьянов, похлопал спереди по броневому листу:

— Ну вот, господин «фердинанд», мы с тобой и квиты. Отдыхай...

Мои разведчики, конечно, гордились, что завалили такого «зверя», но и ребята из второго взвода оказались в ударе. Младший лейтенант Григорьев с тыла ворвался на хутор Выносливое, устроил там такой тарарам, что гитлеровцы и рта не успели раскрыть.

Подобную картину не часто можно увидеть: впереди на бронеавтомобиле к штабу бригады подъезжал Миша, сзади плелось человек тридцать пленных. Серые от пыли, понурые, нечесанные, о чем-то тревожно перешептываются. Процессию замыкал другой БА-64.

Разведчики посмеивались:

— Гансы от «черепахи» привет принесли, но мы ее скоро опрокинем на спину...

Подобно загнанному хищнику фашисты цеплялись за каждый клочок донецкой степи, прилагали все усилия, чтобы зарыться как можно глубже, окопаться, укрепиться в населенных пунктах.

Мы заранее знали, какое упорное сопротивление окажет враг на подступах к Волновахе. Этот крупный железнодорожный узел, от которого расходились дороги на север — в сторону Сталино, на юг — к Мариуполю, на запад — к Куйбышево, имел для гитлеровцев особо важное значение. Они стянули сюда внушительные силы — части горнострелковой и пехотной дивизий, до сорока танков, саперный батальон, самокатный дивизион, до двух артдивизионов. Оборона самого города строилась полукольцом по высотам, расположенным севернее, восточнее и южнее его.

6-я мехбригада вместе с 14-м истребительно-противотанковым полком двигалась в южном направлении. За ней до Бугаса во втором эшелоне шла 5-я мехбригада полковника Ф. А. Сафронова в готовности развить удар в сторону Волновахи.

Сопротивление фашистов с каждым нашим шагом нарастало. Особенно досаждала авиация: десятки «юнкерсов» молотили землю, казалось, что лежишь под толстым листовым железом, на которое сыплют и сыплют булыжники. Над головами бешено носились «мессершмитты», поливая каждый метр земли пулеметными очередями. Появились убитые, раненые, сожжено несколько танков и машин...

А мы шли, как в сумерках. Столбы дыма закрывали раскаленный диск солнца, дорожная пыль окутывала всю колонну. Дул сухой, обжигающий ветер, тело разъедал пот, даже машины задыхались от перегрева. Иногда подвозили воду — мутную и теплую...

Задача разведчиков — любой ценой выявлять засады, с ходу вступать в бой, оповещая об этом бригадное командование.

Справа от нас остался Бугас, вдоль речушки Мокрая Волноваха тянется лесок. Небольшой такой, но деревья стоят плотно, трава высокая. За ним в полутора километрах — роща, глухая и темная. К ней и идет дорога. Из укрытия до рези в глазах обшариваем лесок. Все тихо, спокойно, даже сорочье не кружит. Я-то хорошо изучил эту сполошенную птицу: взлетит на верхушку, кричит, волнуется — значит ходит человек.

Один бронеавтомобиль проходит около кустов, возвращается. Ждем, наблюдаем... Осторожно подтягиваемся к лесу, в прогалинах ставим машины.

— Командир! — спрыгнув с дерева, Ситников отряхнулся от нитей паутины.— По моему разумению, фриц что-то здесь хитрит. Смотри: этот лесок он оставил как приманку, мол, никого нет, следуйте дальше. А тут-то я вас и накрою.

— Соломон! Ну прямо Соломон. Я, Сеня, об том же подумал. Чует мое сердце, немец там есть. Сделаем вот что... Вызови-ка Петрова.

Сержант Петров в маскировочном одеянии, мешковато сидящем на худых плечах, доложил о прибытии. В роте он недавно. Шустрый, разбитной.

— Слушай задачу, Саша: нужно подразнить гусей. Бери броневик и что есть духу жми к опушке. Вот она, видишь? Затем по просеке погуляй, осмотрись. Сверни влево — и назад. Пулеметы, гранаты держать наготове. Ясно?

