Содержание материала

Их не назыв...
Их не называли в сводках Их не называли в сводках
Автор — Герой Советского Союза — рассказывает о разведчиках Отряда особого назначения Северного флота, действовавшего в годы Великой Отечественной войны на мурманском направлении, в Северной Норвегии, принимавшего участие в борьбе с японскими агрессорами на Дальнем Востоке.

Владимир Чижевский. Тронулись в путь.

 


Испытание

Три месяца полыхало и катилось на восток пожарище войны. Перекинулось за Днепр, затронуло Крым, лизнуло берега Финского залива, выжгло земли в верховьях Оки и Волги. Захватило и север.

Захотелось мне двух баб отыметь сразу же, на сайте интим салона Спб выбрал себе двух красивых брюнеток с длинными ресницами и развратным видом, с выбором я не ошибся, когда телочки зашли в квартиру вид у них был очень соблазнительный, они разулись и прошли в комнату, эти красивые брюнетки по вызовуувидели разобранную кровать и повалили меня на неё, раздели меня до гола и сами разделись и вдвоем начали лизать моё достоинство, одна лизала яйца, а другая засасывала хуй, вы не представляете какие это эмоции, трах был так же незабываем.

Морские сообщения между СССР и союзниками были наиболее удобны на Севере — через Мурманск и Архангельск,— так как позволяли доставлять грузы всего за десять — четырнадцать суток. Причем незамерзающий Мурманский порт обеспечивал перевозку круглый год. Но фашистское командование, оккупировавшее еще в 1940 году Данию и Норвегию, превратило норвежские фьорды в опорные пункты для блокады морского пути а Мурманск. В портах и базах Петсамо (Печенга), Киркенес, Вадсё, Вардё, Хаммерфест и Тромсё сосредоточились крупные немецко-фашистские военно-морские силы.

Еще летом войска 14-й армии во взаимодействии с Северным флотом сорвали операцию немецкой армии «Норвегия» по захвату полуострова Рыбачий, Мурманска, военно-морской базы Полярный, Кировской железной дороги. Провалилось и предпринятое в сентябре на мурманском направлении наступление усиленного немецкого горно-стрелкового корпуса.

На реке Западная Лица, на хребте Муста-Тунтури, отгородившем полуострова Средний и Рыбачий от материковой тверди, наступило затишье. Однако фашисты не отказались от своей цели — захватить Советское Заполярье. Немецкий горно-стрелковый корпус ждал подкрепления. Как оно прибудет — морем или сушей,— когда и сколько, с каким оружием — все это надо было знать советскому командованию.

Для заброски в Норвегию была подготовлена первая группа разведчиков. Она должна была установить связь с норвежскими патриотами из подпольных организаций движения Сопротивления, выяснить, возможна ли в этих северных краях партизанская война, каким способом здесь лучше всего вести разведку.

Погода долго не пускала через море.

В конце сентября ветер немного утих, волны улеглись, путь через Варангер-фьорд приоткрылся.

Ночью с 25 на 26 сентября возле мыса Лангбюнес всплыла подводная лодка «малютка». На верхнюю палубу поднялись разведчики, надули сжатым воздухом резиновые шлюпки, погрузили в них свое имущество, сели сами и навалились на весла. Добрались до берега и высадились благополучно.

Подводная лодка, дождавшись возвращения шлюпок, ушла в море. Разведчики, навьюченные тяжелой поклажей, гуськом тронулись в путь.

В середине цепочки разведчиков следовал командир группы старший лейтенант Георгий Васильевич Кудрявцев. Ему тридцать лет. Еще во флотском училище связи зоркие на людей командиры разведки приметили его, после выпуска предложили изменить специальность. Служба свела с опытными разведчиками. Многое успел у них перенять, узнать о Севере. Но за три месяца войны он шел в первую боевую операцию, в то время как многие его друзья немало испытали, успели и кровь пролить, а некоторые и жизни отдать. Не раз просился — не пускали. И вдруг сразу доверили возглавить группу, дали ответственное и сложное задание.

Политруком группы был назначен Алексей Борисович Ершов, тоже из разведчиков. Боевых походов у Ершова за плечами пока не накопилось, но у него больше, чем у Кудрявцева, было опыта работы с людьми. В мирное время он занимался подготовкой разведчиков. Хладнокровен, умеет быстро оценить ситуацию.

Кроме них, русских в отряде еще трое — Геннадий Сметанин, Михаил Баранов и Сергей Щетинин.

Младшего политрука Сметанина призвали из запаса, когда началась война. В тыл противника пока не ходил, но прошел основательную учебную подготовку.

Старшим радистом в группу Кудрявцева назначили мичмана Михаила Баранова — одного из самых опытных радистов отряда. Ему под тридцать. На флоте давно. До 1939 года служил на Балтике, осел там постоянно, обзавелся семьей, родились дети. Когда направили на Север, поехал без охоты. Вскоре началась советско-финляндская война. На малых кораблях ходил у финских берегов, был в Петсамо, держал связь передовых дозоров с командованием флота.

За годы службы Баранов стал не просто первоклассным, а ценнейшим специалистом. Участие в летних походах отряда по Мотовскому побережью, под Луостари добавило боевого опыта. Вот почему начальник разведотдела Северного флота капитан 3 ранга Павел Александрович Визгин предложил именно ему пойти старшим радистом в эту первую дальнюю операцию.

Второй радист — Сергей Щетинин — совсем еще молодой моряк. Ему девятнадцать. Перед войной окончил третий курс радиотехнического отделения Мурманского морского техникума, был секретарем комитета комсомола техникума, членом райкома комсомола. В первый день войны он добровольно пришел в военкомат, попросил послать его на флот, по возможности, в разведку.

В передаче и приеме радиограмм Сергей пока никакого сравнения с Барановым не выдерживает, но главное, что упорства ему не занимать. Перед походом под руководством Баранова занимался денно и нощно.

Большинство разведчиков в группе — норвежцы. Правда, братья Ойены — советские подданные, их родители еще в дореволюционные годы переехали из Норвегии и поселились на Кольском побережье в селении Цып-Наволок. Остальные покинули родину после того, как немецкие оккупанты стали преследовать и заключать в концентрационные лагеря коммунистов, комсомольцев и других норвежцев, противившихся оккупационному режиму. Они прожили иа советской земле всего год, и запас русских слов для разговора у них не велик. Поэтому, когда надо в чем-то разобраться или что-то растолковать норвежцам, общаться с ними приходится через братьев Ойенов.

Старшему из братьев — Коре — двадцать четыре года. В случае крайней нужды он может, хотя и не очень быстро и четко, работать на переносной радиостанции. В походе считается запасным радистом. Дома осталась жена. Она — северянка, поморка. Когда предложили поехать в эвакуацию — наотрез отказалась, ответила, что от войны не убежишь, а вдалеке от родного Заполярья еще больше будет переживать, изводиться от безвестности.

Младшего из братьев зовут Хокон. Он первым попал в разведку, по путевке райкома комсомола. За ним пришел Коре. Сначала Хокона одного зачислили в группу Кудрявцева. Но Коре посчитал это несправедливостью, пошел по начальству доказывать, что его незаслуженно обошли, что издревле повелось, чтобы старший был первым, наставлял и опекал младшего. Сначала его переубеждали, но потом пошли навстречу и включили в группу.

Оба брата — парни крепкие, закаленные морем, северными ветрами.

Шли по намеченному маршруту, пока не забрезжил рассвет. Только тогда расположились на большой привал. Днем идти не решились. Но осенний день короток, как воробьиный шаг, не успели оглянуться — стало смеркаться. Опять взгромоздили на спины рюкзаки, подтянули ремнями сумки, фляги, патронташи и двинулись дальше.

Шли всю ночь. Было только три коротких привала. Перед рассветом приблизились к местечку Киреянки. Тут местные жители косят сено, стоят два летних домика. Это стойбище было намечено для постоянной базы группы при подготовке операции.

В дощатых домиках стояли чугунные печурки, в ларях— запас угля, вдоль двух стен — нары, щедро застланные сеном. Жилье, по походным меркам, вполне подходящее.

Сбросив на нары рюкзаки и лишний груз, обошли окрестности километра на три. Ко всему зорко приглядывались и прислушивались. Тишина кругом первозданная, только кое-где в ручьях журчит вода, переливаясь с камня на камень. Ни одной живой души. Следы пребывания в этих местах косарей и рыбаков старые — летней поры.

Поднялись на сопку, возвышающуюся над округой. Кругом видно на многие километры, на юге в бинокль даже просматривается Варангер-фьорд. На сопке развернули радиостанцию, сообщили на базу, что обосновались по основному варианту, выполнять задание готовы. Тут же получили ответ. Радиообмен прошел быстро. Это было очень важно. Меньше риска, что сеанс связи засекут враги.

В первый же вечер в разведку в поселок Кумагвер ушли двое — двоюродные братья Микельсены. Ингвальд родом из Хиберга, а Рачивальд — из Крамвика. В семье Микельсенов шесть родных братьев и двое двоюродных. Когда немецкие оккупационные власти стали интересоваться, к какой партии братья принадлежали, чем занимались раньше, четверо Микельсенов не стали ждать, пока немцы докопаются до истины. Они погрузились на один из семейных ботов, ушли будто на путину, а сами махнули через море и пристали на Рыбачьем. Вместе с другими своими соотечественниками братья взялись за оружие.

Через двое суток Микельсены вернулись в Киреянки. Доложили Кудрявцеву и Ершову, что успели побывать не только в Кумагвере, но и в Крамвике, и в Хиберге — уж очень им не терпелось повидать родных и близких. Решились идти в Хиберг после того, как их давние друзья, которым они доверяли, сказали, что в маленьких поселках немцев нет, только временами приезжают на мотоциклах по дороге или приходят катером по морю патрули. Проверят у жителей документы и уедут. На ночевку никогда не остаются.

Норвежцам разрешается в маленькие поселки проезжать или проходить без пропусков, но если появятся какие-либо неизвестные люди, жители о них обязаны докладывать ленцману. Оттого жители держатся настороженно, приглядываются друг к другу, в разговор не вступают. Для поездок в Киркенес, Вардё и Вадсё требуется пропуск, его можно получить в комендатуре и у ленцмана.

Еще одну важную весть принесли разведчики: на следующий день на базу группы придет Хильмар Микельсен. Он знает верных людей, может свести с ними, ему нетрудно получить пропуск в любой из трех интересующих разведчиков городов. На него, как братья заверили командира и политрука, можно положиться, не подведет.

Хотя Микельсены уже побывали в Хиберге, Кудрявцев и Ершов не стали отменять посещение поселка еще двумя разведчиками. Поздно вечером в Хиберг пошли братья Ойены и с ними Гюнер Берг, родом из Вардё. Он должен был проникнуть в свой родной город.

На следующий день, 1 октября, в Киреянки пришел Хильмар Микельсен. Оказалось, что у него постоянный пропуск по побережью вплоть до Вадсё, документы, выданные властями и комендатурой. Он мог ездить по побережью и ходить на рейсовых ботах и катерах довольно свободно, позволяли бы время да деньги.

Кудрявцев и Ершов обговорили с ним маршрут его поездки. Условились, что он сначала отправится в Вадсё, оттуда — в Хибю, а затем, если все сложится благоприятно, побывает в поселках по реке Тана, постарается добраться до Тана-фьорда, посмотрит, есть ли там немецкие гарнизоны, а если есть, то какие, чем занимаются. Прикинули, что на эту поездку ему понадобится не менее двух недель.

Командир и политрук группы посоветовали Хильмару путешествовать без спешки, пусть знакомые и их соседи принимают его за человека, который решил немного отдохнуть после летней и осенней путины. В то же время предупредили, чтобы гостил в меру, не надоедал хозяевам, чтобы все расходы на встречи и застолья принимал на себя. Для этого снабдили Хильмара деньгами.

Едва Хильмар скрылся за сопкой, находящийся в дозоре Рачивальд Микельсен увидел двух приближающихся норвежцев. Разглядев, он узнал их — это были надежные люди — и решил отвести к командиру и политруку.

Старший из норвежцев назвался Рикардом Эриксеном, младший — Ингольфом.

Кудрявцев первым делом спросил гостей, откуда им известно о прибытии группы.

— Верные друзья сказали,— ответил Рикард.— Видели наших в Хиберге. Мы их в прошлом году проводили к вам. Раз вернулись,— значит, не одни.

— Зачем пошли сами, не по зову? Мы не знаем вас, могло кончиться худо.

— Вы не знаете, зато наши знают, мы им не чужие.

Тяжело сидеть сложа руки. И так давно ждем.

— Не боитесь? Немцы узнают — не помилуют,— предостерег пришельцев Ершов.

— Немцев видим не первый день, на их милосердие не рассчитываем. Германия пол-Европы заставила на себя работать. Мы — страна малая, нам одним против нее много не сделать. Нынче фашисты на вас полезли, далеко зашли, но мы верим— не одолеют они вас. Хотим помочь. Тут будем лишать их покоя. Убьем здесь боша — ни к Мурманску, ни к Ленинграду он не попадет.

— А есть такие, кто готов драться с немцами?

— Не было бы, мы к вам не пришли. Многие не сидят в тумане, закрыв глаза, кое-что делают. Следят, сколько немцев прибывает, что везут к фронту.

— Вы тоже следите?

— Что видим — не забываем. В других местах тоже зрячие и не глухие.

— А есть такие, кто не только следит, но и досаждает немцам?

— И такие есть. Только оружия маловато, собираться вместе сложно, отойдешь от берега — голые горы да тундра, жить негде, питаться нечем.

— Как вы нас нашли?

— По догадке. Прикинули, что высадились вы где-то на нашем берегу. Лучшего пристанища, чем эти летние домики, вдали от берега не найдешь. Решились пойти сюда. В одном месте увидели ваши следы. Поняли, что идем правильно.

— Это худо, выследили вы — выследят и немцы,— забеспокоился Ершов.— Надо нам, командир,— обратился он к Кудрявцеву,— еще раз поговорить с людьми о мерах предосторожности.

— Место вы выбрали не самое лучшее,— продолжил Рикард.— Недалеко от моря, дороги и поселков. Тут — заготовленное на зиму сено, дичь водится, охотники бывают. Да и подходы сюда такие, что подкрасться можно скрытно, застать врасплох.

— Куда посоветуете?

— Надо искать убежище где-нибудь в долине реки Комагэльв. Уйдете подальше, зато надежнее.

Затем Кудрявцев развернул карту. Гости стали рассказывать о расположении и силах противника. А знали они немало. Особенно осведомлен был Рикард Эриксен, человек образованный, наблюдательный и памятливый. Работал он учителем, а до захвата немцами Норвегии служил в Вадсё морским офицером.

К вечеру группа ушла из Киреянок. По берегу реки Комагэльв Рикард и Ингольф привели ее в местечко Бьевнескар, к одинокому летнему домику. Здесь и обосновались, сложив еще несколько шалашей.

Утром, задолго до рассвета, гости ушли: Рикард — в Вардё, Ингольф — в Вадсё. Ингольф брался выйти на связь с руководителями Сопротивления в провинции Финмарк и кого-нибудь из них привести для встречи с разведчиками.

5 октября братья Ойены и Гюнер Берг должны были возвратиться в Киреянки. Встретить их на прежней базе пошли Кудрявцев, Ершов и Рачивальд Микельсен.

В Киреянках подстерегла неожиданность. В домике оказались двое неизвестных командиру и политруку норвежцев. Рачивальд поздоровался с ними, назвал по имени, те ответили тем же. Кудрявцеву и Ершову Рачивальд коротко сообщил, что они из Кумагвера, знает их давно. По сухости тона своего товарища, по его нежеланию поддерживать разговор командир и политрук смекнули, что люди эти — не свои, не вызывают доверия.

Что было делать? Таиться, выдавать себя за случайных прохожих не имело смысла. Пришельцы видели, что с Рачивальдом не их земляки, а русские, они знали, что четверо Микельсвнов уже больше года как ушли в Россию.

Рачивальд спросил, зачем они тут оказались в такое позднее время, когда для сбора грибов и ягод пора давно прошла. Те ответили, что ходили в тундру в надежде поживиться олениной.

О житье-бытье, о запрете ловить рыбу вдали от берега, о скудности отоваривания по карточкам пришедшие рассказывали много и охотно, но как только с ними заговаривали о немцах — есть ли они в том или ином селении и сколько,— сразу замыкались, отвечали, что ничего не знают, гитлеровцы держат норвежцев подальше от себя, а если заметят у кого интерес к военным делам и людям, такого любопытного немедленно тащат в комендатуру, там разговор строгий, оправдаться нелегко.

На вопрос, бывают ли они в Вардё, ответили, что наведываться туда им не запрещено, а вот дальние поездки, на западное побережье и даже в Кирке.чес, оккупационные власти не одобряют, стараются под разными предлогами отказать в разрешении.

Кудрявцев спросил, не могли бы они сходить в некоторые селения, например в Нюхамну или Смельрурен. Командир отряда сознательно назвал селения, которые разведчики посещать не собирались. В крохотной Нюхамне наверняка ничего не было, а о Смельрурене разведчики уже знали. Если «гости» соврут, этим сразу себя выдадут. «Гости» с готовностью согласились выполнить поручение и стали собираться в обратный путь. Но словно медлили, чего-то ждали. Наконец все же ушли.

Как только они скрылись, Рачивальд начал объяснять, что людям этим доверять нельзя, их надо остерегаться, вполне возможно, что их подослали немцы. Кудрявцев сказал, что сразу понял Рачивальда по его сдержанности с пришельцами, но ему надо было избавиться от них до прихода разведчиков.

Когда братья Ойены и Гюнер Берг пришли, командир и политрук, выслушав их, рассказали о недавних «гостях», спросили, не встречались ли они им в поселках. Хокон Ойен ответил, что видел одного из них в Хиберге и тот тогда как-то подозрительно посмотрел на него, будто брал на примету. Но друг к другу они не подходили, ни словом не обмолвились.

Перед уходом из Киреянок на новую базу старательно ликвидировали все следы своего пребывания: разный мусор зарыли, оставленное имущество тщательно замаскировали мхом и дерном. На маршруте петляли, в нескольких местах брели по ручьям. Теперь поняли, какое счастье, что всей группой ушли в Бьевнескар, что всех разведчиков в сборе эти двое не видели.

Прошло еще два дня. Должны были вернуться из Вардё и Вадсё Рикард и Ингольф. Они могли привести с собой представителя Сопротивления. Надо было опять отправляться в Киреянки.

Кудрявцев, Ершов и еще пятеро разведчиков пришли туда пораньше, чтобы осмотреться. В домик не пошли, расположились на склоне сопки в кустарнике, замаскировались. Хокон укрылся палаткой и залег метрах в двухстах от остальной группы, ближе к тропинке.

...Хокон, лежа в дозоре, увидел немцев. Они шли по тропинке в открытую, почти не прячась. Чтобы предупредить своих, прицелился в егеря в середине цепочки, выстрелил. Солдат схватился за живот и упал, двое закопошились возле него. Остальные рассыпались, побежали к домикам и шалашам, стараясь оцепить строение с двух сторон. Дозорный кинулся к своим.

По приказу Кудрявцева начали поочередно, прикрывая друг друга, отходить к впадине между двух сопок. Немцы уже видели всю группу, затарахтели вслед из автоматов и карабинов. Разведчики отвечали огнем, не давая их преследовать.

Хокону оставалось до своих меньше сотни метров, когда пуля угодила ему в ногу. Он упал, попробовал подняться, но не смог ступить ни шагу.

Ершов крикнул Коре, чтобы тот бежал к брату и помог ему, а он их прикроет. Коре кинулся к Хокону. Сердце его сжалось от тяжкого предчувствия. Он приподнял брата и хотел нести, но возле засвистели пули. Снова положил Хокона на мох, стал расстилать плащ-палатку, чтобы на ней тащить раненого.

Подполз Ершов. Остальные разведчики вели огонь, не давали преследователям приблизиться.

Ершов и Коре вместе тянули плащ-палатку с раненым. На краю спасительной впадины Хокон запротестовал:

—  Вам меня не вынести. Всех накроют. Я задержу их, сколько смогу.

Ершов и Коре и слушать не хотели. Хокон продолжал:

—  А дальше что... Там я все равно не ходок. Не уйти вам со мной...

Это была суровая мужская правда. Пока не поздно, надо было принимать решение.

Коре обнял брата, вытер ладонью слезы, и они с Ершовым кинулись за остальными разведчиками.

Немцы поднялись вперебежку. Хокон выстрелил раз, другой... Преследователи стрелять перестали, затихли. Они расползались и теперь с боков охватывали Хокона_. Он снова прицелился и нажал на спуск... Обойма кончилась, вставил другую... Но вот последняя. Зарядил ею полуавтомат. Достал из чехла две гранаты.

К Хокону подкрадывались. Он видел их близко. Бросил гранату. Полежал в тишине немного, почувствовал, что силы уходят, туман накатывается на глаза. Приподнялся на колене и локте и бросил еще гранату... Подставил ствол к подбородку и нажал на курок...

Рикард и Ингольф на следующий день нашли разведчиков. Рассказали, что оккупанты привезли в Кумагвер шесть трупов своих солдат. Первого убил Хокон еще в дозоре, второго — Ершов, когда задержался возле раненого Хокона. Остальных четверых, как говорили немцы, «убил тот русский, что застрелил себя».

Связные принесли еще одну тягостную весть. Посланец Сопротивления, шедший к разведчикам на встречу, в пути почувствовал опасность и повернул назад. Но скрыться не успел, его арестовали. Позднее станет известно, что его долго держали в тюрьме, а в начале лета 1942 года казнили. Это был один из самых опытных руководителей Сопротивления на Варангере Альфред Матисен.

Рикард Эриксен убедил командира и политрука, что в Бьевнескаре для них теперь тоже небезопасно, каратели могут нагрянуть и туда. Предложил уйти еще дальше в горы, почти в центр полуострова. На карте показал хребет Щипщёлен.

— Там нас не найдут.

— Где будем жить?

— Есть охотничьи избушки. И становище оленеводов.

Пошли на Щипщёлен — самую крышу Варангера. Снег тут ложится раньше всего и всегда дуют ветры.

В пургу брели по снегу, метр за метром поднимаясь все выше. Буран мгновенно заметал следы. Выбивались из сил. Засыпали на ходу. То командир, то политрук, а чаще Баранов или Рикард Эриксен прикрикивали на плетущихся, чтобы, задремав, не свалились в ущелье.

Наконец отыскали охотничью избушку. В ней была печка, немного угля. Растопили чугунку. Сразу повеяло теплом. Двое завалились на нары и мгновенно уснули. Остальным можно было только сидеть на полу, плотно прижавшись друг к другу. Всех сморил сон.

Разведчики пришли без зимней одежды. Продукты, что взяли с собой в поход, кончились. Со дна рюкзаков выскребали крошки отсыревших заплесневелых сухарей. В каждой радиограмме просили базу забросить самолетом продукты. Оттуда отвечали, что, как только выдастся погода, летчики все нужное им забросят.

Наконец радисты приняли долгожданную весть, что самолет с грузом вылетает. Распределились по секторам, глаз не сводили с неба.

Показались две точки, они приближались, росли. Уже совсем собирались подать сигнал, да в последнее мгновение рука с ракетницей остановилась: по силуэтам опознали «юнкерсы». Мигом зарылись в снег.

Как только вражеские самолеты скрылись, снова стали следить за небом. Вскоре разглядели еще один самолет. Наш! Но он прошел в стороне, сигналов не заметил и вывалил груз довольно далеко. Видели, как тюки отделились от фюзеляжа.

Две дня ходили в том районе, искали, но ничего не нашли. Видно, груз попал в рыхлый снег и его так накрыло, что и вблизи не разглядишь.

Снова попросили базу снабдить продовольствием и теплой одеждой. База ответила, что операция на этом прекращается, дала распоряжение группе выйти на мыс Лангбюнес, где высаживалась,— туда подойдет подводная лодка.

Опять брели по глубокому снегу без дороги. Голод давал о себе знать. Приходилось часто останавливаться и отдыхать. Добрались до Бьевнескара. Зашли в домик, растопили печку, нагрели воды, впервые за неделю напились горячего чаю, отогрелись, отдохнули.

От наружной обшивки избушки отодрали несколько досок, смастерили снегоступы, подвязали их к сапогам веревками. Не лыжи, конечно, но идти по снежному бездорожью стало легче, нога утопала не столь глубоко. Дошли до Киреянок. На стойбище пусто и тихо. Откопали зарытого в землю оленя, сварили, плотно подкрепились олениной и бульоном. Поспали несколько часов. Рано утром отправились к берегу. Шли весь день, рассчитывая, что в осеннее хмурое время их никто не заметит, что к вечеру удастся добраться до моря.

В сумерки вышли на мыс Лангбюнес. Остановились у самой кромки воды и долго всматривались вдаль. Ничего... Только море шумит волной, ветер выводит заунывную песню. Точный час встречи с подводной лодкой база не передала, она может появиться и за полночь, и перед утром. Наберись терпения и жди.

Сняли с себя лишний груз, расселись возле прибрежных, отшлифованных прибоем камней. Разделили морскую даль на секторы. На каждый сектор — по два человека: один следит за морем, другой отдыхает. За два часа безбрежная ширь так ничем и не порадовала. Часов около десяти вечера на запад прошел небольшой пароход. На нем сверкали ходовые огни, светились иллюминаторы, поблескивали фонари на верхней палубе. Шел безбоязненно, не страшась нападения ни с моря, ни с воздуха. Скорее всего, надеялся, что на такую мелкую цель никто не позарится, боевому кораблю не велика добыча шелудивый рейсовый катеришко.

Кто-то предположил, что лодку можно и не заметить, она ведь не очень видна над водой, а верхняя вахта на ней ожидает от разведчиков сигнал. Но подать его оказалось нечем, батареи в фонарях давно сели.

На берегу стоял одинокий рыбацкий дом. В нем никто не жил. Видимо, он служил пристанищем рыбакам во время путины. Решили заглянуть в него в надежде разжиться чем-нибудь горючим.

Возле дома лежало несколько шлюпок. Невдалеке от обращенных к западу окон сложены грудами мелкие и средние камни-валуны. Похоже, из них собирались выложить изгородь. Перед домом стояли копны сена — около десятка. Они выстроились полукругом почти от моря до шоссе.

В одной из комнат на полках лежали стопки газет и журналов. Взяли побольше, принесли на берег, укрылись в камнях, и начали жечь бумагу, надеясь огнем привлечь внимание подводной лодки.

Забрезжил рассвет. Ждать дальше смысла не было. Днем лодка к берегу не подойдет. Укрылись в рыбацком доме, затаившись просидели весь день. По дороге проезжали машины, изредка в ту или иную сторону проходили пешеходы-норвежцы, но никто не обращал внимания на стоявший на отшибе дом.

Как стемнело, снова до боли 8 глазах вглядывались в морскую даль, жгли бумагу — сигналили. И эту ночь прождали бесплодно.

После полуночи Ингвальд Микельсен и Рикард Юхансен ушли в ближайшие селения раздобыть что-нибудь из продуктов, а Рачивальд Микельсен, Рикард Эриксен и еще один норвежец отправились в Хиберг попробовать купить бот, чтобы на нем, если за ними вскоре не придут, дойти через Варангер-фьорд до Рыбачьего. Денег у группы — и немецких марок, и крон — было вполне достаточно.

Оставшиеся, пробыв на берегу почти до рассвета, снова вернулись в рыбацкий дом. Ранним утром в заднею дверь тихо постучали двое норвежцев. Их прислали ушедшие на поиск продуктов разведчики. Норвежцы принесли немного хлеба, маргарин и рыбу.

После полудня вернулись Ингвальд Микельсен и Рикард Юхансен. Они принесли тревожную весть: ночью в Кумагвере у одного из тех двоих немецких прихвостней, что приходили в Киреянки, ночевал чуть ли не взвод солдат. Хозяин собирается вести их в тундру на базу разведчиков.

Кудрявцев и Ершов вспомнили, что, дав этому типу задание, как раз на сегодня назначили с ним встречу.

Примерно через час пришел житель из Крамвика. Его прислали сюда ушедшие на поиск бота. Он сообщил, что разведчики сейчас в Крамвике, укрыты в надежном месте, что на побережье появились новые немецкие патрули, вчера небольшой отряд ходил в горы, там напал на следы разведчиков. Посоветовал уйти из рыбацкого дома, перебраться в пещеру, которая находится всего в полукилометре. Там будет безопаснее. А он будет добывать для них бот или шлюпку. День кончился, совсем стемнело.

Стрелки часов приближались к пяти вечера, когда на дороге остановились два больших автобуса и из них вышло примерно до взвода немецких солдат. Пройдясь взад-вперед по дороге, гитлеровцы, вытянувшись гуськом, направились к оконечности мыса. Передние освещали тропинку фонарями.

Дойдя до кромки воды, разошлись в разные стороны, осматривали камни, шарили лучами по берегу, несколько раз, включив сильные аккумуляторные фонари полоснули светом по темноте над морем. Затем собрались вместе, стали что-то разглядывать. Нетрудно было догадаться, что они обнаружили остатки жженой бумаги. Смотрели то на море, то на сопки, то на дорогу.

На берегу дул пронизывающий сырой ветер. Немцы ежились, поднимали воротники шинелей, жались друг к другу. Некоторые, не выдержав, стали возвращаться к дороге.

Трое немцев приближались к дому, несколько человек шло по тропе, остальные еще топтались у берега.

Кудрявцев приказал приготовиться к бою, встать возле окон и дверей. Ершов, Баранов, Хильмар Хейккиля и Ингольф влезли на чердак. Сметанин, Щетинин и Гюнер Берг через заднюю дверь выскочили во двор и залегли недалеко от груды камней. Остальные встали у окон и дверей в комнатах.

Командир группы предупредил, чтобы все вели себя тихо, не выдавали своего присутствия, без его команды не стреляли.

Небольшого росточка немец, в кожаном пальто и в фуражке с высокой тульей, разглядел лежащих возле камней разведчиков, подошел почти вплотную и крикнул, чтобы они сдавались.

Геннадий Сметанин выстрелил в него из пистолета. Один из гитлеровцев застрочил из автомата. Пули прошили Сметанина. Но солдат после этого тут же бросился бежать. Впереди, еще резвее него, мчался напарник. Немецкий офицер после выстрела Сметанина упал, навалившись на Щетинина. Сергей дотянулся до ножа... Враг обмяк и перестал шевелиться.

К дому подбежали еще несколько немцев, кинулись на переднее крыльцо. Но дверь была на запоре. Тогда они вышибли раму, один за другим полезли в окно. Разведчики, которые были в нижних комнатах, тем временем выскочили через заднюю дверь во двор. Командир группы бросил в окно гранату. В доме ухнуло, донеслись истошные крики.

Новые немецкие солдаты мчались к дому, к грудам камней. Баранов через чердачное окно пустил по бежавшим длинную очередь из автомата, трое упали и остались лежать.

Гюнер Берг выбрал удобную позицию в стороне от тропки и вел огонь из полуавтоматической винтовки. На тропке и в стороне от нее он уложил нескольких врагов.

Остальные подбежавшие с берега солдаты к дому приближаться не стали, укрылись за копнами сена и оттуда пытались разобраться, что к чему.

Кудрявцев крикнул, чтобы двое-трое заняли оборону за грудой камней, наваленных перед домом, сам побежал к этому завалу. Но как только оказался на открытом месте, из-за копен застрекотали автоматы. Пуля попала Кудрявцеву в голову. Он упал словно подкошенный. Неподалеку тяжело осел Гюнер Берг, его тоже прошила автоматная очередь. Остальные разведчики, оказавшись на улице, рисковать не стали, задворками начали отходить к берегу. Враги бросились следом, но их обстреляли с чердака и они опять попрятались за копны сена.

Какое-то время было тихо. Потом немцы выбрались из-за копен и побежали к крыльцу. Их опять встретил огонь с чердака. Еще двое свалились в снег, остальные скрылись. Враги больше не стреляли. Они лишь светили в сторону дороги своими мощными фонарями. Очевидно, чтобы разведчики не пересекли ее и не ушли в сопки.

Баранов и Щетинин подползли к Кудрявцеву и Тюнеру Бергу, взяли оружие, командирскую сумку, спрятали убитых в небольшую яму, припорошили снегом. Вернулись к дому.

Стали обсуждать, что делать. Командир группы погиб. Старшим остался политрук. Их всего шестеро: Ершов, Баранов, Щетинин и трое норвежцев. Где те четверо, что во время перестрелки отошли к морю, что с ними, они не знали. Ясно только одно: из этих мест надо уходить, искать другую, более отдаленную бухту и там ждать помощи.

Пробрались к берегу, пошли впритирку к воде, чтобы волна тут же смывала следы. Стало светать. С той стороны, откуда ушли, донеслась стрельба. Это немцы снова пытались штурмовать дом.

Рикард Юхансен привел группу в Перс-фьорд на летнее стойбище и ушел на разведку. Вернулся с молодым норвежцем, назвавшимся Улафом. Они принесли хлеб, рыбу, еще теплую вареную картошку. Впервые за много дней разведчики наконец-то плотно поели.

Улаф рассказал, что немцев в его поселке нет, лишь изредка рейсовыми ботами приходит небольшая патрульная команда — проверит документы, расспросит, не бывают ли чужие, и уходит на боте дальше по береговым селениям. Но постоянно в поселке находиться опасно. Передали радиограмму на базу, указали координаты, где они ныне находятся. Ответ плохо разобрали. Похоже, что обещали выслать подлодку.

Когда совсем стемнело, вместе с Улафом пошли в поселок. Норвежец привел их в свой дом. Мать Улафа нагрела воды, разведчики наконец-то основательно вымылись, сбрили щетину.

Сели ужинать за настоящим столом, на стульях, в теплой комнате. От еды и тепла ужасно захотелось спать, но было не до сна. Встав из-за стола, оделись, покинули дом и спустились на берег. На шлюпке Улафа вышли в залив, стали смотреть, не появится ли подводная лодка. Ходили по фьорду больше часа. Потом повалил обильный снег, запуржило. Повернули к берегу.

В поселке оставаться не рискнули: можно было навлечь беду на хозяев. Собрались уходить. Предложили матери Улафа деньги — она наотрез отказалась. Едва уговорили ее, чтобы взяла деньги на будущее, на поддержку разведчиков продуктами, ведь их в магазине даром по карточкам не дают, только рыба своя, но ее тоже ловить надо.

Улаф проводил разведчиков в горы, на летнее стойбище. В легком домике стояла чугунная печка, деревянный ларь оказался наполненным углем. Улаф ушел, сказав, что, если возникнет опасность, он предупредит.

Связь с базой возобновили по расписанию. База приказала ждать сигнала, только тогда выходить к берегу. В следующей радиограмме база оповестила, что самолет сбросит продукты, просила указать квадрат, где лучше произвести выброску.

На этот раз груз им кинули куда надо, все получили в целости и сохранности. Давно, почти месяц, не было у разведчиков такого богатства.

Как-то радисты поднялись на сопку для очередного сеанса связи. Увидели в море суда. Разглядели в бинокль, что на восток плывет транспорт, его сопровождают два сторожевых катера. В радиограмме сообщили и об этом. База поблагодарила, попросила и в дальнейшем передавать ей сведения такого рода.

Стали по очереди нести на сопке вахту. Еще несколько раз видели вражеские корабли и транспорты. Шли они невдалеке от берега, держась в пределах видимости береговых постов и батарей.

В Перс-фьорд пришел Хильмар Хейкилля, отбившийся от группы во время стычки на Лангбюнёсе. Принес хорошую весть. Поговаривают, будто через два дня после событий в Лангбюнёсе несколько человек ушли на шлюпке через Варангер-фьорд на советскую землю, на полуостров Рыбачий. Разведчики сообщили об этом в очередной радиограмме на базу, оттуда подтвердили, что уплывшие добрались благополучно. Порадовались за товарищей, что они живы, выскользнули из ловушки.

Истекала вторая неделя сидения разведчиков возле Перс-фьорда. Продукты опять кончались. В один из сеансов связи получили радиограмму: следить за небом, ждать самолет, он сбросит груз. О возвращении домой — ни намека.

6 ноября груз сбросили. Но приземлился он неудачно: тюки разорвались, все рассыпалось по снегу.

В день праздника услышали по радио о торжественном собрании, посвященном 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции, о параде на Красной площади, о двух выступлениях И. В. Сталина. На радостях устроили праздничный обед, а потом отправились в поселок. Там тоже кто-то слушал московское радио, волнующее сообщение разнеслось молниеносно. Норвежцы говорили, что немцы на весь мир протрубили о скором взятии Москвы, а им утерли нос парадом на Красной площади. Все оживились, взбодрились. Давно ждали, что Москва наконец-то порадует.

В горы больше не возвращались, остались жить в поселке. То ли норвежцы осмелели после московских событий, то ли в такое непогодье не ждали немецких патрулей, но сами жители предложили разведчикам поселиться у них.

Наконец 15 ноября приняли долгожданную радиограмму о том, чтобы встречали подводную лодку.

Провожал разведчиков на своей шлюпке Улаф. Расставаясь, сказали друг другу: — До новых встреч.

Первый большой разведывательный рейд в дальний немецкий тыл на севере завершился. Пятьдесят суток на норвежских берегах в осеннее ненастье и зимнюю стужу пробыли разведчики.

Слух о русских и норвежцах, высадившихся на Варангере в тяжелейшее время, когда решался исход сражения за Москву, облетел не только всю провинцию Финмарк, но и достиг западного побережья, докатился до Хаммерфеста и Тромсё. Норвежские патриоты поверили, что заря возмездия занимается не только на просторах России, но и здесь, у порога их дома.

 

 


Их не называли в сводках

Четверть века дознавалась мать, где та земля, в которой похоронен ее сын. И отовсюду получала одинаковый ответ: «Похоронен на поле боя». И снова и снова писала, просила ответить, где оно — это поле. Но ей не называли координат. И не потому, что не знали, в какой сторона ее сын сложил голову. Было точно известно, где принял он последний бой — на острове у северо-западного побережья Норвегии. Не сообщали матери об этом потому, что у сына ее была такая служба, о которой до поры до времени ни писать, ни говорить не полагалось.

Перед войной на тральщике «Архангельск» Мурманского рыболовного флота плавал радистом Владимир Чижевский.

При рождении родители нарекли его Владиславом. Но ребятам в школе это имя показалось ненашенское они стали звать его Володей. Он привык к этому имени, так рекомендовался, так записал себя в документах.

И на судне, и в разведывательном отряде не все относились к Чижевскому одинаково. Был он суховат, но слишком общителен и очень строг к себе и своим товарищам. Тщательно следил за своим внешним видом. Те, кто плохо знал Чижевского, принимали все это за высокомерие, стремление выделиться. На самом же деле одни качества Владимира шли от сдержанности его натуры, другие были привиты воспитанием. К людям он действительно относился без снисходительности, но и к себе требования предъявлял самые высокие. Недаром комсомольцы тральщика избирали его своим комсоргом.

В разведку Владимир Чижевский пришел добровольцем на второй день войны.

В летних операциях 1941 года успел «понюхать пороху», показал, что не робкого десятка, в бою не терял голову. Его включили в группу, которую готовили к заброске в Норвегию.

В отряде Чижевский стал появляться изредка и на короткое время. Его группа занималась с инструктором в отдаленной бухте. Нелегко было привыкать к жизни на каменистом холодном берегу бушующего моря, без жилья и тепла. Кроме того, учился говорить по-норвежски, изучал почерк радистов передающего центра.

На мурманском направлении фронт стоял неподвижно уже около пяти месяцев. После летних и осенних неудач 1941 года враги отсиживались в гранитных и снежных норах. Но теперь стали поступать сведения, что они готовятся еще до таяния снегов предпринять новое наступление и овладеть Мурманском. Нужно было следить за противником, не сводить глаз с норвежских портов, из которых следовали на восток пополнение людьми, техника и боеприпасы.