— Есть!

— Тогда вперед, братец-саратовец.

БА-64 сдал назад, отъехал чуть в сторонку, и водитель дал газок. Через несколько минут броневик юркнул в чащу, потом вынырнул на опушке, прошел немного по дороге и стал возвращаться.

— Что видел, кого встретил? — спросил я Петрова. Александр развел руками:

— Все тихо, спокойно...

— Так, ясно,— решил я.— Одиночный броневик для тех, кто выжидает в роще, вещь малозначительная. Вот сейчас они обязательно подадут голос... Всем следовать за мной, возле опушки без снижения скорости — разворот назад...

И враг выдал себя: при развороте открыл огонь из пулеметов и автоматов, роща заискрилась вспышками, над головой брызнули синими огоньками разрывные пули. Но все обошлось, лишь посекло запасное колесо последнего броневика.

Укрылись в безопасном месте. Срочно составили кодограмму. Сообщили решение: обойти засаду с тыла. Надо же разворошить это осиное гнездо!

...Роща осталась справа, слева маячили хатки.

— Петя, притормози! Кто-то там у ветлы копошится.

— Точно...

Из-за кучи хвороста поднялся человек, ковшик ладони приложил к глазам.

Мы крикнули ему, чтобы подошел.

К бронетранспортеру приплюхал тощий старикан в стеганой куртке, подпоясанной веревкой. На голове — потертый малахай. На ногах — чесанки, галоши из автомобильной камеры.

Он снял шапку и низко поклонился.

— Желаю здравствовать, товарищи красноармейцы и командиры. Думал, к германам на зуб попал. Злющие они нынче, драпают... Услышал стрельбу, от греха подальше залег в глухую оборону.

— Как вас звать? Кто вы такой?

— Смею доложить только старшему.

— А я и есть старший.

По разговору поняли — старик туговат на ухо.

Платоном Максимовичем величают. А фамилия немножко неблагозвучная — Вырыганов. Но с этой фамилией прошел под Ляодуном в японскую, в шестнадцатом под Эрзурумом турку колотил. И в гражданскую пришлось помахать шашкой...

— Теперь куда путь держите?

— К хутору, хворосту вот набрал.

— Немцы есть?

— А что им там делать? Все выгребли-вымели. Кабанчиков перерезали, от птицы остались одни перья. Грабили, что под руку попадется — посуду, утварь, скарб всякий из сундуков потащили. В народе верно говорят — доброму вору все впору!

— А где-нибудь поблизости не замечали фрицев?

— Дальше, за рощей, на юру закапывали танки. Мотоциклисты там шастали то взад, то вперед...

— Может, к хутору подвезти?

— С превеликим удовольствием.

Старик пошел за хворостом, но Алешин его опередил, приторочил вязанку к запасному колесу. Я усадил деда рядом, спросил:

— Окрестности хорошо знаете?

— Так точно! Сызмальства!

— Да не кричи так, дед! — отодвинулся от старика Алешин.— Бьешь, как из мортиры.

— Нам бы к роще нужно подобраться незаметней, с тыла.

— Можно. Под высотками взять напрямик в ложбину. По ней — вверх. Но там недели две немец что-то рыл.

Близко подходить я опасался...

Двигались по пути, указанному нашим случайным проводником. Как только на малой скорости преодолели по дну ложбину, наткнулись на длинный глубокий ров. Земля свежая, суглинистая. Увы!.. Колесная машина не пройдет. А у нас под рукой — ни топора, ни пилы...

— Товарищ командир! Я в хутор сбегаю, людей позову, струмент возьмем.

— Сбегаю...— ухмыльнулся Алешин.— Рассыпешься по дороге.

Старик обидчиво вытер слезящиеся глаза:

— Тебя, сынок, в помине не было, когда я перед Эрзурумом Кеприкейские позиции турок брал... То-то! А здесь какой-то паршивый ров.