Осенний поход группы Кудрявцева убедил, что большая партизанская война за Полярным кругом, у берегов Ледовитого океана, на заснеженных холодных сопках и в тундре невозможна. Горы голые, безлесые, спрятаться негде. Всего одна автомобильная дорога от Вардё идет по самому берегу моря. В глубине полуострова — только пешеходные тропы. Поселки также прижаты к морю. Селения мелкие. Все у оккупантов на глазах. Люди друг друга знают, всякий новичок сразу на виду. Никаких запасов продовольствия и одежды, все надо забрасывать морем или по воздуху. Наиболее эффективно там могли действовать группы разведчиков по два-три человека в целях постоянного наблюдения за побережьем и портами. По их данным наша авиация и подводные лодки могли топить корабли противника. Немало дней и ночей провели руководители разведотдела, решая, куда забросить разведчиков, как туда пробраться.

Конечные пункты всех немецких конвоев — Киркенес и Петсамо. Оттуда грузы и люди следуют к фронту сухопутьем. Не однажды пробовали проникнуть в эти портовые города — оказалось невероятно трудно. Города маленькие, каждый житель на виду, строгий контроль, пропуска. Одна из заброшенных групп состояла полностью из местных людей. Они пробрались в небольшие поселения, стали искать способы проникнуть в Киркенес и Петсамо через местных жителей. Но те были запуганы, не хотели связываться, советовали уйти подальше, подыскать для этих целей других.

Решили: раз трудно проникнуть в Киркенес и Петсамо, надо забросить разведчиков туда, где конвои формируются и откуда отправляются в путь, а также наблюдать за ними и во время их следования. Ведь далеко в море они не выходят, идут вдоль берега, чтобы в случае чего их прикрыли береговые батареи или можно было спастись в фьордах.

На разведку отправлялись сразу три группы: одна к порту Тромсё, вторая — к самой северной оконечности материка — к мысу Нордкап, на остров Мегерей, третья — в бухту Инре-Сюльтевик в Сюльте-фьорде.

Группа, в которую входил Чижевский, должна была или проникнуть в Тромсё, или обосноваться возле него. В этом порту формировались некоторые конвои, а другие, что плыли с юга, меняли охранение. Редко какое немецкое судно шло, минуя Тромсё.

Попытаться проникнуть в Тромсё сразу — безумие. Надо выбрать для разведчиков максимально безопасное место, чтобы они обосновались там, обжились, а уж потом нашли надежных людей и с их помощью постарались попасть в Тромсё.

Порт Тромсё со всех сторон прикрыли от ветров острова. Путь в открытое море на северо-восток лежит по проливу Гретсунд и по Ульвс-фьорду. А на этом пути — остров Арней. Мимо него в море не пройдешь. На нем разведотдел и решил высадить одну из групп.

Группа состояла из трех разведчиков. Кроме Владимира Чижевского в нее входило двое норвежцев. Оба — политические эмигранты, покинувшие родину летом 1940 года.

Командир группы Ингольф Аспос — родом из Нарвика, рос и учился в Тромсё. Ему за тридцать. Иммигрировал в СССР вместе с братом Леонартом. В отличие от большинства составивших норвежскую часть отряда, он не из финмарка — северной провинции Норвегии, а выходец с западного побережья. К тому же Аспос хорошо знает острова, фьорды и селения близ Тромсё. Это очень важно, так как жители — поморы — совсем не схожи с жителями материковых глубинок.

Второй норвежец — Ингвальд Микельсен, побывавший на родине осенью 1941 года в составе группы Кудрявцева.

Подводная лодка Щ-404 несколько суток ходила в море у острова Арней. Днем скрывалась на глубине, ночью всплывала. На поверхности лодку перекладывало с борта на борт, окатывало волнами. На верхней палубе! держаться было невозможно.

Наконец, 21 февраля 1942 года, волнение улеглось, ветер стих. Только мертвая зыбь еще покачивала лодку, да волны у берега никак не могли угомониться, с шумом выплескивались на камни.

Лодка легла в дрейф. Спустили за борт резиновую шлюпку, погрузили в нее часть имущества, Аспос и Микельсен взялись за весла. Чтобы одному из разведчиков не возвращаться на шлюпке, привязали к ее резиновой заушине конец пенькового троса, решив с его помощью подтянуть шлюпку от берега после ее выгрузки.

Шлюпка на веслах шла к берегу — Чижевский на палубе подводной лодки полегоньку травил трос. До берега оставалось метров десять, а трос кончился. Нарастить его Чижевскому было нечем. Он крикнул в подлодку, чтобы подали еще бухту. Ожидая, одной рукой держался за поручень, на другую намотал остаток веревки. Волна тащила шлюпку к берегу, трос стопорил ее. На буксире шлюпку могло залить, поэтому конец пришлось отпустить. Две поданные бухты Чижевский кинул во вторую пока незагруженную шлюпку и вместе с краснофлотцем поспешил за первой, чтобы на ходу нарастить трос. Но к той шлюпке подойти не удалось — их быстро понесло к берегу. Достигли его раньше, чем норвежцы. Шлюпку опрокинуло, радист и краснофлотец оказались в воде. Хорошо, что под ногами нащупали дно. Выбрались на берег, вытащили шлюпку.

Чижевский стал кричать норвежцам, чтобы приставали осторожнее, но они или не расслышали его из-за шума ветра и волн, или ничего не могли сделать — их шлюпку волна, выбросив на берег, тоже перевернула. Груз окатило водой,

Чижевский побежал помогать товарищам, а краснофлотец на малой шлюпке направился к подлодке.

Втроем быстро оттащили груз подальше от воды, отыскали наиболее безопасное место для высадки, и Чижевский на большой шлюпке пошел назад. На подлодке спустился в кубрик, чтобы переодеться в сухое. Пока переодевался, двое краснофлотцев загрузили большую шлюпку очередной партией груза, направились к берегу. Но пристать к нему не смогли — ветер и волны усилились. Вернулись назад.

Тем временем дрейфовавшую подводную лодку настолько снесло к берегу, что килем она коснулась отмели. Командир приказал включить двигатель, отойти мористее. Больше в эту ночь приблизиться к берегу настолько, чтобы можно было дойти до него на шлюпке, не удалось, так как море разыгралось не на шутку.

И в следующие дни погода упорно держала лодку »дали от берега. Горючего оставалось только на обратный путь. Подводная лодка пришла домой, с нею на юрту вернулся Чижевский. Его товарищи остались на Арнее с запасом продуктов на восемь дней, без теплой одежды, а самое непоправимое — без связи, радиостан-1ия прибыла назад вместе с радистом.

Как же Володя корил себя, что не вовремя решил переодеться, задержался на лодке. Ждал упреков начальства и товарищей, боялся, что его обвинят в трусости, но не услышал ни слова осуждения.

После неудачи с высадкой этой и еще одной группы командующий Северным флотом контр-адмирал Арсении Григорьевич Головко вызвал к себе командира бригады подводных лодок и начальника разведотдела. Состоялся серьезный разговор. На эти две группы возлагаюсь большие надежды. Но из-за неудачи с высадкой они не оправдались. Пропало немало труда, затрат. А самое главное, так надо было знать о движении конвоев противника вдоль северо-западного побережья Норвегии.

Забрасывать радиста на Арней дополнительно не имело смысла. Разведчики наверняка к тому времени с берега уйдут. Хорошо, что люди опытные, находчивые, пропасть не должны.

Командующий флотом предложил серьезно продумать процедуру высадки. Подводники не умеют хорошо ходить на надувных шлюпках. Разведчиков, по сути, переправляют на берег неподготовленные к этому люди. Высадкой должны заниматься мастера этого дела. Надо подобрать группу таких людей. Лучше взять на подводную лодку двух-трех человек дополнительно, чем рисковать высадкой.

Состоялся разговор и о Чижевском.

— Вы в радисте уверены? — спросил командующий! флотом.

— Абсолютно. Можем послать с любой группой,— ответил начальник разведотдела Визгин.

Вскоре Владимира Чижевского включили в группу, которую стали готовить к высадке на полуостров Варангер. Она тоже состояла из трех человек. Двое были норвежцы — Сверре Сёдерстрем и Оскар Юнсен.

Сёдерстрем из троих — самый старший по возрасту ему шел сороковой год. В двадцатые годы он и несколько односельчан сколотили первую комсомольскую ячейку в своем родном поселке Хиберге. В 1930 году ста коммунистом, пять предвоенных лет был партийным вожаком. Летом 1940 года, узнав, что его разыскиваю гестаповцы, вместе с двумя односельчанами ушел ночь на боте к нашим берегам. Два его брата Ральф и Гюнна тоже покинули родину, чтобы взять в руки советское оружие и драться за освобождение Норвегии от фашистов

Оскар Юнее почти на десять лет моложе своего земляка. Он потомственный рыбак, в поисках рыбных кос кое исходил все северное норвежское побережье. Гестаповцы дознались, что он был комсомольцем, устроил в доме обыск. Юнсен не стал ждать ареста, под покровом темноты тоже ушел на боте к Рыбачьему. В Хиберг у него осталась жена.

Теперь они втроем на долгие месяцы уходили на изрезанный фьордами и усеянный островками полуостров Варангер.

В ночь на 4 апреля 1942 года подводная лодка «малютка» подошла к горловине Сюльте-фьорда, на северо-восточном берегу Варангера. Осмотрелись в перископ — море и фьорд выглядели пустынными. Повернули к юго-востоку, приблизились к небольшой бухточке Йнре-Сюльтевик на восточном берегу фьорда. Командование выбрало это место для поста разведчиков.

Две шлюпки сделали по два рейса к берегу, переправили разведчиков и все их имущество.

Весна весной, а холода на северном берегу Варангера, продуваемом океанскими ветрами, хватает в любое время года, даже летом. Поэтому взяли с собой одежду из оленьих шкур — брюки, вольпимы, шапки, липты, жилеты, куртки. Кроме того, у каждого — свитера, валенки, спортивные костюмы, лыжные ботинки, фуфайки, полушубки, теплое белье. Так как намечалось, что разведчики должны бывать в поселках, а еще лучше — обосноваться у кого-нибудь из жителей, у всех имелись приличные, заграничного пошива гражданские костюмы и деньги, по нескольку тысяч крон.

Прошлые операции научили, что надо иметь лыжи и сани, чтобы возить имущество. На этот раз взяли и их с собой. Не обойдешься без топора, без лопаты. Их тоже прихватили.

Топливо, дрова в этих местах не всегда найдешь даже летом. Запаслись сухим спиртом, свечами. Без оружия ем более нельзя. С собой — полуавтоматические винтовки, пистолеты, гранаты, в достатке патронов. Да еще радиостанции с питанием.

Чижевский остался стеречь имущество, а норвежцы пошли осмотреть окрестности. Сверре и Оскар знали, что на берегу фьорда— небольшой рыбацкий поселочек, они бывали в нем в довоенные годы. В поселок сушей дорог нет, но надо выяснить, нет ли вблизи от места высадки разведчиков троп, не видны ли лыжные следы, не стоят ли рыбацкие или сенокосные избушки.

Сверре и Оскар начали карабкаться по заледенелым береговым откосам. Но сумели пройти всего метров пятисот. Дальше склоны были такими скользкими, что по ним можно было передвигаться только в шипованных альпинистских ботинках и с ледорубом. Во впадинах снег был без ледяной корки, но в него проваливались чуть ли не по пояс. Никаких следов не обнаружили, ни домов, ни шалашей, ни тропинок не увидели. Вернулись назад.

В штабе правильно выбрали, где высадить разведчиков. Место было на диво уединенное, не посещаемое людьми, хотя рядом находился хутор. Для наблюдения за морем точки лучше не придумаешь — оно перед разведчиками почти с трех сторон как на ладони. Стали устраиваться. На берегу нашли выброшенные морем несколько бревен. Перетащили их в лощину, куда не сильно задувало с моря, соорудили возле больших валунов шалаш для жилья. Имущество расположили в нескольких местах, старательно замаскировав камнями и снегом. В каждой кладовой часть запаса всего нужного для жизни и вахты: пища, одежда, боеприпасы, питание к радиостанции. Если что случится и они лишатся одного склада, все! необходимое найдут в другом.

Когда устроились, по радио связались с базой, донесли о себе и об обстановке. В ответной радиограмме прочитали, что радиовахта за их позывными установлена беспрерывная, ждут докладов. С этого дня связь держалась устойчиво много месяцев.

Шли дни. По календарю давно весна, а здесь лишь порой пригреет солнышко и снова — леденящий ветер Подтаявший снег от стужи покроется такой коркой, что не провалишься. Или вдруг запуржит, запляшет снежно месиво, скроет небо и море, все потемнеет, ничего не разглядишь, наметет новые сугробы. Шалаш спасал только от пурги и ветра, поэтому заходили туда лишь поесть да отдохнуть между вахтами. За морем следили круглосуточно, время наступало светлое, видимость день ото дня улучшалась. Сначала с моря вообще глаз не спускали. Но потом рассудили: судно — не самолет. Засекли время. Оказалось, что с момента появления судна в зоне их видимости до его исчезновения проходит не менее двух часов. Проскочить многомильный путь незамеченным можно было только в пургу или туман. Приловчились. Если видели, что горизонт справа и слева чист, то час-полтора зря не напрягали глаза, занимались чем-нибудь другим.

А дел по хозяйству хватало: воды принести, дыру какую залатать, оружие почистить, подзарядить батареи! Питались всухомятку — ни печки, ни дров для костра! Мечтали — как хорошо бы сейчас иметь керосинку или примус, несколько бидонов керосина. Хлеб мерзлый! Сухари тоже. Только галеты не пострадали. Мясо и рыба в банках тоже застывшие. Раскрывали банку ножом, ножом еду резали и доставали, алюминиевые ложки не выдерживали, ломались.

белье меняли, но стирать его было негде и нечем — зарывали в снег. Однако и под чистыми тельняшками кожа зудела. Не раз днем, на свету, снимали одежду, проверяли, не завелись ли насекомые. Нет, ничего не было, но беречься не грех.

База предписала усилить наблюдение — на суше начались большие бои, зимнее позиционное противостояние закончилось.

Егери приготовились к новому наступлению на Мурманск. Но наша 14-я армия нанесла упреждающий удар, а флот высадил на Мотовском побережье большой десант. Теперь предполагалось, что противник подтянет морем новые подкрепления. Задача разведчиков — чтобы не прошел незамеченным ни один конвой, ни одно судно. Уже через две недели, благодаря сообщениям, разведчиков, летчики утопили в Перс-фьорде транспорт водоизмещением шесть тысяч тонн, спустя два дня — два транспорта, причем один из них вдвое большего тоннажа, чем первый.

Май принес потепление. Снег таял на глазах, потоки воды хлынули по ручьям и впадинам к морю. Вокруг все забурлило и зажурчало.

На фронте, у реки Западная Лица, бои затихли, советские войска и войска противника остались на своих прежних позициях.

Минул месяц вахты разведчиков. База сообщила, что им разрешено выполнение второго этапа. Это означало, что они могут побывать в норвежском селении, вступить в контакт с жителями.

Тундра ожила, в прогреваемых низинах зазеленело, озера заполнили стаи птиц, прилетевших с юга, — утки, гуси, гагары. Над морем стало больше чаек. Жизнь шла своим извечным заведенным порядком.

Сверре Сёдерстрем пошел в Перс-фьорд. Там жил Гудвар Ульсен, который в ноябре помог разведчикам из группы Кудрявцева после стычки на Лангбюнесе.

Гудвар сказал, что поблизости от разведчиков — всего в километре — на хуторе живет Андреас Бруволд, на него и на его жену Альфхильд вполне можно рассчитывать. Мимо них с материка к базе разведчиков незамеченным не пройдешь. Сейчас Андреас по трудовой повинности, наложенной немецкими властями, работает в Хамнингберге на строительстве укреплений, но Альфхильд живет дома.

Сверре ответил, что они за этим домишком уже наблюдали несколько дней, убедились, что там, кроме хозяйки, больше никого нет. Сама ведет хозяйство, к ней никто не ходит. Но идти туда одни, без провожатого или без надежной рекомендации, не рискнули, побоялись испортить все дело.

Гудвар взялся свести разведчиков с Альфхильд. Для этого он специально пришел к разведчикам из Перс-фьорда.

Альфхильд знала Гудвара и сразу поняла, что не один он пришел не случайно. У нее были знакомые в селениях вплоть до Хиберга. Рассказала то, что слышала об оккупантах, стоявших на другой стороне фьорда и в Хамнингберге, находившемся в нескольких километрах к востоку, где немцы строили мощные укрепления. Обещала помогать разведчикам, была уверена, что муж ее одобрит, сам будет содействовать соотечественникам, которые борются с бошами.

Вскоре Андреас Бруволд пришел домой на короткую побывку, и жена рассказала ему о соседях, поселившихся возле них на берегу моря. Андреас сказал, что негоже этим людям мерзнуть среди камней, пусть живут в их доме. Альфхильд сходила к разведчикам, передала, что муж просил их перейти к ним.

После того как база дала согласие на переселение, тройка дозорных перешла в дом Бруволдов. Из окон их комнаты просматривался не только фьорд, но и море. Лучшего в непогоду и желать было нельзя. Почти все имущество оставили на старом месте, чтобы в доме а случае чего было минимум улик.

Когда Андреас Бруволд пришел домой, Сверре Сёдерстрем спросил, не знает ли он в Хамнингберге человека, который не вызывает у оккупантов никаких подозрений и может беспрепятственно отлучаться из города. Андреас назвал Хедли Гренберга. В Хамнингберге он paботает, там живут его родители и родственники, дом же у него в Санд-фьорде, в четырех километрах от Хамнингберга. Иногда он по нескольку дней остается у своих родственников, иногда ходит домой. Его отлучек из города или из дому никто не учитывает.

Сверре Сёдерстрем сходил в Санд-фьорд, встретился с Хедли Гренбергом. Тот согласился собирать нужные сведения, но поставил условие — видеться будет только со Сверре, встречаться будут в горах, меняя место. Так у группы появился еще один соратник в тайной войне с оккупантами. Позднее разведчикам стали содействовать Эрлинг Малин, братья Карл и Сигурд Эриксены. Норвежские патриоты сообщали, что делается в Перс-фьорде, в Вардё, в Хиберге, в Вадсё, в Нюбори.

С прошлой осени, после высадки группы Кудрявцева, оккупанты резко ужесточили режим, ввели строгую систему пропусков. Без специального разрешения комендатуры поездки по дорогам не разрешались. Для перехода от селения к селению морем даже на своем боте требовалось иметь документ. Но жизнь остановить было нельзя. Все существование рыбаков зависело от лова рыбы. Часть улова разрешалось продавать, на вырученные деньги покупать продукты, керосин, обновлять сети. Мало ли нужд в хозяйстве. Волей-неволей приходилось разрешать поездки людей из одного места в другое. В этот поток ездивших по своим надобностям начали вклиниваться Сверре Сёдерстрем и Оскар Юнсен. Документы у них были надежные, сделанные мастерски, ни разу не вызывали подозрений в комендатурах. Правда, Владимиром Чижевским не рисковали. Хотя норвежцы и принимали его за соотечественника, много лет прожившего не на родине, все же разговаривал он по-норвежски неважно, обычаи, людей, дорог не знал.

Ближе к середине мая Гудвар Ульсен прислал весть, что в Перс-фьорде появились двое разведчиков из норвежцев, которые пришли на боте с запада, с острова Арней. Ищут своих, считают, что они должны быть где-нибудь поблизости. Гудвар спрашивал через связного, как ему быть. Сверре Сёдерстрем знал, что на остров Арней были заброшены без радиста Ингольф Аспос и Ингвальд Микельсен, и без колебаний попросил направить их в расположение группы.

Вскоре на хутор пришли Ингольф и Ингвальд и рассказали о своих приключениях.

Тогда, в последних числах февраля, оставшись на берегу острова Арней без радиста и с продуктами всего на неделю, разведчики сначала не могли даже представить, что они будут делать без связи и как смогут выполнить задание.

Побродив по острову в поисках пристанища, Аспос и Микельсен поняли, что надо искать помощи у норвежцев, которым можно довериться и которые могут свести их с участниками движения Сопротивления.

Незаметно подошли к небольшому поселку, залегли! и стали наблюдать. Следили сутки. Уверились, что немцев нет, и направились к ближайшему дому. Познакомились с хозяином. Им оказался пожилой рыбак Альф! Иоргенсен. Встретил он разведчиков по-северному сдержанно, но дружелюбно, на день спрятал на сеновале, а ночью на своем боте переправил в Тромсё. Однако устроиться и укрыться там не удалось, хотя это и был родной город Аспоса. Строгая система пропусков, множество постов, частые проверки документов, облавы, недоверие жителей друг к другу, которое оккупанты успели посеять, заставили разведчиков через неделю вернуться на остров.

Альф Иоргенсен снова спрятал их у себя. Первое время жили на сеновале, на скотном дворе, в дворовых хозяйственных постройках. Ни семья, ни тем более соседи ничего о них не знали. Но через некоторое время старик посвятил в тайну приемного сына, его жену, дочерей, их мужей. Эта большая рыбацкая семья не только два месяца надежно укрывала разведчиков, делилась с ними своими скудными продовольственными запасами, но и помогла наладить связь с нужными людьми в Тромсё и на соседних островах. Теперь Ингольф Аспос и Ингвальд Микельсен не жили вслепую. Все, что делалось в округе, доходило до них. Какие корабли и транспорты находятся в Тромсё, где установлены зенитные и береговые батареи — все по крупице собиралось у разведчиков. Но не имея радиста и рации, передать накопленные сведения своим не могли.

Наступило светлое время. Оставаться в селении стало опасно, а жить в горах без продовольствия и связи смысла не было. Посоветовались с Альфом Иоргенсеном и решили: надо подаваться в ту сторону, откуда ближе до советского берега, там искать связь, оттуда ждать помощи.

Третьего мая они погрузили на бот хозяина сети бочки и вместе с ним вышли в море. Вполне можно было считать, что отправляются на путину. Следуя в обход мыса Нордкап, полуострова Варангер, они старательно делали вид, что ловят рыбу, забрасывали сети, выбирали их. И никто на всем пути не усомнился, что они — не рыбаки.

Но чем ближе подходили к знакомым и родным Ингвальду Микельсену местам, тем большую приходилось соблюдать осторожность. Ведь во многих селениях на восточном берегу Варангера он раньше бывал не однажды, его тут многие знали.

Ингвальд шел на боте мотористом. Условились, что на стоянках он будет отсиживаться в машинном отделении. На всякий случай он еще так вымазался маслом, гарью и мазутом, что его родная мать не узнала бы.

Дошли до Вардё. У Ингвальда были в городе хорошие знакомые, в прошлогоднюю осеннюю высадку удалось послать им весточку. Теперь они посоветовали вернуться в Перс-фьорд, там отыскать Гудвара Ульсена.

Перешли в Перс-фьорд, а оттуда в бухту Инре-Сюльтевик. Здесь тепло простились с Альфом Иоргенсеном, и старик поплыл домой. Путь ему достался нелегкий. Пришлось одному и следить за машиной, и стоять за рулем. Несколько суток не смыкал глаз.

Почти через три месяца Аспос и Микельсен встретились со своим радистом. Чижевский доложил командованию о прибывших товарищах, за несколько сеансов передал самые важные собранные ими сведения. База приказала прибывшим влиться в группу Сёдерстрема и продолжать выполнять задание.

Впятером вахту по наблюдению за морем нести стало легче. Не сводили глаз с него почти круглосуточно. У Сверре Сёдерстрема и Оскара Юнсена больше стало времени для продолжительных и дальних поездок. Добирались до Вадсё и Нюбори. Везде находили нужных людей. Все больше становилось у разведчиков помощников, готовых выполнить их любое задание. Полицейские и военные кордоны не задержали их ни разу, документы не вызывали подозрений.

Но успешно решались одни проблемы — появлялись другие, хотя и иного рода. Продовольствие, что привезли с собой, теперь, когда прибавилось едоков, быстро шло к концу.

В последнюю неделю мая самолет сбросил груз с продуктами невдалеке от маяка Маккёур. Оттуда предполагалось вывезти их на каком-нибудь рыбацком боте. Но тюки с продовольствием достались немцам. Узнали об этом от своих людей. Встревожились основательно: немцам и без разъяснений было понятно, что русские бросают продукты не просто так. Альфхильд приходилось готовить на пятерых мужчин. Она говорила, что ей это не трудно, были бы продукты. А их не было. Альфхильд собирала яйца диких птиц, ловила рыбу. На лов ей приходилось выходить почти каждый день. Только в непогоду, в туман да в дождь, когда с моря рыбацкий баркас не просматривался, разведчики могли ей помочь управиться с сетями. В остальное время она делала все сама.

Не реже раза в неделю Альфхильд ходила в Хамнингберг — навестить мужа. Возвращалась с покупками и теми сведениями, что удавалось собрать Андреасу. Чижевский сразу же передавал их на базу.

На базе опять подготовили тюки с продуктами и отправили их на аэродром. На этот раз летчики сработали аккуратно, разведчики все получили в целости и сохранности. Затем опять пошли неудачи с «посылками». Светло круглые сутки, летать скрытно невозможно, сбрасывать груз на парашютах — тоже. Один раз груз, сброшенный с малой высоты, разбился о скалы, второй раз — попал в воду и затонул. Полтора месяца пришлось сидеть на полуголодном пайке.

В середине августа ночи стали темными. С самолетов спустили несколько тюков на парашютах. Продержались на этом запасе еще месяц.

Шел пятый месяц, как группа работала в Инре-Сюльтевике. По ее наводке было потоплено девять транспортов.

В разведотделе обсуждали, что делать с группой дальше. Начальник разведотдела капитан 3 ранга Павел Александрович Визгин спросил:

— Сигналов, что просят вернуться, не подают?

— Нет.

— Пусть работают. Дело идет у них успешно. Поблагодарите в радиограмме и сообщите, чтобы подождали до глубокой осени, до полной темноты.

Истекал шестой месяц пребывания группы Сёдерстрема на норвежской земле. Аспос и Микельсен находились в разведке уже восемь месяцев. За это время Чижевский передал на свою землю почти четыреста радиограмм, более семидесяти раз оповестил командование о вражеских кораблях и конвоях. По их наводке подводники и бомбардировщики потопили двенадцать транспортов.

Наконец база передала долгожданную радиограмму: на смену им идут двое разведчиков, четверым разрешено вернуться, а одному приказано остаться, встретить новую группу, помочь ей обжиться, свести с норвежскими друзьями.

Ночью 2 октября 1942 года к берегу приблизилась советская подводная лодка М-171. Четверо разведчиков и Альфхильд Бруволд на шлюпке подошли к ней, перебрались на ее борт. Разведчики, прибывшие на замену, погрузили на эту шлюпку и на надувную свое многочисленное имущество.

Пока шла погрузка, командир лодки пригласил Альфхильд спуститься вниз, показал ей центральный пост, передал вознаграждение от советского командования. Потом обе шлюпки отвалили от борта и повернули к берегу. С веслами своей тяжело груженой шлюпки умело справлялась Альфхильд Бруволд — простая норвежская женщина, отважившаяся на опасное для нее сотрудничество с нашей разведкой ради Норвегии без оккупантов. Вместе с нею к берегу плыли Коре Фигенскоу — норвежский коммунист, боец Сопротивления, и Коре Ойен.

В отряде разведчики рассказали командирам о своем житье-бытье в Норвегии, высказали свои соображения, что надо учесть для новых высадок. Володя Чижевский съездил в Омск, повидался с матерью.

Вскоре Чижевский, Аспос и Микельсен стали опять собираться на остров Арней.

...В феврале 1943 года крейсерская подводная лодка под командованием Николая Лунина отправилась на боевое дежурство к западным норвежским берегам. Командиру лодки была поставлена задача скрытно высадить разведчиков в бухте Молвик на острове Арней.

В ночь на 18 февраля подводная лодка всплыла в нужном месте. Море выглядело пустынным, но северо-западный ветер гнал такую волну, что разведчики, наученные горьким опытом, засомневались: удастся ли благополучно высадиться — не окажутся ли в воде люди, не намокнет ли груз. А груза было много — почти девяносто «мест» — запас на целый год.

Решили попробовать, можно ли подойти на шлюпке к берегу. Двое из четверых норвежцев, которые специально прибыли вместе с разведчиками в роли переправщиков, сели в шлюпку, куда было положено немного груза, и заработали веслами. Возле берега накатной волной шлюпку выбросило на камни, опрокинуло, гребцы оказались в воде. Норвежцы добрались до берега, оттащили имущество подальше от воды. Один из них на шлюпке пошел обратно, другой остался охранять тюки. Лунин и оперативный офицер разведотдела Лобанов убедились, что при такой высадке груз если не утонет, то подмочен будет без сомнения. Люди тоже вымокнут. Решили забрать имущество с берега и операцию по высадке разведчиков отложить. Лодка ушла на глубину.

На следующую ночь опять подошли к тому же месту. Море на этот раз было тише, накат уменьшился. Зимой лучшего можно не дождаться, решили высаживаться.

Спустили за борт надувные шлюпки и понтон. Подводники загрузили их тюками, ящиками, мешками, запаянными в цинковые банки батареями к радиостанциям (это подводники надоумили запаять батареи в банки и весь день паяли, пока не упаковали все до единой). За полтора часа сделали семь рейсов.

Командир лодки и все, кто был наверху, сердечно распрощались с разведчиками, обнялись при расставании, и трое ушли на остров на многомесячную вахту.

За ночь перетащили груз подальше от воды и укрыли между валунами. Утром пошли посмотреть, что делается вокруг. Ничего тревожного не заметили: за прошедшее время не появилось ни немецких постов, ни батарей, ни построек.

Почувствовав, что на острове по-прежнему спокойно, отправились навестить друзей, принявших их в прошлый раз. Старый Альф Иоргенсен встретил их словно родных.

Вскоре разведчики обустроились. Соорудили довольно прочный шалаш, поблизости спрятали радиостанцию, протянули проводку к высоте, чтобы там ставить антенну. Как и раньше, разделили имущество на несколько примерно равных долей, разнесли по разным местам, придавили камнями, засыпали снегом.

Приступили к боевой вахте. Днем и ночью стали наблюдать за проливом. Через неделю база услышала их первую радиограмму, потом сообщения пошли по расписанию.

Как-то Альф Иоргенсен сказал им, что место, где они обосновались, не совсем подходящее, надо бы подыскать получше; чтобы подходы к Тромсё четче просматривались, чтобы от ненастья, особенно от северного ветра, прикрывало какой-нибудь горой. Чижевский — норвежцы звали его Альфом Эриксеном и считали своим соотечественником, прожившим на советской земле около двадцати лет и получившим там образование,— ответил, что это разумно.

Аспос ушел через горы к брату Иоргенсена Отто. Они оба облазили побережье и подобрали подходящее место.

Когда Аспос вернулся, узнал, что разразившийся жестокий шторм смыл в море часть замурованного в расщелинах скал имущества. Лишились продуктов месяца на четыре, унесло запасную одежду и обувь. Чижевский и Ингвальд Микельсен, не раз окатываемые волной, вымокшие до нитки, рискуя попасть в бурлящий водоворот, изловчились остальное перенести повыше и перепрятать. Сберегли радиостанцию и все питание к ней.

Когда шторм утихомирился, на берегу у соседнего селения оказались размоченные и раскиданные продукты, меховые костюмы, теплое белье. Жители сочли, что море выбросило часть груза с немецкого транспорте, накануне потопленного подводной лодкой. Разведчики попросили Альфа Иоргенсена не разубеждать их.

На катере Отто перешли в другое место и там развернули новую базу.

Вскоре разведчиков постигло новое несчастье.

Ингвальд Микельсен ушел на разведку в Тромсё повидать людей, с которыми была назначена встреча. Раньше документы разведчиков у оккупантов ни разу не вызывали сомнения. На этот раз на одном из постов в них что-то очень долго всматривались, потом унтер-офицер ушел в небольшой дом, похожий на конторку комендатуры, вскоре вернулся оттуда и предложил следовать за ним. Двое солдат пошли по бокам и чуть позади. Ингвальд понял, что попался, если приведут на допрос — не вырваться. Улучив минуту, он рванулся в сторону, бросил за собой гранату, но один из солдат успел прострочить его из автомата.

Аспос и Чижевский остались вдвоем. Постоянную вахту нести стало трудно. Выбирали для наблюдения только те часы, когда вероятнее всего формировались конвои и вытягивались на выход в море. К счастью, хорошо помогали норвежские патриоты из Сопротивления, с которыми Альф Иоргенсен помог наладить связь. Соберутся выходить из Тромсё на север военные корабли или транспорты — сразу же известие об этом поступает разведчикам. Норвежские сподвижники доставляли им немецкие газеты, добывали справочники, карты, документы на право проезда по дорогам, хождения на рейсовых судах и проживания в селениях.

Окончилась зима, прошла весна, к концу катилось лето. Враги на острове не появлялись. Разведчики укрывались в шалаше, погода не гнала их в селение. Лишь изредка переодевались в гражданские костюмы тамошнего пошива и поодиночке ходили в поселки к своим друзьям.

В первых числах августа разведчики попросили Альфа Иоргенсена побывать в Тромсё, повидаться с теми, с кем подошло время встречи, попутно сделать для них кое-какие покупки. Иоргенсен отправился рейсовым пароходом. В пути к нему подошел один знакомый. Иоргенсен знал, что тот состоит в местной фашистской организации— служит оккупантам. Попутчик стал спрашивать, где Иоргенсен бывает, почему часто плавает в Тромсё и делает много покупок. Иоргенсен отвечал, что семья у него большая — четыре дочери, сын, зятья, невестка, внуки,— вот он и рыскает по побережью, ищет места, где ловится рыба, иногда по нескольку суток болтается по фьордам. Для такой семьи много всего надо. Поэтому приходится каждый раз тащить из Тромсё несколько рюкзаков.

Любопытный знакомый отстал, а Иоргенсен после этого разговора никак не мог избавиться от тревожного чувства.

В Тромсё он пробыл два дня. Ходил по городу, бывал в магазинах, покупал, что ему было наказано, присматривался к жизни, к людям. Но по нужным адресам не ходил, боялся, нет ли за ним слежки.

Утром 10 августа к нему постучали в номер отеля. Вошли двое полицейских, сказали, что он должен немедленно отправиться вместе с ними. Отвели в гестапо. Там долго допрашивали, били, требовали признаться, что помогает русским разведчикам, сказать, где они скрываются. Держали в гестапо неделю, потом привезли на Арией. На следующее утро велели показать отряду гестаповцев и полицейских дорогу. Иоргенсен повел их через горы, но совсем не туда, где скрывались двое разведчиков. По скалам, по узким тропинкам ходили целый день. Непривычные к таким лазаниям гестаповцы устали, вымотались, потребовали сделать привал для отдыха. Пока сидели и закусывали, натянуло густой туман. Иоргенсен, видя, что за ним не следят, бросился бежать по петляющей между камней тропинке. Вслед раздались выстрелы, пули завизжали где-то поблизости, за ним гнались, но в тумане потеряли след и найти не могли. Он добежал до берега, влез в небольшую расщелину в скале, по шею в воде просидел шесть часов. Немцы ходили поблизости, звали его, стреляли, но найти не могли.

Иоргенсен ушел в горы, несколько суток скитался там, питаясь ягодами и грибами. Потом вышел к другому месту на побережье, ему дали лодку и пищу, он переправился на материк и укрылся в отдаленном маленьком селении.

Пока Иоргенсен бродил в горах, гитлеровцы высадили на Арней три сотни солдат и начали прочесывать побережье. Какой-то дотошный немец проследил из засады, как дочь Отто Иоргенсена — Иоргхильд — ушла в горы со свертком, а вернулась оттуда без него. Они тут же схватили ее и заставили показывать дорогу. Рядом шли гестаповцы с собаками.

Разведчиков враги врасплох не застали. Укрывшись за камнями вблизи своего шалаша, Аспос и Чижевский отчаянно и долго отстреливались. Но фашисты все ближе и ближе подбирались к разведчикам, хотя потеряли убитыми восемнадцать человек.

Но вот тяжело ранило Аспоса, он лишился сознания. Чижевский продолжал отбиваться один. Подошли к концу патроны, стрелять стало нечем. Владимир достал последние гранаты и взорвал ими себя, Аспоса и радиостанцию.

Немцы тут же, на месте, застрелили Иоргхильд. После этого они вернулись в поселок, арестовали всех жителей, а через несколько дней расстреляли их, оставив в живых только малолетних детей.

Владимир Чижевский и Ингольф Аспос пробыли в глубоком вражеском тылу полгода. Им полагалось пробыть там еще столько же. Смертельным исходом обернулась для них эта высадка.

Русский моряк Чижевский погиб в бою с фашистами на далеком норвежском острове. Там он до последнего патрону дрался за свою Родину. Коммунист Аспос сложил свою голову на родной земле, невдалеке от отчего дома. Вместе с тысячами своих соотечественников он воевал за то, чтобы в норвежских фьордах не стояли корабли чужого военного флота, чтобы по дорогам Норвегии не маршировали иноземные солдаты, чтобы его страна и СССР жили в добрососедстве. Владимиру Чижевскому и Ингольфу Аспосу не суждено было вернуться к своим близким. Мы не знаем точно, где они похоронены на Арнее. Знаем только, что при самом суровом испытании они встали плечом к плечу, не дрогнули перед врагом. Они не запятнали свою солдатскую честь, не опозорили себя перед своими соотечественниками, до конца выполнили свой долг.

 

 


Северная Одиссея

 

Осенью 1944 года советские войска перешли норвежскую границу, освободили Киркенес. Группе разведчиков, куда входил и я, предстояло высадиться на полуостров Варангер, выяснить, собирается ли противник там задерживаться или покидает Вардё и Вадсё, убирается восвояси.

26 октября 1944 года, в вечерних сумерках, разведчики, как всегда неприметно, проскользнули на причал в Полярном. Торпедные катера ждали их, были готовы выйти в море. Пока грузили имущество, к пирсу подошел и ошвартовался катер. С него сошли трое: бородатые, в заношенной и изодранной одежде, изможденные до того, что от слабости с трудом передвигали ноги. И вдруг, откуда у них взялись силы! Они бросились к нам с радостными восклицаниями. Только теперь, вблизи, мы их Я узнали. Это были Володя Лянде, Толя Игнатьев и Миша Костин.

Около года назад эти трое тихо исчезли из отряда.

И все. Ни слуху ни духу. И никаких разговоров о них — o таких делах в отряде молчали.

...Владимира Лянде, Анатолия Игнатьева и Михаила Костина доставили к месту выполнения задания самолетом.

Взмыли с аэродрома, прошли правее Кольского залива, пролетели над морем, потом над полуостровом Рыбачьим, над Варангер-фьордом. Здесь самолет круто повернул на север. Замигала сигнальная лампочка.

Командир группы Лянде положил одну руку на колено Костину, другую — Игнатьеву. По этому жесту да по беззвучному шевелению губ те поняли, что пора.

Лянде встал и пошел к бомбовому люку. В проеме зияла темнота ночи. Володя нагнулся, остерегаясь напора воздуха, и шагнул в пустоту... Секунда — и туда же ступил Игнатьев, еще мгновение — выпрыгнул и Костин. Следом стрелок-радист выбросил тюки с грузом. Было около полуночи 10 февраля 1944 года.

Опустились на склон сопки примерно в сотне метров друг от друга. Собрались вместе.

— Давайте для начала перекурим это дело,— предложил Лянде,— сели хорошо, немцев нет.

— Я, пока гасил парашют, все-таки проехал по снегу,— сказал Костин.— А в остальном — все в порядке.

— У меня похуже,— признался командир группы,— угодил на большой камень, соскользнул, подвернул ногу. Больно наступать.

— Разуйся, разотрем спиртом. Должно помочь,— предложил Игнатьев.

— Это потом. Сначала надо отыскать тюки и устроиться.

Докурили. Сложили в одно место парашюты, придавили их камнями, чтобы ветром не раздуло и не унесло.

Пошли искать груз. Только через час наткнулись на один из тюков, к которому были привязаны лыжи. Распаковали, разложили, что влезло, по рюкзакам, остальное прямо в мешке отнесли туда, где приземлились После этого опять ходили зигзагами и кругами часа два. Нашли еще один мешок и его отнесли к своему становищу.