— Алешин! Деда на «скауткар» — и дуй на хутор. Он дело говорит!

Через полчаса бронетранспортер возвратился: из него вылезли несколько пожилых мужиков с пилами и топорами. Наш проводник покрикивал на своих хуторян фельдфебельским голосом.

Материал для кладки был под рукой: над рыжим обрывом стояли березы, несколько дубков. Враз спилили, срубили, стали таскать ветки. Соорудили кладку, присыпали землей, немного утрамбовали. Орлов первым провел бронетранспортер, за ним прошли остальные машины.

Я попрощался с нашими помощниками, дал старику тушенки. Тот от радости даже понюхал банки...

Сержанта Александра Петрова я направил первым к роще, сами же на трех броневиках охватили ее с флангов.

Но что это? Сбоку, из чащобы, к притормозившему БА-64 выскочили шесть немцев, стали колотить по броне. Затем отбежали в сторону... Нас они не видят.

«Петров, милая душа! Что же ты придумаешь в данной ситуации?» — пальцы до хруста сжали бинокль.

А Александр не мудрствовал лукаво: открылся башенный люк и из него полетели гранаты. Гитлеровцы шарахнулись к лесу, несколько осталось лежать, сраженные осколками. Бронеавтомобиль резко сдал назад, по убегавшим ударил длинными очередями пулемет...

Теперь настала и наша пора. Броневики взяли разгон, и разведчики принялись прочесывать огнем рощу. Приблизившись, бросили поверх макушек деревьев «феньки». Гранаты лопались, как в пустой железной бочке, осколки сшибали ветки, кое-где вспыхнула сухая трава...

Немцы, как они после сказали, решили, что их атаковало со всех сторон крупное подразделение, и сочли сопротивление бессмысленным. А всего их в роще было до роты. Группа прикрытия оказалась довольно пестрой: в нее входили солдаты и офицеры из 294-й пехотной дивизии, несколько саперов, артиллеристы с двумя пушками, команда факельщиков. Этим «спецам» так и не удалось улизнуть — подготовленную машину мы буквально изрешетили...

Из рощи послышались крики:

— Вир эргабен унс! Шиссен нихт!* — навстречу нам с поднятыми руками вышло человек пятнадцать гитлеровцев.

* Мы сдаемся! Не стреляйте! (нем.)


Отправлена лаконичная кодограмма: «Путь свободен». Потом все собрались у моей машины, по рукам пошла канистра с пахнувшей бензином водой.

— Командир! — как бы спохватился Алешин.— Еще великий Наполеон сказал, что войско марширует на своем животе.

— Последуем совету Бонапарта. Готовь обед!

Семен стал вытряхивать весь наш провиант.

Расстелены плащ-палатки. В консервные банки вонзились финки, нарезан хлеб, сало. Я достал флягу «для растирания»...

Первую кружку поднесли сержанту Петрову. Саша у нас именинник — и в «плену» побывал, и пленных связку приволок.

А Алешин бодрил людей байками. Вот уж неунывающая натура! Однако в самой дрянной обстановке всегда собран, реакция мгновенная, находчив, хитер и хладно кровен. За это я его и любил. Разведчик прирожденный.

В стороне молча сидели пленные. Что с ними делать? Не тянуть же за собой этот табор.

Я подозвал унтер-офицера. Ситников растолковал ему что к чему: пусть берет своих германцев и чешет по дороге строем в нашу сторону. Только без выбрыков — мы проследим...

...Бригадная колонна взяла на юг, к отдельному совхозу. Пересекаем железнодорожное полотно. Впереди, в боевых порядках батальона капитана Субботина, взвод разведки. У высоты с отметкой 274,0 — траншеи.