Основательно подкрепились, покурили, отдохнули. Растерли и забинтовали Володе ногу.

— А что, братки, вроде полегчало, можем опять идти,— как будто и не распорядился, но обозначил конец передышки Лянде.

Костин и Игнатьев поняли, поднялись. Снова пошли на поиски груза.

Обшаривали склон сопки и лощину часа три. Остальные три тюка с грузом так и не нашли. Их должен был выбросить самолет вторым рейсом. Но разведчики самолета не видели и не слышали. Возможно, груз был выброшен совсем в другом месте.

Когда вернулись на место приземления, заметно рассвело. Стали определяться, где находятся. Долго смотрели в бинокли, изучали окрестности, не пропустили ничего мало-мальски заметного. Везде белым-бело от снега. Ни тропинок, ни дорог, ни жилья. Поднялись на соседнюю, более высокую сопку, направили бинокли в южную сторону, где должно было быть море. Но моря не увидели. Стало ясно, что выбросили их не туда, куда намечалось.

— Да, завез нас приятель гораздо дальше,— констатировал Лянде.— Моря-то не видно.— Помолчал, добавил:— Все равно надо пока устраиваться здесь — тем более, что ручей рядом. Когда разберемся, где находимся, тогда и будем решать, что делать дальше.

Начали сооружать себе жилье из снега. Стены вышли на славу. Обрызгали их снаружи водой, и они покрылись ледяным панцирем. Только крыша из снега у них не получилась, как не получилась когда-то у «строителей» из группы Кудрявцева. Покрыли сверху парашютом.

Со времени выброски так умаялись, что вечером уснули мгновенно.

Утром первым проснулся Костин.

— Под нами тут ручей или болото, я насквозь промок...

— И у меня правый бок мокрый, всегда сплю на правом,— ощупывал себя Игнатьев.

— Откуда вода? И мне досталось,— подключился к разговору Лянде.

Ни ручья, ни болота, конечно, не оказалось, ведь устроились не в низине, а на скате сопки. Поняли, что согрели своими боками промерзший торфяник, вода через ватники и пропиталась.

— Надо что-то придумать,— сделал заключение Лянде.— Так спать не годится, никакого комфорта. Я даже* на одесском пляже любил лежать в сухих плавках.

— А я здесь плавал. На юге ни разу не был,— погоревал Костин.

— А на Севере давно? — поинтересовался Игнатьев.

— Я вятский,— охотно откликнулся Костин.— На Сен вер в тридцатом году с родителями приехал. Окончил семилетку, отец говорит: «Хватит. И этой грамотой можно обойтись. Иди-ка работай». Нанялся поваренком на траулер «Ким». Шестнадцать было.

— Хлебное место выбрал,— пошутил Толя.

— Да уж куда лучше. Все драйки, мойки, помои -— все мое...

— А потом? — уже посерьезнев, допытывался Игнатьев.

— Поплавал навигацию, понюхал море, увидел, что гожусь, подался в мореходку, на отделение радистов.

После завтрака снова пошли искать тюки с грузом. И опять весь день промаялись без пользы.

Вечером спать легли на сложенные в несколько слоев парашюты, но утром опять проснулись от сырости под собой. Парашюты пропитались влагой.

— Не такие уж мы горячие, чтобы оттаивать землю, да еще через фуфайки,— удивлялся, ощупывая себя, Костин.

— Надо натаскать камней, выложить из них лежанку, а сверху постелить парашюты,— решил Лянде.

Так и сделали. Мокнуть после этого перестали.

Снова целый день ходили в поисках тюков, обыскали еще большой квадрат. Как ни тягостно, но надо было признать, что груз пропал. Или, действительно, самолет выбросил его где-то в другом месте, или мешки угодили в расщелины между скал, накрыло снегом, рядом ходи — не заметишь.

— Хоть бы яркий вымпел какой на тросе делали,— высказался изобретательный Игнатьев.

— Надо будет подсказать, может, другим пригодится,— согласился Лянде.

На третий день с одной из сопок разглядели море. Сверились по карте. Вышло, что летчик забросил их километров на двадцать дальше, чем полагалось.

На обратном пути заметили землянку. Подобрались ближе, залегли, стали наблюдать. Ни людей, ни следов.

Но землянка обнесена колючей проволокой. Норвежцам это — ни к чему. Рядом проходит линия столбов, видно, для электропередачи, но провода не натянуты. Позднее видели и другие такие же землянки. Решили, что ставили эти столбы пленные, их и держали в перерывах между работой за колючей проволокой. На зиму пленных, скорее всего, угнали, но разведчики старались обходить такие землянки стороной.

Подходящую для выполнения своего задания сопку нашли километрах в двадцати пяти от того места, где приземлились. Обзор моря с нее — широкий, вода для питья — поблизости. Посмотрели карту: их сопка всего в трех-четырех километрах от той точки, которую наметил для них разведотдел.

Делать полные марши от одной базы до другой сочли неразумным: за день в оба конца не обернешься, да и опасно. Первую носку сделали километров на десять, потом вернулись. Утром взяли еще часть груза и опять пошли к тому месту, где оставили вчерашнее. Отсюда в этот же день продлили маршрут еще километров на пять. На ночь ушли на свою стоянку. Утром опять тронулись в путь с грузом.

Назад возвращались к вечеру. До их жилья оставалось километра три, когда Толя Игнатьев, самый рослый из троих, встревоженно скомандовал:

— Ложись, немцы...

Бросились в снег, подползли к камням, руками нарыли перед собой снегу, стали вглядываться туда, куда показал Игнатьев. Зрение у Толи испортилось после десанта на мыс Пикшуев в апреле — мае 1942 года. Тогда у многих разведчиков пострадали глаза от ослепительно блестевшего на солнце снега. Ходил Толя в очках. Но несмотря на это, примечал все необычное раньше своих друзей. Наверное, просто был более внимателен.

Враги шли вдоль линии столбов. Катились они на лыжах по-уставному: двое впереди в головном дозоре, двое в хвостовом, семеро плотной цепочкой.

Но вот немцы остановились, сошлись вместе, о чем-то заговорили, стали что-то рассматривать.

Разведчики поняли — те разглядывают их лыжню. За прошлые дни разведчики немало наследили по округе. Немцы и наткнулись на один такой след. Минут двадцать она о чем-то разговаривали, даже, казалось, спорили. Двое все показывали руками по лыжне: один в сторону, где лежали разведчики, другой — в обратном направлении.

— Что, если пойдут сюда? Пропала операция...— Толя Игнатьев не договорил, можно было только догадываться, что творилось у него на душе.

— Вот что,— перебил его Лянде.— Пойдут к нам — ты, Толя, уберешь заднего, Миша переднего. Я пущу поплотнее очередь по остальным. И чтобы ни один не удрал...

— Но на каждого из нас по четверо...

— Зато мы их видим, они нас — нет, они будут идти, а мы укрыты. Берите на мушку своих. Но не торопитесь.

Враги направились по лыжне в сторону разведчиков. Те приготовились к бою. Но тут на глаза немцам попалась вторая лыжня. Опять постояли, посмотрели по сторонам... И пошли по своему прежнему направлению — вдоль линии столбов. Только у разведчиков слегка отлегло от души, враги опять остановились — наткнулись на утреннюю лыжню разведчиков, еще свежую. Снова о чем-то заспорили. Теперь они были метрах в пятидесяти-семидесяти. Один солдат направился в сторону разведчиков. Костин не сводил с него автомата. Но солдата окликнули свои, он остановился, осмотрелся и повернул назад.

Все отделение немцев, опять выстроившись по правилам, покатило в обратную от разведчиков сторону.

— Пронесло...— выдохнул Костин, положил автомат на снег, размял затекшие руки.

— На этот раз обошлось, но рисковать так больше нельзя. Может плохо кончиться. Немцы, оказывается, шляются вдали от моря, ходят по сопкам,— подвел итог командир группы.

— Мы тут так наколесили, пока искали тюки, что, может, они не распутают наши следы,— с надеждой сказал Игнатьев.

— Распутают, если захотят. Столько своих нагонят,— возразил Лянде, следя за лыжниками в ночной бинокль.— Хорошо, что вечереет. Немцы по горам в темноте ходить не любят. Должны уйти домой.

Действительно, те поднялись на вершину сопки, немного постояли и повернули в сторону землянок, обнесенных колючей проволокой.

Разведчики встали, надели лыжи, но не направились напрямую к своему становищу, а сделали большой крюк. Когда пришли, совсем стемнело.

— Что будем делать? — спросил Толя.

— Сперва давайте поедим. Я на сытый желудок лучше думаю,— предложил Костин.

Сходили к ручью за водой, сварили какао, плотно поели. Затем собрали и уложили в рюкзаки все, без чего не обойтись в первое время. Остальное зарыли в снег, разровняли его, больше всего желая одного: чтобы началась пурга и надежнее скрыла следы их пребывания.

В два часа ночи ушли. На себе несли рюкзаки, оружие, радиостанцию с запасом батарей, лыжи на плечах.

На новое место идти пока опасались. Отойдя от своего становища, двое суток наблюдали, не появятся ли немцы. Лежать на голой сопке было холодно и неуютно. Вставать на свету не рисковали. К концу первого дня стала мучить жажда. На карте значился поблизости ручей, но его не оказалось — видимо, зимой вымерз. Больше всего страдал без воды Лянде. У него появились фурункулы, поднялась температура. Из-за этого еще больше хотелось пить. Но снег жевать не смел — сильнее простудишься. Игнатьев и Костин тоже не рисковали.

Через двое суток стало совсем невмоготу. Так как немцы за это время не появлялись, ничего подозрительного в округе не было, решили, что можно отправиться дальше.

Сделав большой круг, вышли невдалеке от того места, где накануне наткнулись на немецкое отделение. Опять весь день вели наблюдение. Все было спокойно.

— Какие сделаем выводы из этого случая? — спросил Лянде.

— Рановато успокоились,— ответил Игнатьев командиру.

— Маленько пренебрегли конспирацией,— добавил Костин.

— Все верно, только что делать — не предложили. Урок нам немцы дали хороший. Впредь — осторожность и осторожность. Смотреть, слушать и не спешить. С этого часа на лыжах ходим только по лощинам, там следы скорее заметает снегом; поднимаемся на гору — лыжи на плечо; днем, на свету, больше не ходим, только ночью.

Возобновили переброску имущества на свою будущую рабочую точку. Перенесли почти все. Возле своего первого становища оставили только небольшой запас шоколада.

Еще до того как обустроиться на новом месте, установили вахту, круглые сутки стали следить за тем сектором моря, который был намечен в Мурманске.

Впереди, чуть в стороне,— норвежский город Вадсё, а за Варангер-фьордом, на его южном берегу, угадывается Киркенес. В добрую погоду его можно распознать по дыму труб и без бинокля, а через линзы бинокля засекается каждое судно, что идет в Киркенес или выходит из ведущего к нему Бек-фьорда.

Через день-два после того, как перешли на сопку у моря, начался сильный снегопад, сыпало несколько суток. Скрыло все их следы.

Дни потянулись однообразные. Каждый по очереди нес свою вахту. Когда из-за тумана или снегопада видимость пропадала, все вместе занимались житейскими делами.

В первую очередь построили снежное жилье.

— Я когда плавал на судне, бывалые моряки рассказывали, что у эскимосов эти дома такие, что можно ходить в полный рост. Внутри стены обтягивают шкурами, тогда даже печку топят. Но ход в дом—вроде тоннеля. Нам бы такой,— мечтал Костин, возводя стены.

Михаил вообще был большой мечтатель. Когда уже немного обжились на новом месте, как-то вечером, почесывая себя между лопаток, начал травить душу:

— Сейчас бы в парную, прогреться до печенок-селезенок. Люблю попариться. Сразу как сто пудов с себя сбросишь.

— Ты это дело, Миша, брось,— осек его командир.— Не забывай, о чем на базе договорились — не вспоминать о тепле и мягкой постели, о других нежностях. Выкинь все это из головы, не тревожь себя. И другим настроение не порти. Придумал бы лучше, как нам голову иногда помыть, да хоть до пояса сполоснуться. А то ведь можно дожить, что паразитов ловить станем.

— Я на всякий случай уже снимал рубаху, осматривал швы,— признался Игнатьев.— Уж больно кожа чешется. Но пока ничего не завелось.

— На наших спиртовых баночках с парафином вдоволь воды не нагреешь. Для еды и то до кипения не нагревается. Хорошо — вода тут чистая, животами не маемся,— начал размышлять над заданной ему задачей Костин.— Надо сходить на старую базу. Там остался керогаз.

— Керосину-то всего одна маленькая канистра. Остальной, в тех мешках, что не нашли. Какой смысл брать керогаз?

По утрам пили чай. Днем подогревали консервы. Застывший соус оттаивал, глотали его с наслаждением, вспоминая супы.

Портянки, рукавицы, отсыревшую одежду и обувь проветривали. Но они все равно были влажные, сыроватые. Приучились портянки и рукавицы сушить своим теплом— когда ложились спать, укладывали их между тельняшкой и курткой, так они и подсыхали.

Дни заметно прибавлялись. Солнышко днем стало пригревать. Кое-где на выступах скал нарастали сосульки.

Как-то по Варангер-фьорду к Киркенесу ночью прошел караван. Все суда и корабли в темноте до точности не распознали, но сосчитали, сколько их, определили курс, засекли время. Отстучали экстренную радиограмму. Перед рассветом над портом появились наши бомбардировщики. Двое суток стоял конвой, пока разгружался да грузился, и все время советские летчики держали противника в напряжении — отбомбится и улетит одна группа, на смену ей появляется другая.

Выход конвоя из Киркенеса опять засекли. Но пока немецкие суда плыли на глазах разведчиков, ни самолеты, ни катера их не тронули.

— Почему наши не щиплют их в этом узком месте? — недоумевал Костин.

— Видно, в горловине Варангера катерам удобнее, ближе,— по-своему прикидывал и объяснял Игнатьев.— Да и батарей в Хиберге и Вардё не столько, сколько здесь. В штабе правильно решили. И нам лучше. Чем дальше целыми уплывут, тем для нас безопаснее.

Караван прошел. Разведчики знали, что где-то его примет под наблюдение другая группа, затем следующая. В каких местах находятся эти группы, они не знали, но что они имеются — это им было известно точно.

В очередной радиограмме с базы им приказали вести наблюдение за дорогой, подсчитывать, сколько идет автомашин от Вадсё к Киркенесу, то есть в сторону советско-германского фронта, и сколько от Вадсё к Вардё. Машины на дороге просматривались, но следить было неудобно — зона видимости короткая, они быстро скрывались за сопками и поворотами. Понаблюдали | сутки, вторые, третьи... И утомительно, и полной уверенности в точности счета нет.

Доложили о трудностях. Им приказали следить от двух часов ночи до шести утра. Через несколько дней изменили время на дневные часы. Недели через полторы I получили радиограмму, что достаточно. За машинами j наблюдать перестали.

Невдалеке от разведчиков паслось стадо оленей. Видели его с первых дней. Олени, наверняка, не дикие — у некоторых на шеях болтались и погромыхивали глуховатые колокольчики. Людей они не боялись, бродили себе по снегу, раскапывали его копытами до мха, кормились. Ребятам даже казалось, что олени нарочно держатся вблизи людей. Когда группе пришло время поменять место наблюдения, стадо перекочевало следом за ними. Случалось, что на сутки-двое олени уходили куда-то, а потом снова возвращались. Разведчики привыкли к оленям, словно к хорошим соседям, все не так одиноко среди заснеженных сопок и тундры. Но, с другой стороны, такое соседство было даже опасным — возле оленей могли появиться люди. А разведчики не должны были  встречаться с людьми, в их задание не входили никакие контакты с местным населением.

Анатолию Игнатьеву разведотдел, кроме наблюдения за морем, дал еще задание. В случае условного сигнала с базы, в котором указывался примерный квадрат, он должен был выходить на этот участок для поиска летчиков с наших сбитых самолетов и оказания им помощи. Ни Лянде, ни Костина для этой цели использовать было нельзя. Выполнение такого задания могло занять несколько суток, а командиру группы и радисту не допускалось на длительное время покидать базу.

Как-то радиограмма с таким заданием пришла. Игнатьев собрался в путь.

Ростом он был выше своих товарищей на целую голову, но худой, даже костлявый, и угловатый, хотя сильный и выносливый. Голова по его росту казалась мелковатой, тем более, что он чаще всего ходил остриженным наголо. У меня сохранилась любительская фотография, сделанная примерно в октябре 1942 года. Мы в землянке, Толя сидит на нарах, перебирает струны гитары, а я возле него — слушаю. На карточке он тоже без волос, недавно по голове прошлась машинка.

А вот другая фотография. Разведчиков запечатлели, когда они вернулись из той самой операции, о которой сейчас идет речь. Толя на снимке с длинными косматыми волосами, стянутыми сеточкой, бородатый. Сетки эти всем сплел он. Из всех троих он был самый мастеровитый. В житейских проблемах, которые появлялись чуть ли не каждый день, находчивости у него было гораздо больше, чем у других. Наверное, шло это от того, что с раннего детства приучили быть помощником в семье. В годы его детства и юности жизнь редко кого кормила легким хлебом. Работать пошел рано. Устроился на вагоностроительный завод в своем родном Калинине, выучился на токаря.

В отряд разведчиков Толя пришел осенью 1941 года. В одной из зимних операций был ранен. После госпиталя вернулся в отряд. Участвуя весной 1942 года в операции по высадке на южный берег Мотовского залива, пострадал не только глазами, обморозил ноги. Но доктора и здоровый организм помогли вылезти и из этой беды. Пальцы на ногах удалось сохранить.

Скромным был Игнатьев на удивление. Из тех, что везде, кроме боя, держатся на заднем плане. Делают свое дело, несут службу, в увольнения ходят редко, не любят проситься. Изредка сбегают в Дом Красного флота (так называли тогда наш клуб в главной базе) на какой-нибудь новый фильм, а на танцы, на концерт их и не зовут, туда они не ходоки. На гулянку, да еще с выпивкой,— не затянешь.

...Ушел Игнатьев на задание. Двое суток бродил, разглядывая в бинокль заснеженные сопки и лощины. Ночью спал в снегу. Исколесил с полсотни километров. Летчиков не нашел. Может быть, попали не в этот квадрат, может быть, их уже не было в живых. Могли они и не показаться. Откуда им знать, что в тылу врага их ищет свой человек.

Вернулся Толя огорченный, что никого не нашел. Лянде утешал его, говорил, чтоб не расстраивался, не его вина,— ведь база не располагала точными сведениями, где искать летчиков. Ходил не впустую, осмотрел большой район, им это пригодится. Но парень все равно долго сидел хмурый, молчаливый. Потом, чтобы отвлечься, начал шить очередное одеяло из парашюта. Рукоделие отвлекло его от беспокойных мыслей.

На Варангере, как и по всему северу, водились куропатки. Стайки их по десятку, а то и более, бродили по снегу невдалеке от разведчиков. Ребятам нравилось понаблюдать после утомительной вахты, как птицы кувыркаются, чистят о снег свои перышки, разрывают его. Удивляло, как это они чувствуют, где под снегом ягоды. Пролететь куропатки могли всего ничего, больше ходили. К вечеру прятались в снег. А то вдруг и днем укроют-] ся. Разведчики приметили: раз куропатки зарылись в снег — жди сильного ветра, пурги. И тогда все свое имущество крепили и укрывали.

Куропатки подпускали к себе совсем близко. Присядет рядом с ними кто-нибудь на корточки, чтобы понаблюдать, одна из любопытных птиц обязательно остановится и уставится на разведчика. Толя даже как-то сказал друзьям:

— Вишь, какая доверчивая и беззащитная тварь, до нее рукой достать можно, а она стоит и глядит на тебя. Ведь что-то у нее в голове творится, раз не боится и не летит...

— Просто они знают, что начальство запретило нам, стрелять птицу и зверье. Поэтому и не берегутся,— пошутил Михаил.

Для Игнатьева поступило очередное задание. Толя быстро собрался и укатил на лыжах. Ходил сутки. Вышел к реке. С час лежа наблюдал. Кругом тихо, ни души.