Следует сказать, что участок, где намечалось сломать оборону гитлеровцев, прорубить в ней брешь, оказался самым опасным. Стоило лишь батальону вытянуться из лощины, как на него обрушился огонь артиллерии. Перед бойцами выросли фонтаны земли, за которыми стали отчетливо прорисовываться бегущие фигуры немцев. Трещали автоматные очереди, хлопали винтовочные выстрелы, с далекого фланга с воем и скрежетом заработал шестиствольный миномет: казалось, какой-то диковинный зверь мечется там на цепи...

Роты припали к земле, подсекая контратакующую пехоту из пулеметов и автоматов.

Когда на гребень лощины выскочила «тридцатьчетверка», за ней другая, третья, все с облегчением вздохнули и уже без команды поднялись во весь рост...

Субботин, тяжело дыша, с почерневшим лицом, нашел наш бронетранспортер в куцой ложбинке, присел на корточки, опершись на автомат.

— Слушай, разведчик! Прощупай пульс у левого фланга. Не может быть, чтобы фрицы соорудили такую плотную стену. Трещина должна быть. В бой не ввязывайся, понял, Саша? Я вот что кумекаю — судя по отчаянности, с которой они дерутся, здесь у них нет поддержки с флангов.

Через несколько минут «скауткар» растворился среди взрывов. Действительно, левый фланг у немцев — гол. Окопы пустые. Почему-то на бруствере валялась металлическая кровать. Интересно, кто на ней собирался дрыхнуть?..

Сообщил комбату: двигаюсь беспрепятственно.

— Понял! До встречи у Волновахи!

Бригада полковника Сафронова от нас откололась, взяла направление к южным окраинам города. Мы пошли к Новогригорьевке.

Поскольку темп движения был довольно высок, а бригада наступала на широком фронте, все разведчики находились «на передке». Одни уходили на задание, другие возвращались. Отдыхать приходилось урывками: покемаришь пару часов у колеса броневика — и подъем.

Наш разведдозор находился километрах в четырех южнее Волновахи, на перекрестье шоссейной дороги и железнодорожного полотна.

Неожиданно столкнулись с конным разъездом, чуть его не расстреляли. Какая-то дурья голова, не разобравшись, крикнула:

— Власовцы!

Но все обошлось. Оказалось: разведчики из 5-го кавкорпуса отклонились от своего маршрута, мы не ожидали их здесь встретить. После взаимных приветствий потолковали, покурили и разошлись.

Укрыли броневики, стали ждать прибытия начальника разведки бригады. Капитан Ермаков едва нас нашел, начал чертыхаться:

— Вы что, в преисподнюю провалились?

Мы, довольные, посмеивались.

Алексей Степанович раскрыл карту, я вытащил из планшетки свою.

— Надо окраинами пробиться в город. Но перед этим следует проконтролировать местность в районе Рыбинского. Постарайтесь выявить удобные подходы, выяснить, перекрыты ли они сторожевыми постами, секретами. С мелкими группами в бой не вступать, здесь таких «подсадных уток» немало. К направлению не привязываю: ищите обходы, промежутки в обороне немцев и быстрее выходите к городу. Связь — через тридцать минут. Экстренные сообщения передавайте сразу. Ну, с богом...

Передвигались скачками — от укрытия к укрытию, но быстро. Дело шло к вечеру, хотелось побольше понаблюдать, главное, засечь скопление танков. Вскоре наступила темнота...

Ночь показалась длинной до бесконечности. Думалось, что аспидное небо, подсвеченное заревом, никогда не смоет со своего лика эту сажу, никогда не нальется живой синевой.

Медленно наступал рассвет. Сколько раз приходилось вот так встречать первые проблески дня. Теперь же все почему-то казалось необычным: и свежесть легкого предутреннего ветерка, и роса, которой «плакали» стальные борта бронетранспортеров, и последняя вспыхнувшая на горизонте ракета...

Взглянул на циферблат: вот и наше время приспело. Броневики потянулись к окраине города.

Вдоль штакетников, словно вырезанных из жести, прошмыгнуло несколько гитлеровцев. Две-три пулеметные очереди — и вперед!

На связи — капитан Ермаков. Чувствуется, как подрагивает от волнения его голос: «Прорвись любой ценой к станции. Там эшелон с нашими людьми...»

С этой минуты для нас не существовало никаких преград: бронетранспортеры кружили по узким улочкам, искали кратчайший путь к вокзалу. Немцы, принимая нас за своих, проскакивали рядом, бежали через поваленные заборы в огороды и сады, мелькали между домами, лихорадочно перетягивали пушки...

А со стороны западных окраин уже закручивался огненный вихрь. Бронетранспортеры все чаще и чаще стало качать, словно лодку на крутой волне, от близких разрывов. Удушливая гарь поплыла по улице. Смешались тошнотворные запахи взрывчатки и пороха, паленой резины, отработанной солярки. Дым лез в рот, нос, першило в горле. Не захочешь — закашляешься, как от злейшего самосада.

Тяжелый дух войны...

Рядом проползли три грузовика с оттопыренными боками — везли какое-то барахло. «Черт с ними,— подумал,— далеко не уйдут, наткнутся на танкистов».

— Давай скорей к станции!— торопил водителя. Бронетранспортеры, наконец, прорвались к железно дорожному полотну, ведущему к вокзалу.

— Успели,— облегченно вздохнул Ситников.

Откуда-то с верхотуры начал шпарить пулемет. Цок-цок — защелкали пули по броне.

Вот и станция. Пыхтит паровоз, чувствуется, ждет «зеленую улицу».

— По вагонам с решетками не стрелять! — приказываю экипажам.

Алешин, поплевав на ладони, утопил пальцы в гашетки. Крупнокалиберный пулемет заклокотал, брызнул свинцовыми каплями. В унисон ему сверкнуло от других машин, раскаленные струи бронебойных и зажигательных пуль располосовали лоснящееся цилиндрическое тело паровика.

Паровоз тронулся с места, прополз несколько метров и вдруг засвистел, задохнулся клубами пара и остановился. По-видимому, продырявили котел.

Разорвало и несколько цистерн с горючим. Они оказались очень кстати, эти цистерны. Их будто прицепили специально для растопки.

Бронетранспортеры еще ближе подошли к голове эшелона. В просветах металась охрана, разведчики колошматили ее короткими очередями, отсекали от состава.

Теперь к вагонам с решетками! Миновали платформы с какими-то ящиками, заводским оборудованием, углем, круто развернулись у вагонов, исчерканных мелом: цифры, надписи...

Разведчики перевалили через борта броневиков, стали прикладами автоматов сбивать замки. Рванули скользящие двери.

В вагоне битком набито наших людей — в основном молодые женщины, подростки. Какой-то миг они стояли в нерешительности, затем, поддерживаемые разведчиками, стали прыгать вниз.

— Наши!

— Родимые!..

Возгласы, крики, плач.

— Бегите от станции! — крикнул я сбившимся в тугой клубок людям.— Прячьтесь...

— Обниматься будем потом,— сказал какой-то молодайке Ситников. Она, как слепая, тянула руки к Семену, вздрагивала от рыданий.

Возле вагонов стало пусто, и я решил: надо скорее уносить ноги. Чем черт не шутит! Мы ведь в самом центре города, запросто можно угодить под огонь и гитлеровцев, и своих.

Попытался выйти на связь, но в эфире стоял невообразимый хаос от помех.

Предчувствие не подвело: на пристанционной площади разорвалось три тяжелых снаряда. Со звоном посыпались оконные стекла...

С запада к городским окраинам звеньями прошли немецкие пикировщики.

Гитлеровцы, которые засели вокруг железнодорожного узла, видимо, нащупали место нашей остановки, открыли огонь из минометов. Попав в своеобразную «вилку», решили пробиваться к своим с тыла. Рискованно, но иного выхода нет.

Крадучись, двинулись по лабиринту узких улочек, которым, казалось, нет конца.

А грохот боя приближался с каждой минутой, над крышами домов и верхушками деревьев повисло плотное пыльное одеяло, прошитое огненными стежками.