Надел лыжи и пошел через реку на другой берег. На середине лед тихо зашуршал и даже не треснул, а рассыпался. Видно, его здесь истончило быстрой водой. Ушел в воду по пояс. Хорошо, успел, проваливаясь, кинуть поперек палки, автомат, опереться на них согнутыми в локтях руками. Вылезти на лед мешали лыжи. Решил, держась на руках, одной лыжей расцепить крепление на другой. Но лыжи течением поворачивало, никак не мог попасть в пряжку у каблука. На спине мешал рюкзак, отцепил его, отодвинул палкой по льду как можно дальше. Кое-как приноровился и откинул одно крепление. Лыжу сразу же унесло течением. От второй освободиться было легче. Носком ботинка быстро нащупал пряжку, отвел ее.

Навалился на палки и автомат, подтянулся на руках, вытащил себя из воды, встал коленями на лед. Но тот; под ним опять раскрошился и осел. Ухнул в воду уже по грудь. На дно юркнул автомат.

Намокшая меховая куртка стала грузной, мешала, рванул застежку со всей силой, куртку скинул, ее затянуло под лед. Опираясь на лыжные палки, стал с предельной осторожностью выбираться из ледяного крошева. Удалось. Отполз подальше. Попробовал встать — лед держит.

На берегу снял с себя все намокшее. Хорошее правило сложилось с давних пор в отряде: всегда иметь в рюкзаке белье на смену, на марше идти налегке, на привале переодеваться в сухое, не пропотевшее.

В рюкзаке у Толи было две пары теплого белья. Надел одну на другую, натянул сухие носки, намотал портянки, обулся в мокрые ботинки. Так в белье, без лыж прошагал по снегу до своей базы двадцать километров. Лянде и Костин растерли его спиртом, затем заставили получше укутаться. Утром Толя встал и заступил на вахту. И все следующие дни не чихнул, не кашлянул.

Откуда-то прилетела и обжилась возле разведчиков сова. Вела себя мирно, спокойно. Еще до рассвета уставится на вахтенного своими огромными, как угольки светящимися глазами, и глядит не шелохнувшись. Потом, когда, проснувшись, станут ходить по обжитому лагерю остальные, следит уже за всеми, переводит взгляд с одного на другого. Как и куропатки, подпускала к себе совсем близко, не тревожилась и не улетала. На глазах у людей охотилась — мышковала. Прожила возле лагеря с месяц. Потом исчезла.

Шел третий месяц вахты разведчиков. Поскольку три тюка с грузом они не нашли, жить стало туго. Перешли, на жесткий режим. Экономили даже на галетах. По опыту других групп знали, что всякое может случиться, мало ли по каким причинам базе не удастся вовремя снабдить их продовольствием.

Радиограмму, что продукты на исходе, на базу дали. Оттуда ответили: готовят заброску. А тут как назло начались штормовые ветры, бураны. Между тем кончились не только консервы и сахар, но и сухари, галеты.

Не сразу решились нарушить запрет на охоту, но, поразмыслив, решили, что это и есть та крайняя нужда, о которой им говорили. Вкусная и сытная пища бродила рядом. Поймали куропатку, ощипали, выпотрошили, сварили. Всласть напились бульона, поели теплого мягкого мяса. Сразу настроение поднялось, сил прибавилось, кровь быстрее и горячее разлилась по телу.

На следующий день в желудках опять начались голодные колики. Ненадолго хватило небольшой куропатки. На этот раз о запрете не рассуждали, вчерашний день развязал руки. В котел угодила еще одна куропатка. Но на другой день остались без обеда. До этого стаи куропаток ходили у разведчиков словно куры в огороде. Ho как только птицы почувствовали опасность, все до единой исчезли. Напрасно Лянде и Игнатьев кружили по прежним птичьим становищам — напуганные птицы убрались от греха подальше. Лишь на следующий день наткнулись на небольшую стайку. Сунули в мешок еще двух куропаток. Больше птиц поблизости не попадалось, искать их в отдалении не было ни времени, ни сил.

26 апреля остался только шоколад. Сначала съедали по плитке в день, запивая подогретой как обычно градусов до семидесяти водой. Через несколько дней пришлось перейти на еще более жесткую норму — плитку шоколада делили на троих. За неделю совсем обессилели. Вахту несли сидя.

10 мая получили радиограмму, чтобы ждали самолет, подали сигнал.

Самолет вышел точно на них. Несколько раз выстрелили ракетами. Им показалось, что с истребителя их не заметили — никакого ответного сигнала, хотя бы покачивания крыльями... Но летчик, наверное, все же не хотел улетать из этого квадрата, его, видимо, предупредили о бедственном положении разведчиков. Он поднял машину ввысь и сбросил груз на вершину соседней сопки. На лыжах по талому снегу туда пошли Лянде и Игнатьев. Нашли мешки быстро. Распаковали. Первое, что попало под руку, тут же сунули в рот. Оказалось — сливочное масло. Сжевали его по пачке, с голодухи не успев моргнуть глазом. Наполнили рюкзаки, остальное упаковали и завалили камнями. Съели по нескольку ломтей хлеба. Навьючили рюкзаки на себя и пошли обратно.

Вернулись к Костину, который нес вахту. Михаил после многодневного поста набросился на баранки, ел их одну за другой, пока от целой связки в руках не осталась только лыковая тесемочка.

Лянде и Игнатьев вскоре начали хвататься за живот, режущая боль сводила желудок. Массировали живот, чтобы как-то унять мучения. Началась изнуряющая рвота. Оба слегли. Костину приходилось нести вахту практически бессменно. Товарищи могли его сменить только на час-другой, чтобы он поспал.

Михаил тоже мучался несварением, но меньше, чем друзья. Временами тошнило, организм после долгой голодовки не мог принять и усвоить обилие пищи. От одного вида масла, колбасы и консервов мутило.

Когда немного очухались, разговорились:

— Помню, мне рассказывали,— вспомнил Костин,— как оленевод жаловался, что две недели голодал — у него только сухари да масло было. Мне тогда смешно стало — какой, подумал, избалованный оленевод. А теперь, как просидел две недели на шоколаде, понял того самоеда. Вспомнить этот шоколад — и то тошно.

— Говорят, на кондитерских фабриках работницы шоколад не едят, у них к нему отвращение. Мне тоже кажется, что я его больше никогда есть не смогу.

— Голод—не тетка, пустое брюхо заставит — сапоги сжуешь.— Лянде не считал, что на этом их бедствия кончились.— Я о другом думаю. С большой высоты сброшен груз. Могли немцы видеть. Тогда нам худо.

— Может, уйдем отсюда, отсидимся где-нибудь, переждем. Не придут немцы — вернемся,— предложил Игнатьев.

— Ты, вроде, и прав, Толя, но взвесить надо. Чтобы не рисковать, лучше уйти. Но жалко—база наша на хорошем месте. Сектор наблюдения — лучше не надо. В тундре сейчас плохо — тает, кругом вода. Кошки скребут на душе, как подумаю, что фрицы засекли выброску. А с другой стороны, вроде, подождать надо — только смотреть кругом в оба. Теперь далеко видно.

Решили: пока можно не уходить, но рюкзаки с экстренным запасом и оружие держать возле себя. Мало ли что.

Самообладания хватило, с лагеря не снялись. Через неделю и вовсе успокоились. Вдобавок вернулось стадо оленей.

— Не могли прийти, когда мы тут пухли с голодухи...— балагурил Костин.

— Они тоже не дурные. По своей охоте лезть на убой...— заступался за оленей обрадовавшийся им Игнатьев.

— Станет тундра подсыхать, к стаду могут оленеводы прийти. Будут проверять молодняк после отелов. Костин за десяток с лишним лет жизни в Заполярье кое-что знал из жизни тундры.

— Надо и в сторону суши почаще поглядывать, особенно в первой половине дня,— дал задание Лянде.

Когда основательно подсохло, база приказала группе перебраться на новое место. Оно было намечено еще до заброски, но следовало ждать условного сигнала.

Рассортировали имущество. Что нужно было взять с собой на другую точку — уложили в рюкзаки, в чем летом нужды не будет, спрятали в камнях — ни зверь не разроет, ни человек не заметит. Все следы своего пребывания тщательно уничтожили.

Перешли в следующий квадрат. От дороги немного подальше, но море видно не хуже, весь сектор от Вадсё к Киркенесу был перед глазами.

Жить стало легче. Воздух потеплел. Пронизывающие холодные ветры больше не донимали, если и дули, то реже и ненадолго, не стегали снежной крупой. Тундра через ручьи и речки сбрасывала воду, оживала. Местами, на радость глазу, проклюнулась свежая зелень, распустились, хотя и крохотные, листочки на кустах.

Соорудили шалаш из плащ-палаток. Снизу от сырости — уложены камни, на них — одеяла из парашютов, сверху укрывались фуфайками, куртками.

Тельняшки, как потеплело, иногда стирали, они пахли мылом и свежестью, надевать было приятнее, чем новые.

Из жестяной банки, в которой им забросили комплект питания к радиостанции, соорудили печку, продолговатые плоские камни послужили колосниками, под топкой прорезали поддувало, из консервных банок состыковали трубу. Печка топилась изрядно. Грели воду, варили суп, подогревали консервы. Только дровами было трудно разжиться, собирали валежник, обламывали ветки на кустах, складывали их так, чтобы высушивало ветром и солнцем.

С продуктами не бедствовали, в летние три месяца их забрасывали с самолета вовремя и удачно. Жизнь шла без особых событий и по строгому расписанию. Только командира группы по-прежнему донимали фурункулы. Порошки и таблетки не помогали. А вдобавок ко всему еда однообразная, ничего свежего, без витаминов, зелени. Ягоды еще не поспели.

— Володя, а раньше у тебя чирьи были? — двадцатидвухлетнему Костину, ни разу за свою жизнь не чихнувшему ни на берегу, ни в море, захотелось посочувствовать командиру. Для Костина командир был человеком в годах — на целых шесть лет старше.

— Милок, я не только в твои годы, до недавних пор не знал никаких болезней. Недуги от меня как от стенки отскакивали. Видишь мои бицепсы? Я их накатал себе за многие годы штангой да борьбой.

— Да, я видел тебя на ковре. На что силен и здоров у нас доктор Холин — всю зиму ходил в кителе да в фуражке,— после схватки с тобой, бывало, от него пар как в бане валит...

— Это здесь, на севере, ко мне болячки прилепились. Надо было перед заброской сделать переливание крови, не рассчитывать, что их больше не будет.

— Может, климат не подходит?

— Может, и не подходит. Только теперь война, где жить и служить — не спрашивают. С Черного моря попал на Баренцево.

— До службы все время в Ростове жил?

— Да, коренной ростовчанин. А меня жизнь еще и в Одессу забросила. Ростов и Одесса — это не твоя вятская деревня...

— А у меня вятской жизни, считай, и не было. В школу я пошел в Мурманске. А ты где все же учился, в Ростове или Одессе?

— Техникум окончил дома, в Ростове, выучился на электрика. Потом работал на Ростсельмаше. Это, брат, такой завод... На нем и мастерству, и уму-разуму научат. Поработаешь среди старых рабочих, сам другим человеком станешь. Для меня завод был все равно что высшая школа — на всю жизнь след оставил. Жалею, маловато выпало той науки — только два года.

— Чего сорвался?

— Я сам не срываюсь. Подошли годы служить. При* Звали на флот.

— Черноморский?

— Сначала был на Балтике, в учебном отряде подплава...

— Через него и на наш флот немало людей пришло, а нашем отряде есть такие, кто в нем учился — Виктор Леонов, Сергей Воронин, Петро Алексеев, Алеша Антоне. А потом направили на Черное море?

— Да, на торпедные катера. Война застала в Одессе. Ушли из нее в последний день — шестнадцатого октября. С тех пор и морячу на сухопутных фронтах. Сначала наш батальон столицу защищал, потом направили на Баренцево море, в отряд, через четыре месяца сюда попал. После теплых морей на здешние холода да ветры.

— Вернемся домой — ляжешь в госпиталь, подлечишься,— не унимался Костин.

— Нет уж, дудки. Чтобы после здешней житухи да еще себя законопатить в госпиталь добровольно... Как только отмоемся, поотъедимся и отоспимся, попрошусь в отпуск. После такого задания обязательно дадут. Домой съезжу, своих повидаю, тоска гложет.

— Нам с Толей и ехать некуда. А в отпуске тоже хорошо бы побывать.

— Размечтались... Сперва задание надо выполнить да отсюда целыми выбраться,— осадил друзей обычно мягкий Игнатьев.

— Отчего не помечтать. Надеждами и живем. Потеряем надежду — подымай руки,— добродушно ответил Костин.

— Ничего, вернемся на свой берег, фрицам в руки не дадимся.— Лянде сказал то, во что верил и на что надеялся каждый.

Подошел срок переночевать на другую базу. Месяца через полтора-два полагалось менять обжитое месте Мало ли, вдруг пеленгаторщики нащупают, да и сами чтобы к окрестностям не привыкали, глаз видел острее! Перешли к высотке, возле которой какое-то время жили зимой. За полгода хождения с одного места на другое, поисков грузов, выбора точек для радиопередач довольно четко обозначились их угодья. Немного восточнее Вадсё, почти на меридиане Киркенеса, километров десять в ширину и километров двадцать в глубину полуострова. В этих условных границах и обитала группа.

Уходить от берега настолько, чтобы терять из вид» Киркенес, им не разрешалось. Город стоит в глубине Бек-фьорда, до него от разведчиков по прямой — километров сорок. Им надо было видеть Варангер-фьорд от одного берега до другого.

Но новом месте вахту по-прежнему несли круглосуточно, но особенно зорко следили за морем ночью. Вражеские суда старались проскакивать в Киркенес и обратно именно в это время суток. Хотя на севере ночи светлые, все же для человека и здесь ночь оставалась ночью, бодрствовали только вахтенные смены, все остальные старались спать.

Самое худшее летом в тундре — комары. Неисчислимые стаи вьются сплошными тучами. Донимают днем и ночью. Как-то попробовали снять одежду и вымыться до пояса. Но раскаялись в своей затее. Комары так успели искусать тело, что кожа чесалась сильнее, чем немытая. А руки и лица за полгода на ветру, холоде и солнце так задубели, что комариные укусы тут уже не ощущались.

Во время одной из вахт заметили, как из Киркенеса вышел довольно большой конвой. Но курс взял не обычный — у северного берега не повернул на восток. На какое-то время транспортные суда и корабли охранения остановились, потом перестроились. Одна часть кораблей встала в голове каравана, образовала треугольник, в него частью втянулись транспорты. Другая группа кораблей отошла немного, вытянулась в кильватер, а потом сделала поворот «все вдруг» и пошла на сближение с караваном. Корабли конвоя открыли огонь. Потом поменялись местами еще раз, и еще...

Разведчики поняли, что противник проводит учение, отрабатывает тактику охранения своих судов.

Несколькими радиограммами Костин отстучал на базу новый походный ордер немецкого конвоя.

Время от времени невдалеке стали появляться норвежцы, заготавливать на зиму торф. Они резали его блоками и складывали в штабеля, чтобы продувало и просушивало.

В такие дни особенно остерегались — в полный рост не ходили, печку не растапливали.

Продукты были, их сбрасывали вовремя, но разведчики приучили себя в еде к строгой норме, чтобы всегда иметь хоть небольшой запас на возможные в их жизни неурядицы.

Связь держалась устойчиво. Научились спаривать батареи питания так, чтобы каждая выдавала свои запасы без остатка, до нуля.

Шел седьмой месяц их вахты.

24 августа в Киркенес проплыл небывало большой конвой: более пятидесяти различных судов и кораблей охранения. Столь многочисленного каравана ни разу не засекали. Только однажды, в начале лета, видели около тридцати судов и кораблей. Донесение в базу пошло вне графика.

Костин сменился с ночной вахты, как обычно все подготовил на экстренный случай и пошел в шалаш отдыхать. Но какая-то смутная, неясная тревога не давала уснуть. Поворочался с боку на бок, потом не выдержал, встал и вышел из шалаша. Лянде и Игнатьев тоже сидели молчаливые, сумрачные.

Не говоря друг другу ни слова, покурили, по привычке все время посматривая возле себя и поодаль.

В правой стороне, километрах в полутора, по тропе, ведущей в глубь полуострова, шли походной колонной немцы. Шагали обычным уставным порядком. Наблюдали за ними, пока те не скрылись за поворотом.

— Посмотрю-ка я, что делается впереди,— сказал Лянде и пошел поглядеть на лощину, которая от их шалаша не была видна. Через минуту вернулся бегом:

— Немцы подходят, собаки на поводках, нас чувствуют, рвутся вперед...

Быстро сделали все предусмотренное на случай тревоги, не успели только спрятать сухие батареи к радиостанции, а нести с собой — слишком тяжелые и громоздкие. Взяли поклажу, всегда готовую к срочному выходу, и кинулись в сторону Вадсё, ближе к морю и немецким гарнизонам, где их вряд ли будут искать.

В это время на немецкий конвой, повернувший к Киркенесу, налетели советские штурмовики. За ними — пикировщики.

— Вот это да, смотреть приятно...— даже улыбка тронула губы Костина.

— Хоть нас и гонят, да немцев колошматят, все на душе легче, не зря сработали.— Лянде тоже был доволен.

Обернулись на свое недавнее пристанище. Там ходили враги, осматривали обжитую полянку. Один немец поднял лыжную палку, повертел ее в руках. Почему она тут в августе? Они иногда на ней что-нибудь сушили, впопыхах не спрятали.

Больше судьбу не стали испытывать, побежали прочь. Плато было высокое, ровное, не укрытое сопками, с него виднелись и Киркенес, и Вадсё, и даже Нейден.

Спустились в долину. Внизу тек ручей. Сначала брели по воде, потом прыгали с камня на камень, чтобы сбить собак со следа. Только вечером остановились на привал, поели, стали думать, что делать дальше.

Недалеко оставалось до того места, где принимали самолет, сбрасывавший им тюки с грузом. Там хранился запас шоколада, небольшие резервные запасы продуктов. Как раз в следующую ночь самолет должен был сбросить им очередную партию имущества. Но в эту сторону шли и немцы. Следовало быстро и скрытно взять шоколад. Потом может оказаться поздно. Либо сами они отсюда далеко уйдут, либо из-за немцев будет нельзя подойти.

За шоколадом сходили Лянде и Игнатьев.

Двинулись на следующую точку — там хранились батареи и антенна. Шли всю ночь до рассвета. День отлеживались в укрытии, ночью отправились дальше. Ранним утром были на месте. Антенна оказалась пригодной, а батареи к радиостанции сели.

Пришлось возвращаться на то место, куда самолет сбрасывал груз. Там, в одном из мешков с небольшими резервными запасами продуктов, имелись батареи.

Подходить к месту хранения мешков сразу не стали — боялись засады.

— Миша, ты поспи, а мы с Толей тут покрутимся, что-нибудь поищем,— распорядился Лянде.

Часов около шести вечера Костина разбудили:

— Вставай. Мы тут кое-что приготовили.

Оказалось, что приготовили они похлебку из форели.

Речка за лето обмелела, от русла отделились лужицы, в них прямо руками поймали несколько рыбин. Поели сытно и вкусно.

— Тут совсем недалеко до нашего зимнего становища, где мы жили сразу после выброски. Мы с Толей сходим туда, может, найдем что нужное. Ты тут подежурь.

Лянде с Игнатьевым ушли. Вернулись с керосином и керогазом. Но аппарат оказался неисправен.

— Надо бы подняться повыше, посмотреть кругом, все ли спокойно. Давайте, я схожу,— вызвался Игнатьев.

Вскоре донесся его приглушенный голос:

— Володя, иди сюда... Лянде поспешил к нему.

— Ты знаешь, этого камня раньше не было.

К камням в округе разведчики успевали присмотреться, как к вещам в квартире, помнили все до единого.

— Верно, я его тоже раньше не видел. Подошел Костин.

— А камень-то встал и пошел... До шагающего «камня» было с полкилометра. Взвалили на спины рюкзаки, схватили оружие и кинулись по речке. Часов в одиннадцать вечера сели передохнуть. Закурили.

— Куда дальше пойдем, Володя? — спросил Игнатьев.