На повороте нос к носу столкнулись с танком — не разберешься в такой кутерьме, свой или чужой, сдали назад, приготовили гранаты.

Танк чуть развернулся, его ствол угрожающе стал вынюхивать цель. Сейчас саданет — и от нашей «коляски» только тырса полетит. Словно невидимая пружина выбросила из бронетранспортера разведчиков. Залегли.

— Так это же «тридцатьчетверки»,— поднялся на колени Алешин, пятерней размазал пот и грязь на лице.

Пригибаясь, я подбежал к машине, поднял руку. Звякнула крышка люка, показалась голова в шлеме.

— Ну и страху ты нагнал на моих ребят,— пожал заскорузлую руку сержанту.

— А вы на меня. Тут из-за каждого угла могут рога воткнуть.

— Старшего лейтенанта Иванова не видел?

Начштаба пошел левее. Там засекли семь «тигров» и две самоходки. А перед этим он искорежил орудие и разметал прислугу. Второй расчет так и не успел развернуть орудие. Старший лейтенант подмял его гусеницами, придавил заодно и замешкавшихся артиллеристов...

Я рассказал командиру экипажа, как лучше пройти в глубь города. Решили пробиваться вместе...

Одновременно с нашим наступлением на Волноваху на левом фланге активно действовали морские десантники лейтенанта Константина Ольшанского. Имея задачу оседлать дорогу Мангуш — Мариуполь, они в тылу противника резали коммуникации связи, уничтожали встречные автомашины, мотоциклистов, громили обозы... Немецкое командование, обеспокоенное действиями десантников, решило во что бы то ни стало покончить с ними. Восточнее села Мангуш батальон гитлеровцев обошел с двух сторон отряд Ольшанского, начал окружать его. Командир принял решение занять круговую оборону на холме, обозначенном на карте как высота 68,2.

Больше часа немцы атаковали с трех сторон высоту, волнами накатывались на позиции моряков, но каждый раз плотный огонь заставлял их пятиться на исходные рубежи. Противник наваливался снова и снова, но прорваться сквозь завесу огня так и не смог. Десятки трупов усеяли лощину.

Когда стало смеркаться, к месту боя подошла еще одна колонна машин с автоматчиками. Очевидно, немцы, получив подкрепление, решили продержать высоту в кольце до утра, чтобы потом со свежими силами покончить с десантом. Ольшанский принял решение: прорваться со стороны северного склона, где цепь противника была более редкой. Потом, разделившись на группы, пробиваться к Мариуполю.

На рассвете третьего дня десантники заметили в степи всадников. Кто-то из моряков вскочил на ноги, стал махать бескозыркой:

— Ур-ра! Наши! Казаки!

В освобожденный Мариуполь матросы и казаки вошли вместе.

В те дни вся страна узнала из сообщения Совинформ-бюро о боевых делах ольшанцев: «Десантная группа моряков под командованием лейтенанта Ольшанского ночью высадилась на берегу Азовского моря и оседлала дорогу, по которой отступали немецкие войска. Наши бойцы внезапно напали на колонну противника и истребили до 600 вражеских солдат и офицеров».

10 сентября мы услышали по радио волнующее сообщение. В приказе Верховного Главнокомандующего говорилось, что войска Южного фронта стремительным ударом овладели важнейшим узлом железных дорог в Приазовье — городом Волноваха и, наступая вдоль побережья Азовского моря, освободили от фашистских захватчиков крупный центр металлургической промышленности юга — город и порт Мариуполь. В боях особо отличилась и наша 6-я гвардейская механизированная бригада. Ей присваивалось почетное наименование «Волновахская». Москва салютовала освободителям Мариуполя, Волновахи, Чаплино и Барвенково.

Командир бригады полковник Артеменко, выступая на торжественном митинге перед личным составом, сказал:

— Пройдут годы, отшумят бури войны, но вечно в памяти будет храниться боевая слава гвардейцев. Отцы с гордостью будут говорить детям: «Я служил и воевал в Волновахской гвардейской бригаде».