Не было сомнения, что преследователи станут поджимать их с разных сторон, постараются загнать в какое-нибудь безысходное место.

— Надо держаться поближе к батареям,— высказался Костин. Он острее других чувствовал, что без батарей его радиостанция — лишь тяжелый груз то на спине, то на груди.

— Батареи надо забрать. Без них нам — гибель. Покрутимся тут, понаблюдаем. Может, изловим момент, заберем,— решил Лянде.

После привала пошли почти в обратную сторону. Ночью поднялись на плоскогорье и по возвышенности взяли направление к реке Равдуль. Она течет на север, потом поворачивает на восток, вбирает в себя массу речек и ручейков, становится рекой Вестерэльв и уходит к Сюльте-фьорду.

Всю ночь не останавливались. К утру подошли к спуску в долину реки.

Весь склон к берегу усыпан бесчисленным множеством камней. Они, потемневшие, замшелые, напоминают чугунные ядра разных размеров для старинных пушек! И так хитроумно уложены! Не громоздятся друг на друга, а располагаются в один слой, словно для того, чтобы между ними вода скатывалась да земля дышала. В эти расщелины между камнями ступня не умещается.

Разведчики по склону спускались осторожно, след в след. Если нога нечаянно зацепит какой-нибудь камень, он сорвется с места, покатится вниз, увлечет за собой другие.

Спустились до воды. Огляделись — ни отмели, ни порога поблизости не увидели. Разделись, одежду и обувь привязали сверху рюкзаков. Каждый опоясался шнуром из стропа парашюта, потом соединились в связку. Впереди Лянде, замыкающий — Игнатьев, посередине Костин.

Побрели через реку. Дно из крупных валунов. Камни не заиленные, не скользкие. Течение не быстрое, с ног не сбивает. Глубина — по грудь. Вода терпимая — не ледяная.

На берегу растерлись, оделись. И полезли вверх. Склон был такой же длинный и крутой, как на том берегу. И точно так же усеян камнями. Вероятно, в давние времена река была такой многоводной, что оба нынешних спуска находились под водой, течением обточило, отшлифовало эти камни. Потом вода ушла, а миллионы окатышей по берегам долежали до наших дней и останутся после нас на века и века.

Как бережно спускались, точно так же, стараясь не шелохнуть ни один камень, и карабкались вверх, согнувшись в три погибели, иногда руками цепляясь за мох, за землю.

Когда поднялись на сравнительно пологий откос, россыпь камней кончилась,— остановились передохнуть.

— Ребята, привал...

— У меня в глазах круги, аж пошатывает...— Костин опустился и не сел, а лег на мох.

— Меня тоже мутит,— признался Игнатьев.— Хорошо бы поесть да поспать. А то в брюхе совсем пусто.

Осмотрелись. Невдалеке увидели озерко. Небольшое, метров двадцать-тридцать в длину, а в ширину — еще меньше.

Нехотя, тяжело поднялись. У озерка скинули поклажу, припав к воде губами, долго пили, наслаждаясь чистой холодной водой.

Сопка, у подножия которой они были,— высокая, маячит над округой. Вахту установили по два часа. Первым заступил Костин. Потом разбудил Игнатьева, передал дежурство ему. Михаил еще не уснул, на него лишь наваливалась дремота, как услышал:

— Володя...

Сон как рукой сняло. Вскочил вместе с Лянде.

— Может быть снег на макушке сопки?

Все поглядели туда, куда смотрел Игнатьев. Он вглядывался вдаль через свои толстые очки. Как он в них умудрялся ходить, все видеть, не терять их — для Лянде и Костина все время было загадкой.

— Не должен... Никогда не видал на вершинах.

— Верхушки летом оголяются раньше всего,— подтвердил Костин.

Оки знали, что бывают пласты снега, которые за лето не успевают растаять. На них новым слоем ложится снег следующей зимой. Но такое случается на обращенных к северу изломах гор, на которые никогда не падает солнце. На вершине сопки сверкал, безусловно, не такой снег, там белела небольшая проплешина. Побежали наверх.

— Осторожно, поглядывайте вокруг... Команда насторожила, не попасться бы на приманку. На маковке сопки распластался парашют, возле него тюк. Это был груз, сброшенный самолетом в ту мочь, когда прыгали разведчики, только вторым заходом. Радость неописуемая! Почувствовали себя счастливее, чем в мае. Тогда до того ослабели, что восторгаться уже не могли. Сейчас, хотя и жили впроголодь несколько дней, силы еще не иссякли.

В мешках оказалось почти все, в чем они нуждались. Консервы лежали целехонькие, не испортившиеся. Правда, отсырели и заплесневели сухари, семь месяцев — срок слишком большой для их хранения, даже если бы были запаяны в банки. Но ничего. Поскоблили их ножами, кое-где обрезали. Осмотрели батареи к радиостанции. Часть была абсолютно надежна, у некоторых напряжение немного село, их подготовили для первоочередного использования, соединили в пачки по нескольку штук. Самые попортившиеся батареи протерли, завернули каждую в отдельности, уложили в опустевшие жестяные банки и запрятали в камни так, чтобы в банки не попали ни вода, ни снег. Мало ли что случится. В случае крайней нужды и они пригодятся. Лучшие батареи положили в рюкзаки вместе с продуктами.

Когда со всем этим управились, поели, сам собою встал вопрос: что же делать дальше?

— Надо дать радиограмму, доложить, что у нас случилось,— предложил Костин.

— Сообщить-то надо, только лучше, если будут считать, что мы на марше, радируем на ходу.— У Игнатьева, как всегда, срабатывало развитое чувство осмотрительности.— Вдруг мы здесь не сможем остаться.

Костин отбил в эфир всего два слова: «Обнаружены! Уходим».

Вечером донесли на базу, что обосновались на запасной точке, здоровы, ждут указаний.

Ответные распоряжения не поступали день, второй, третий...

Отдыхали, следили за подходами, чтобы их не застали врасплох немцы. Море далеко, наблюдать за ним смысла не было. Погода стояла еще летняя, дожди не донимали.

— Попали на курорт, немцы помогли устроиться,— радовался Костин.— Первый отпуск за войну. Еще бы помыться да одеться во все чистое.— Его не покидали простые житейские желания.

— Немцы устроили нам курорт, они могут его и прикрыть. Засекут рацию — опять погонятся.— Лянде оставался командиром, вслух думал о том, что может ждать их дальше.

Через несколько дней база ответила: «Ждите указаний». Поняли, что там размышляют, как с ними быть, ведь приближаться к Вадсё им больше нельзя.

Наконец, в начале сентября база дала распоряжение идти на северное побережье, к Бос-фьорду, указала точку, куда им явиться.

Пошли на север.

Погода испортилась. Заморосил дождь, кочки и кустарники намокли от дождя и тумана. Это хмурилась осень.

— Курорт кончился. Маловато побаловал,— сожалел Костин.

— Хорошо хоть декаду отвалил. И так славно отдохнули. Теперь до дому выдержим.— Игнатьев вслух высказал мысль, которая у каждого теплилась в душе: раз двинули их к северному побережью,— значит, снимут, там подлодкам подходить лучше.

Шагали по мокрому мху и кустарнику. Сапоги раскисли и развалились. Подвязали подошвы стропами от парашюта. Но километра через два-три все расползлось снова. Сделали обмотку заново, но прошли немного — вновь все разъехалось. Вода чавкала в мокрых портянках.

Сняли с себя лыжные куртки, порезали на куски, обернули ими сапоги, сверху обкрутили стропами. Шагать неловко, но все лучше, чем вовсе разутыми.

На привалах ноги затекали, их переставали ощущать, будто не свои. Кончался отдых, вставали, чтобы идти дальше, а ноги не слушались, не чувствовали землю, не гнулись. Переставляли их сначала как ходули. Проходило минут пятнадцать-двадцать — ноги расходились. И опять разведчики шли как заведенные.

Через четверо суток дотащились, наконец, до места, которое было указано в радиограмме. Сообщили о себе и в полной уверенности стали ожидать сообщения, когда и в каком месте их снимут. Весть от командования обескуражила: группе предлагалось указать точку, куда сбросить продукты.

— Что они там, не понимают, каково нам здесь,— выпалил Костин.

— Командир, надо настаивать на съемке. Мы задачу выполнили. Забрасывали нас на полгода,— возмутился и покладистый Игнатьев.

— Пиши, Миша, что нас надо снять. Донеси, что я болен,— распорядился Лянде.

Снова передали радиограмму. Впервые за все время сообщили, что давно болен «Моряк» — под этим именем в штабе числился Лянде (даже радисты не должны были знать, кто это на самом деле). Костин звался там «Знатоком», а Игнатьев — «Смелым».

Однако база подтвердила приказание — назвать координаты, куда кинуть груз,— повторила требование остаться. Это был уже приказ. А они — люди военные. И время было военное.

Сообщили, что истосковались по русским харчам, очень хочется сала с черным хлебом. Указали, куда лучше бросить груз, какие сигналы они подадут самолету. Жили в те дни километрах в четырех от поселка Бос-фьорд. Западнее виднелся другой поселок, покрупнее. Самолет пролетел так низко, насколько позволяли сопки, на короткое мгновение включил огни и сбросил груз.

Получили и продукты, и одежду. Полакомились салом, хотя не с черным хлебом — с ржаными сухарями. Переобулись в новые сапоги, сменили белье. Сразу почувствовали себя лучше. Как ни тягостно было на душе, настроились на продолжение вахты. Убеждали себя, что она не затянется на долгие месяцы. Были уверены, что зимовать их здесь не оставят.

Начали вести наблюдение. Перед разведчиками вытянулся длинный Бос-фьорд. Его высокие берега и сопки уменьшали сектор обзора моря.

Заметили одиночный, без охранения, транспорт противника. Донесли на базу. Прилетели бомбардировщики, атаковали, но бомбы легли вблизи бортов.

Прошел месяц их дежурства на этом океанском берегу.

По радио услышали о начавшемся наступлении на севере, об изгнании врагов из советского Заполярья. Теперь поняли, почему их не вернули домой. К этой радости прибавилась другая, база приказала сообщить, где группу лучше всего снять.

В ту же ночь сходили к устью фьорда, подобрали подходящий берег.

База велела ждать плавсредства каждую ночь. Что придет — подводная лодка или катер,— не сообщила.

Спустились с горы, осели в бухточке, стали ждать.

Жить у моря осталось немного, со дня на день их возьмут домой. С собой все равно ничего не заберешь. Поднавалились на остатки продуктов, ели досыта, на черный день не откладывали.

Прошел день, другой... пятый... неделя...

Костин получал радиограммы, но той, какую они ждали, не было. К 20 октября рюкзаки опустели, продукты кончились, в запасе ни крошки, ни кусочка.

Немцы откатывались по Финмаркену на запад и на юг. Наши войска взяли Киркенес. Караваны вдоль побережья Варангера пошли чаще, замечали их и радировали. Но база слышала плохо, разведчики сидели под горой, их радиограммы принимались с третьего, а то и с четвертого раза.

Питались только вероникой. Один раз устроили себе «воскресенье»: километрах в полутора росли голубика и черника. Собирать ягоды можно только при дневном свете. А место открытое, даже из поселка просматривается. И все же рискнули, пробрались туда, насобирали большую банку. Пировали чуть не сутки.

Распознали немецкий караван. Сообщили на базу. Наши самолеты навалились на него целой стаей — и штурмовики, и бомбардировщики. Впервые увидели, как атакуют с воздуха торпедоносцы.

Очень хотелось поближе увидеть конвой и самолеты. Осторожно, то ползком, то крадучись, скрываясь за каменными нагромождениями, пробрались на самую оконечность мыса. Внизу, под утесом, шумело, расплескивая волны, море. Не могли оторвать глаз и нарадоваться, как самолеты кромсали караван и топили одно судно за другим.

Какой-то буксирный пароход резко повернул влево и пошел к берегу. Идет и идет, не сворачивая. Разведчики затаились.

— Неужели нас заметили?

— Если и видят, зачем идти к берегу... Полосни очередью из пулемета.

— Может, хотят взять нас живыми...

— Вряд ли. Откуда они знают, кто мы такие...

— А почему сюда двинули? Как мы выбрались на мыс, так и повернули к берегу.

— Я думаю, не из-за нас. Вон летчики подбили ихний миноносец. Еле на плаву держится. Может, ищут отмель, куда его отбуксировать.— У Лянде было побольше флотского опыта.

Буксир тем временем подошел к берегу настолько близко, что можно было рассмотреть лица стоявших в рубке немцев. На верхней палубе — никого.

Откуда ни возьмись, из-за камней выскочил лисенок, подбежал к Костину, обнюхал его, потом протрусил к Лянде, возле того поводил носом. Вскочил на камень, присел на задние лапки и уставился своими глазенками-бусинками на разведчиков.

Буксир круто развернулся и пошел прочь от берега. Вскоре немецкие корабли расстреляли из орудий свой подбитый миноносец, и он затонул. Остатки каравана ушли на запад. Море опустело. Сгущалась осенняя темнота, надвигалась ночь.

Хотя на открытом берегу было ветрено, пронизывало сыростью, уходить с мыса никак не хотелось. Сидели и чего-то ждали. Точного сообщения о катере или подлодке не было, но они надеялись каждую ночь. Вдруг в эту повезет...

Около полуночи к берегу приблизились два катера. Силуэты разведчикам незнакомы, таких они не видели ни у себя на флоте, ни у немцев. Это были катера новые, они пришли на флот уже после того, как разведчики глубоко законспирировались за Мурманском на все время подготовки к выполнению задания.

С катеров спустили две резиновые шлюпки, те на веслах пошли к берегу. Покрутились немного и вернулись обратно.

Разведчики пристально следили за катерами и за шлюпками, ничем не обнаруживая себя. Смущал не только незнакомый вид катеров. До условленного места катера не дошли километра полтора.

Рюкзаки, все имущество навьючили на себя, чтобы, если подошли чужие, быстро подняться в гору и уйти подальше в глубь Варангера.

Подали фонарем сигнал. С катеров не ответили.

— Это не наши, сигнал не приняли, ответа не знают,— Игнатьев пунктуальнее своих друзей относился ко всему.

— А уходить ох как не хочется,— с дрожью в голосе признался Костин,— так и чудится мне, свои это...

И тут с катера донесся знакомый голос, кричал их наставник Андрей Головин.

— Эй, где вы, тут или нет... Помедлили мгновение, все ждали пароль.

— Если не насиделись, то сидите, черт с вами.

По голосу узнали своего давнего боевого товарища Степана Мотовилина, только у него такой урюпинский говорок. Таиться перестали, крикнули в ответ, встали во весь рост, еще раз посигналили фонарем.

От катеров отошли шлюпки.

...Вечером судьба свела нашу группу с группой Лянде на причале в Полярном и тут же разлучила. Мы вместо них пошли в большую разведку на полуостров Варангер. Как потом оказалось, были невдалеке от тех мест, где ходили они.

Первое время прибывших с задания разведчиков отмывали, откармливали. Потом они отчитались обо всем, что сделали, доложили по начальству и письменно, и устно.

Находясь на задании, разведчики вели вахтенный журнал. Но каждый что-то записывал себе на память. Командование дозналось, потребовало сдать личные записки. Какое-то время ребята упорствовали. На них поднажали. Было в записных книжках кое-что сокровенное, только для себя, не для чужих глаз. Бросили в печку. За время вахты группой были переданы командованию сообщения о 77 конвоях противника. Из них потоплено 28 судов общим водоизмещением 83 тысячи тонн и повреждено 12 судов.

 

Мне осталось поведать о послевоенной судьбе дорогих моих боевых товарищей.

Володя Лянде прослужил на флоте еще год с небольшим. Давно окончилась его срочная служба, почти два срока отмерил. Вернулся в родной Ростов-на-Дону.

Война ушла в историю с последним выстрелом. Но вместе с первым мирным днем на землю не спустилось всяческое благополучие. Как за схлынувшей волной на берегу остается разный мусор, накипь, пена и грязь, так и откатившаяся война оставила после себя низкопробный людской хлам, житейское отребье, человеческие отбросы, которым и народное горе было чуждо, и труд во имя возрождения претил, к нему не тянулись их руки.

По городам и селениям петляли подонки, которые пополняли горести народные, грабили, воровали, отнимали нажитое трудом. Немало их приютилось в Ростове.

Коммуниста Владимира Лянде пригласили в райком партии и предложили ему, бывшему разведчику, моряку, новое, по существу, боевое дело — бороться с бандитами, грабителями, ворами и жуликами.

Владимир Лянде стал офицером милиции. Его тогдашние сослуживцы, соратники по борьбе с бандитизмом рассказывали про Владимира кажущиеся невероятными истории. Но в правдивости их невозможно усомниться — военная аттестация Лянде служила вернейшей тому порукой. Преступники прозвали его Волком, между ними передавался сигнал тревоги: «Волк идет по следу, надо покидать Ростов».

Этот свой долг коммунист Лянде выполнил до конца. В новогоднюю ночь 1949 года Владимир узнал, что в одном из соседних домов отмечает праздник главарь бандитской шайки. Володя в те часы не числился в наряде, готовился встречать Новый год в кругу семьи, собрались гости, были накрыты столы. Но он по телефону доложил дежурному по управлению, что идет брать преступника, попросил прислать подкрепление.

У дома, где прятался бандит, произошла стычка. В перестрелке Володя Ляндё и еще один офицер милиции погибли. Похоронены они на кладбище, которое в Ростове-на-Дону почему-то называют армянским. Жил он невдалеке, в районе, именуемом в обиходе Нахичеванью. Там есть улица, которая носит имя Владимира Лянде. Названа она в честь оперативного сотрудника милиции. Тогда в Ростове-на-Дону еще не знали о его военных заслугах, нельзя было в ту пору говорить и писать о нем как о разведчике.

Толя Игнатьев после войны обосновался в Ленинграде. Но тяготы нелегкой службы разведчика, ранения, стужи, голодовки подорвали его здоровье, укоротили жизнь. Он умер в 1964 году. Было ему тогда сорок пять лет.

Дольше всех прошагал по жизни Михаил Костин — до шестидесятилетнего возраста. Все эти годы он не покидал Мурманска, работал в радиоцентре морского флота, окончил институт, вырастил двоих сыновей. Был на двух наших встречах однополчан.

Когда я опубликовал о группе Лянде очерк в «Правде», этим снял с Михаила Костина обет молчания. Мурманчане с удивлением узнали о его завидной военной биографии. Он стал желанным гостем у молодежи.

В последний раз я был у Миши месяца за два с небольшим до его кончины. Мы долго вспоминали былое и товарищей по отряду.

Рассказывали, что на одной из встреч с молодежью Михаила Костина спросили: какими качествами должен прежде всего обладать разведчик?

Он ответил:

— Надо прежде всего быть человеком с большой буквы.

Таким человеком Михаил Костин был сам, такими были его боевые друзья — Владимир Лянде и Анатолий Игнатьев.

 

 


Дозорные флота

 

На самой северной оконечности Европы, у мыса Нордкап и мыса Нордкин, редко бывает спокойное море. Ветры колышут его с разных сторон, катят волны то туда, то сюда. Даже в проливах между островами всегда ходят волны или покачивается мертвая зыбь.

Неприютнее всего в этих местах осенью и зимой. Несется ветер — крутит над морем и над берегом бураны. Утихнет — повиснет над водой и сушей густой промозглый туман. Опять холодно, сыро, неприветливо. Особенно здесь тоскливо зимними длинными ночами.

Но суровая окраина не безлюдна. Норвежцы за много веков освоили и обжили это арктическое приморье. И на скандинавском берегу и на островах расположены самые северные в Европе города — Хаммерфест, Хоннингсвог, Гамвик и другие, а на берегах проливов и фьордов приютились крохотные рыбацкие поселки, иногда всего из нескольких домов.

В одну из октябрьских ночей 1943 года советская подводная лодка С-55 подошла к этой материковой оконечности, проникла в лабиринт проливов и фьордов возле западного побережья полуострова Порсангер и всплыла. Зыбь покачивала ее, захлестывала волной то нос, то корму. Хмурые темные тучи низко плыли над морем. Они сыпали на воду бесконечный снег.