Проникновенно и горячо звучали слова ефрейтора Чижова:

— Закончится война, народ залечит раны. Из руин вырастут новые прекрасные города. В каждом доме будет счастье мирной жизни. А о днях сегодняшних, суровых в грозных, народ сложит песни, легенды. И советский воин-богатырь будет самым дорогим героем на земле. Дети и внуки наши будут славить своих освободителей, нас с вами, друзья, за то, что мы громим кровавый фашизм. Не пожалеем своих сил и жизни для окончательного разгрома врага!

«Дойдем до Днепра!», «Доберемся до фашистского логова!» — эти призывы выражали помыслы и настроения разведчика сержанта Воробьева, награжденного за бои в Донбассе орденом Левина, артиллериста Строкова, медицинской сестры Радченко, начальника политотдела 37-й танковой бригады подполковника Овнинова, всех без исключения воинов бригады.

Измотанных стремительными марш-бросками и беспрерывными боями, нас выводили в резерв. Короток отдых, которого так долго ожидаешь, но за это время нужно сделать очень многое. Ремонтировали износившуюся технику и вооружение, заправлялись горючим, запасались боеприпасами, продовольствием. Мылись, стирались, чинили обувь, читали газеты. От души смеялись над листовками-карикатурами. Одна из них, помнится, сопровождалась подписью: «В связи со взятием советскими войсками Мариуполя у фюрера сильнейшая Волноваха».

Почти во всех частях побывал в эти дни командир корпуса генерал Свиридов. Карп Васильевич интересовался всем — для него не существовало мелочей. Кого-то хвалил, поощрял, иным устраивал и нахлобучку.

Вместе с комбригом полковником Артеменко и начальником политотдела полковником Парфеновым заглянули и в разведроту. Свиридов разведчиков любил, но не преминул уколоть:

— В последнее время каких-то некачественных «языков» берете, всякую мелкоту — рядовых, ефрейторов. Офицеров надо, да пограмотней!

— Так офицер — это не подкова, как сказал один казак,— на дороге не валяется, — вклинился в разговор Алешин. — Но стараемся, товарищ генерал...

Комкор вскинул брови, посмотрел на сержанта, на его грудь с орденом Славы, двумя медалями «За отвагу», свежими нашивками за ранения.

— Чувствую, стараешься. А другие?..

Я набрался смелости:

— Офицеров у Гитлера становится маловато. Вчерашние юнкера ротами командуют.

— Ничего, сойдут и юнкера. А вообще-то я разведчиками доволен, лихой народ. Но помните — лихость без хитрости хуже дурости. Берегите себя...

Как-то, закончив драить свои «броники», мы устроили «банный день». Возле машин крутился адъютант Субботина Петя Каверзнев — балагурил с разведчиками. Подошел ко мне, шепнул на ухо:

— Товарищ младший лейтенант, у комбата сегодня день рождения. Так что милости просим...

...Вечером офицеры собрались в землянке. Сплющенная «катюша» немного коптила, но две свечи давали чистый свет. На столе, сколоченном из горбылей, банки с тушенкой, рыбные консервы, дымилась в котелках каша — ее Каверзнев только что принес от котла. Цепочкой выстроились алюминиевые кружки. И совсем неожиданные яства — куриные яйца, копченое розовое сало, домашняя колбаса, шафранная антоновка.

Сели, первым тостом помянули тех, кого война вычеркнула из жизни свинцовым карандашом, пожелали имениннику вот так же встретить победу. Переговорили о многом: о прошлой мирной жизни, кто о чем мечтает. Но больше всего — о боях, об удачах и досадных просчетах.

— Я вот никогда не думал, что стану военным,— поправил комбат иголкой шинельный фитилек.— На гражданке занимал пост начальника отдела кадров в тресте «Удмуртлеспродторг». Как, звучит? То-то... А было мне тогда знаете сколько? Восемнадцать. Знаний — с гулькин нос, но старался. А тут война, беда нагрянула. В военкомате — толчея. Спрашивают: «Где повестка?» — Хлопаю глазами: «Какая повестка? Война идет, а вы о бумажке спрашиваете».— «Покажи тогда военный билет!» — «Пожалуйста».— «Но у тебя ведь бронь».— «Да то по ошибке записано. Я отлично стреляю...» Говорят: «Понадобишься — вызовем. А сейчас топай...» На следующий день снова осаждаю военкоматовское начальство. Опять осечка! Лишь через месяц вызвали. Рад, конечно, на фронт еду. Поехал... Да только не на фронт, а в Уфимское пехотное училище. Там мальчишеское представление о командирстве враз выветрилось. И теперь, ребята, когда хорошенько понюхал порох вперемешку с махрой, кровью не раз умывался, скажу: на войне прежде всего нужна ясность ума. Все остальное — потом: и смелость, и энергия, и, простите за высокий штиль, беззаветность. Особенно это важно для командира, какие бы погоны он ни носил — сержантские или генеральские. Там, где солдата может охватить буря чувств, эмоций, командир обязан сохранять железное хладнокровие. В противном случае не поздоровится и ему, и его подчиненным...

Я смотрел на сидящих и думал: какие же мы молодые! Мне недавно стукнуло двадцать, комбату — двадцать один, Ермакову, начальнику разведки бригады,— двадцать четыре... Да, война не смотрит в метрики, а берет цепко за шиворот и швыряет в смертельный водоворот — плыви! И надо барахтаться, надо выплывать, не сдаваться, превозмочь свою беспомощность, слабость, неумелость. Это потом придут мудрость и опытность, знание тяжелого фронтового ремесла.

Каверзнев заварил крепкий до черноты чай, стал разливать по кружкам.

— Вот вы все о боях-сражениях, товарищ капитан, а места для любви и не оставили,— хитровато прищурился Петр.

— Робкий я по этой части, Петруша. Девчата меня книжным женихом окрестили. Днем работа, вечером — книжки. А любовь есть, настоящая. Сейчас она горем, кровью испытывается.

— А у вас зазнобушка была, Александр Денисович? — не унимался адъютант.

— Мы по этой части сродни с Семеном Михайловичем. Может, и побежал бы на свидание, так в разведку надо идти. Нет времени...

Разошлись, когда рассвет растворил желто-белый призрачный свет лампы...

...Непривычно мирно текла жизнь в резерве. К нам приезжали делегации трудящихся из различных районов. Гости навещали раненых в медсанбате, угощали их молоком, маслом, сушеными фруктами.

А в начале октября произошла еще одна встреча — волнующая и незабываемая. Гвардейцы принимали бывшую участницу подпольной молодежной организации «Молодая гвардия» Нину Иванцову. В начале войны она по рекомендации райкома комсомола прошла специальную подготовку, была оставлена для работы в тылу врага на временно оккупированной территории. Затем Нина вступила в ряды «Молодой гвардии» — доставляла донесения боевых групп, осуществляла связь с партизанами, распространяла листовки.

Сердца гвардейцев наполнялись ненавистью к врагу, когда они слушали рассказ о гибели юных патриотов, о дикой расправе, учиненной над молодогвардейцами.

— Разве люди могли так поступить? — с гневом спрашивал товарищей командир танка «Донской казак» лейтенант Линник. И сам же отвечал:

— Нет! На это способны только дикари, людоеды. Поклянемся, друзья, что не будем знать покоя до тех пор, пока не уничтожим на нашей земле последнего фашистского зверя...

Нина Иванцова провела в корпусе десять дней. Потом она ушла на фронт. Воевала, была комсоргом батальона, награждена орденами Красной Звезды, Отечественной войны II степени, медалью «Партизан Отечественной войны» I степени...

А мы снова собирались в долгий, трудный и опасный путь. Прощай, Волноваха! Прощай, город, чье имя понесем отныне на своем гвардейском знамени!