Берег просматривался неясно, но там было тихо — ни огонька, ни движения. Справа и слева по бортам пустынное море, позади угадывается остров Ролвсей.

Оперативный офицер разведотдела Северного флота и командир подводной лодки решили, что разведчиков высаживать можно.

Подводники подняли через люк большой надувной понтон и две резиновые шлюпки, подсоединили к ним шланги, мигом надули их до звенящей упругости, столкнули за борт, причалили к скобам на легком корпусе.

Через отдраенную дверь рубки с рук на руки стали переходить рюкзаки, брезентовые мешки, тюки с одеждой, запаянные металлические банки с галетами и с питанием к радиостанции. Груза набралось изрядно: запас на девять месяцев. Разведчики нашего Отряда особого назначения Рикхард Кеньев, Степан Овчаренко и Владимир Соколов спустились в понтон и шлюпки, проверили, все ли в порядке, и доложили о полной готовности. Они должны были сопровождать группу на берег и отвечали за этот этап высадки.

Павел Богданов, Николай Сизов и Арнульф Мортенсен попрощались с офицером разведотдела и командиром лодки, тоже спустились в шлюпки. На берегу после выгрузки имущества они обнялись на прощание с товарищами, какие-то мгновения постояли, чтобы проводить их взглядом и махнуть рукой, повернули от берега и пошли вверх по откосу выбирать место для временного привала. Предутреннее затишье между тем кончилось, погода разгулялась: запуржило, по заледенелому насту закрутило поземку. Присмотрели небольшую площадку, до утра перенесли на нее весь груз, укрыли камнями и снегом. Чуть забрезжило — залегли в снегу. Пролежали весь день, изучая в бинокль море, сопки, лощины. Место оказалось совершенно безлюдным, необжитым.

Как только стемнело, взяли рюкзаки с продуктами, рацию, оружие, теплые вещи и отправились подыскивать площадку для постоянной базы. Выбрали ее километрах в двух от берега. Сложили из камней и снега шалаш. Вернулись к берегу, чтобы начать переносить имущество, и увидели снизу, что и с моря, и с берега их шалаш нетрудно разглядеть. Опять отправились на поиски подходящего места. После долгих блужданий решили обосноваться на берегу озера у сопки Хестен.

Прежде чем взяться за сооружение жилья, обошли берег, собрали все выброшенные морем деревянные обломки, перенесли их к своему лагерю. Потом начали разрывать снег, откалывать от мерзлой земли небольшие камни, резать смерзшийся торф на кирпичи. Едва успели закончить шалаш, разыгрался сильный шторм, ветер рвал и метал, развалил их сооружение. Когда погода улучшилась, подыскали на склоне сопки более укрытое от ветра место, соорудили новое жилье.

Пришли на берег за имуществом и ахнули: оказалось, во время шторма часть груза смыло в море, лишились трехмесячного запаса продовольствия. Подсчитали, и вышло, что в день на каждого теперь приходится по банке консервов и по полтора сухаря. И это — зимой, на голом месте, без тепла!

Когда окончательно устроились, передали на базу радиограмму, сообщили, где установили вахту. Но условленный сигнал, так называемая квитанция, что их радиограмма принята, в ответ не последовал. На следующий день снова отстучали в эфир сообщение о себе, и опять вчерашняя история — база не ответила. Так прошло несколько дней. Проверили приемник, но неисправностей не нашли, общие передачи слышали и из Мурманска, и из Москвы. Решили, что эта беда — из-за плохой проходимости радиоволн в их зону.

А в разведотделе тем временем гадали, почему разведчики передают радиограммы не в свое время. Закралось даже подозрение: не попалась ли группа в лапы фашистов, не работает ли радист под контролем.

Только через три недели разведчики, слушая передачу из Москвы, поняли свою оплошность. В первые дни, когда выбирали место и переносили имущество, сбились со счету, спутали числа. Вышли в эфир не по своему графику.

Очередную шифровку передали по расписанию, которое было у радиста Сизова в блокноте База тут же ответила. Связь с командованием наладилась.

Первый конвой обнаружили через двое суток после высадки, но с базой тогда связь еще не установили. Эти семь судов прошли без оповещения о них. О втором конвое — на этот раз шло четырнадцать судов — донесли сразу. Однако принят их сигнал или нет — не знали, база подтверждения не передала.

Постепенно разведчики детально изучили окрестности. Поблизости ни дорог, ни селений, ни даже отдельных домов не нашли. Судя по карте, рыбацкие селения были не особенно далеко, но дорог здесь не имелось, норвежцы пользовались исключительно морским путем.

За далью пролива перед разведчиками был остров Квалёйа. На нем — порт Хаммерфест. Туда они и смотрели больше всего. В этом порту грузились вражеские суда, потом вместе с конвойными кораблями выходили в Реппар-фьорд и строились в походный ордер. Этот момент разведчики старались не пропустить. Как только конвой выходил на курс — радиограмма о нем ложилась на стол начальника разведотдела.

Направляясь на восток, суда проходили совсем недалеко от разведчиков. Было хорошо видно, что идут они под немецко-фашистскими флагами, без названий и номеров, окрашены, в основном, темной краской. Боевые корабли сопровождения, судя по времени, до Киркенеса не доходили, где-то передавали транспортные суда под охрану других кораблей.

Прошло два месяца после высадки. Жили, считая каждую банку консервов. Похлебку на керосинке, экономя продукты, варили пожиже. К Новому году керосин кончился. Ели теперь чаще всего всухомятку. Костер удавалось развести далеко не всегда. Мелкий кустарник в лощинах скрыт под глубоким снегом, а на берегу собрали все что можно на протяжении нескольких километров. Сухари даже в банках отсырели и заплесневели — скрепя сердце пришлось их выбросить.

Непредвиденные осложнения возникли с меховой одеждой из оленьих шкур. Не был учтен опыт оленеводов, которые пользуются ею только в сухое, холодное время, а в межсезонье, весной и осенью, а также у моря носят одежду из нерпы или других шкур, пропитанных смоляной водой. Возле разведчиков океан постоянно дышал влажным воздухом. Поэтому оленьи меховые костюмы, которые негде было сушить, от сырости сгнили. Разведчики остались в ватниках и валенках. С бельем порядок был такой: его занашивали до предела, потом снимали и закапывали в снег, а на себя надевали новое. Не стриглись и не брились.

К концу февраля, как ни экономили, мешки с продуктами почти опустели. Кончились спички. Попросили у базы разрешения пойти в селение к норвежцам и купить все необходимое. Кроны у них были. Но база не согласилась. Получили радиограмму, что забросить продукты самолетом не позволяет погода, поэтому решено снять их с задания и возвратить домой. В одну из ближайших ночей им велено выйти к месту съемки и ждать условного сигнала.

Собрали нужное имущество, взяли оружие, боеприпасы, радиостанцию и пошли к берегу. Прождали всю ночь, но подводная лодка не появилась. Снова вернулись к своему шалашу. Каждую ночь ходили туда и обратно без лыж, по глубокому снегу. Вымотались до предела, поскольку уже неделю жили только на остатках шоколада. Договорились в ночь на 8 марта испытать счастье в последний раз. На одном небольшом пригорке упал от голодного обморока Арнульф Мортенсен. Его долго растирали, приводили в чувство. Снова еле-еле побрели вперед. И эту ночь прождали впустую. Поглядели в сторону своего становища и увидели, что за семь рейсов на снегу протоптали такую тропу, что она наверняка хорошо заметна и с моря, и с воздуха.

Назад большую часть пути проползли на руках и коленях, рюкзаки с грузом тянули за собой. На полдороге в полном изнеможении свалился Павел Богданов. Часа два сидели возле него, пока он немного очухался и отошел.

— Вымотался я, совсем доходной. Никогда такого не было...

— Да и ранение сказывается,— отозвался Сизов. Павлу Богданову было двадцать семь лет. До войны отслужил четыре года на флоте, был инструктором физкультуры в одном из подразделений разведотдела. С первых дней войны стал ходить пулеметчиком на боте, который высаживал и снимал разведчиков в Мотовском заливе. 1 августа 1941 на переходе бот был искромсан вражескими истребителями возле мыса Пикшуев. Богданов выплыл на берег. Зимой, в январскую стужу, ходил в составе группы в Финляндию. На привале разведчиков засекли «мессершмитты», несколько раз прошлись, поливая из пулеметов. Прошило и Павла. На нашу землю его доставили еле живого. Три с половиной месяца отлежал в госпитале, потом снова вернулся в отряд.

— Паша, кто у тебя дома?—поинтересовался Мортенсен.

— На меня писать похоронку рано. Еще поживем. И повоюем. Мы ведь поодиночке не гибнем. Либо все выйдем, либо никому не выбраться.

— Зачем такое подумал,— упрекнул Арнульф.— Просто не спрашивал раньше...

— А я не знаю, есть ли кто дома. Город мой Ржев — в Калининской области. Возле него фронт стоял долго. Писал, да толку не добился.

Отец, мать, вся родня исстари жили в Ржеве. Павел пошел по стопам отца, работал слесарем в паровозном депо.

Случилось так, что после войны я не видел Богданова и ничего не знал о нем более двух десятков лет. Когда собрался писать о группе, стал искать Павла. Поиски были долгими, трудными. Прежде всего обратился на родину, в Ржев. Из горисполкома ответили, что не только дома, в котором жили Богдановы, не сохранилось, но даже и улицы той нет, все смела и выжгла война.

После войны Павел не поехал на это пепелище. Правда, выбрал место не менее пострадавшее — Сталинград.

...Пожевал Павел шоколаду, погрыз снегу, и опять поползли. Так, на четвереньках, вернулись к землянке. Сутки лежали пластом, не находя в себе силы подняться.

В ночь на 9 марта 1944 года подводная лодка, ускользнув, наконец, от сторожевых кораблей, подошла к берегу. Прождала до рассвета, подавала сигналы. Не получив ответа, ушла обратно.

Лежали и тихо разговаривали между собой, прикидывали разные варианты. Ничего другого не нашли,- как добраться до ближайшего селения и просить помощи у норвежцев. Лучше всего было идти Мортенсену — он местный, скорее может договориться. Если через двое суток не вернется, то Богданов и Сизов бросят базу, постараются дойти до Мюр-фьорда и там станут искать спасения.

Отдали Арнульфу последний шоколад, и в ночь на 10 марта он пешком, без лыж, пошел через горы в Бак-фьорд.

Через двое суток Мортенсен не пришел. Хотели покинуть базу, но не смогли приподняться даже на колени. В полузабытьи пролежали еще восемнадцать часов, пока не явился Мортенсен.

Арнульф принес два рюкзака продуктов, батарею к радиостанции. Рассказал, что в поселке Бакфьорд, в доме, куда он зашел, в первую минуту шарахнулись от него, как от чумного или потустороннего, такой он был заросший, грязный, изможденный, оборванный. Но хозяева быстро все поняли, отмыли, накормили, дали отоспаться, а потом, понимая, сколь трудно ему возвращаться через горы с грузом, доставили сюда на своем боте.

Как ни изголодались, как нестерпимо ни тянуло к аппетитно пахнущему хлебу и раздражающе вкусной рыбе, перебороли себя, не накинулись, ели по чуть-чуть, маленькими порциями. Через сутки почувствовали, как силы прибывают, смогли снова нести вахту и передавать радиограммы.

Получили извещение: 20 марта возле них пролетит самолет; следить за ним, разложить на снегу опознавательные знаки, показать, куда сбрасывать продукты. Всю ночь перед приходом самолета не могли уснуть от волнения, все беспокоились, как бы завтра не пропустить его. Днем, как было указано, разложили на снегу два красных полотнища крестом.

Самолет прочертил небо в стороне от них, не заметил сигнала. На следующий день база оповестила, чтобы приготовились к возвращению домой на подводной лодке. Пять ночей ходили к берегу, но напрасно. Вражеские корабли шныряли вдоль берегов, ни на час не оставляли побережье без надзора.

Получили радиограмму, что готовится заброска продуктов с воздуха. Когда встречать самолет, не узнали — следующую радиограмму принять не смогли: отсырели батареи, от сырости вышла из строя и радиостанция. Сизов проверял соединения, контакты, но где случился разрыв, понять было трудно, ток через узлы не шел, батарея его не подавала. Он нервничал, срывался на ругань, Павел и Арнульф успокаивали, как могли.

Ничего иного не оставалось, как идти за помощью к норвежцам.

В поселок отправились Мортенсен и Богданов. Пробрались в него осторожно, чтобы не попасть на чужой глаз. Тенью проскользнули к уже знакомому Арнульфу дому. Когда были рядом, встревоженный женский крик взметнулся поблизости. От хлева к дому в испуге бежала девушка. Разведчики затаились, пригляделись, не гонится ли за ней кто. Никого не увидели.

Вошли в дом. Хозяева объяснили, что их дочь приняла пришельцев за привидения, явившиеся с того света, столь они были страшны, заросши, оборваны.

Возвратились они с хлебом, сухарями, рыбой, спичками. За все не скупо расплатились, крон у них было в достатке. Потом ходили за продуктами еще дважды. Добыли и батарею. Сизов подключил ее и продолжал копаться в хитросплетениях радиостанции.

День ото дня все больше убеждались, что оставаться на берегу без связи и продуктов смысла нет. Приняли решение перебраться в поселок. Договорились об этом с его жителями и 24 апреля на боте перешли в Бак-фьорд. Жители стали по очереди скрывать их. Квартировали то в одном доме, то в другом. Впервые почти за полгода по-настоящему вымылись.

Норвежцы рассказали, что оккупанты дважды искали на побережье русских разведчиков. Первый раз — в феврале. Примерно взвод немцев на большом боте исползал все окрестное побережье. Оккупанты не миновали ни одной мало-мальски заметной бухты, ни одного заливчика — останавливались, глушили мотор, вслушивались, всматривались. Но на берег из-за сильного прибоя нигде не высаживались. Как поняли норвежцы, на следы разведчиков не напали.

Вторично обыскивали побережье в прошлом месяце, после того как Мортенсен навестил поселок. Тогда в поселке уже поняли, что возле них приютились разведчики и где они находятся. Тридцать солдат высадились на пристань и на лыжах пошли в горы. Двое суток они высматривали и вынюхивали то вблизи берега, то уходя в глубь материка, но на становище разведчиков не наткнулись. Астрид, один из братьев, у которых жили разведчики, тоже надел лыжи и ходил невдалеке от немецкого взвода, наблюдая из укрытий. Когда увидел, что какая-то невидимая рука судьбы провела солдат всего в полукилометре от шалаша и указала путь в другую сторону, облегченно вздохнул и поспешил в поселок порадовать своих.

Старания Сизова не пропали Даром. Сначала заработал передатчик. Сообщили командованию, где находятся, как устроились, какова обстановка, что условия для выполнения задания у них есть. Начали передавать о том, что видели сами, а также сведения, которые приносили жители. Через некоторое время радист справился и с приемником. Возобновилась связь с командованием, стали слушать вести из Москвы.

Николаю двадцать два года. Парень он рослый, крепкий. Родился в Калининской области, в Старицком районе. Но жил на родине лишь до школы, потом с родителями переехал в Мурманск. После семилетки окончил учебный комбинат Мурманрыбы. Стал штурманом малого плавания, ходил на путину в ближние воды. Пока учился и плавал, освоил прием и передачу радиограмм. Поэтому, как только началась война, его взяли в разведку. Участвовал в нескольких операциях. Вместе с Богдановым 1 августа 1941 года спасался с бота, изрешеченного немецкими истребителями.

Когда готовился к заброске на длительный срок, старался побольше разговаривать с норвежцами. И довольно неплохо овладел их языком, вполне мог поддерживать обыкновенную житейскую беседу.

День ото дня норвежские друзья привозили все больше сведений об оккупантах, их кораблях, гарнизонах. Разведчики узнали, где стоят маяки, береговые посты, шумопеленгаторные станции. Обо всем доносили на базу.

Днем 4 мая один из жителей поселка позвонил по телефону из Хаммерфеста своей жене и намекнул ей, что к ним собираются гости, чтоб прибралась. Разведчики ушли на другой берег залива. Оттуда видели, как к пирсу причалил катер с гестаповцами. На ночь катер ушел обратно, разведчики вернулись в селение. Но на следующий день катер неожиданно опять появился в бухте. Уходить из поселка было поздно. Разведчиков спрятали в подвале, дверцу в него забросали дровами и всякой рухлядью. Немцы вошли в дом с собаками, одна овчарка легла вблизи спуска в подвал. Чтобы отвлечь внимание овчарок, хозяйка впустила в дом своих собак, поставила миски с пищей и стала их кормить.

Враги ушли. Обойдя все дома и проверив документы, отправились в горы, несколько часов бродили там, затем вернулись в поселок, сели на катер и отплыли в Хаммерфест.

Подошел к концу май. Совсем потеплело, снег растаял. Остатки его лежали только в лощинах да на северных склонах каменных гряд. На душе у разведчиков стало веселее, зимний холод, пурга больше не донимали, к тому же жили теперь в нормальных человеческих условиях. Но возникли другие трудности: там, у горы Хестен, они остерегались лишь за себя, теперь им надо было быть осторожными и бдительными также и ради жителей поселка. Если фашисты найдут разведчиков, они не пощадят тех, кто их укрывал. К тому же стало почти круглые сутки светло, добираться на сеансы радиосвязи на сопку приходилось чуть не ползком.

В конце мая радиограмма известила, чтобы подготовились к приему продуктов с воздуха. 27 мая самолет пролетел над Бакфьордом на малой высоте и скинул груз. Парашют не успел как следует расправиться, вытянулся кишкой, тюк упал посреди улицы, брезент лопнул и все в него упакованное рассыпалось. Жители быстро собрали банки, свертки, коробки, связки, отнесли разведчикам. В поселке в это время у одной из жительниц гостил ее брат из Хаммерфеста. Он видел, что с самолета было сброшено, и понял, кому оно предназначалось. Жителям ничего другого не оставалось, как поговорить с ним начистоту, строго-настрого предупредить, чтобы держал язык за зубами, если не хочет нажить себе серьезных неприятностей. Мужчины даже сказали, что не отпустят его домой, оставят тут, в поселке, под их присмотром. Сестра вступилась за брата, уверяла, что он не подведет. Тот тоже клялся и божился, что на него можно положиться. Ему поверили, отпустили домой. Он действительно не подвел: не только никому ничего не сказал, но немало потом помог разведчикам.

Когда разведчики готовились к этой операции, им дали понять: если до них дойдет весть о группах, которые немцы выследили, надо постараться узнать, что привело к трагедии; если кто-то выдал, дознаться, кто эти опасные люди, кого следует остерегаться.

В начале лета на острове Квалёйа немецким ищейкам местные нацисты выдали большую группу английских разведчиков. Всех их захватили. И разведчиков, и помогавших им гестаповцы расстреляли. Группа наших разведчиков находилась совсем рядом, сумела выяснить обстоятельства гибели соратников в борьбе против фашизма, сообщила их на базу.

В эти летние месяцы немцы не случайно все чаще и чаще шныряли по островам и береговым селениям. Они усиливали свою группировку на мурманском направлении, везли туда пополнения, снаряжали и экипировали горных егерей. К лету 1944 года они почти удвоили численность своих войск на Севере по сравнению с 1941-м. ...В середине июля к причалу подошел большой бот. С него высадилось пятнадцать солдат и двадцать пять гестаповцев. Разведчики едва успели налегке выскочить из дому. По берегу, местами вброд по воде, ушли подальше и укрылись среди валунов и кустарника.

Враги обыскали все дома и постройки, прочесали окрестности, но разведчиков не обнаружили, хотя проходили совсем близко. На ночлег немцы остались в поселке, выставили посты, по улице до утра непрерывно ходил патруль. О возвращении в поселок нечего было и думать. А разведчики ушли второпях, без продуктов и теплой одежды, успели прихватить только оружие и радиостанцию. С утра оккупанты снова ушли на облаву, но теперь дальше в горы. Оставшиеся в поселке установили радиопеленгатор и стали прощупывать эфир.

Жители поселка понимали, что надо как-то выручать советских разведчиков, от их спасения зависела и безопасность поселка. И они проявили завидную находчивость и большое самообладание. Снарядили бот, всем видом показывая, что собираются ловить рыбу. Вместе с сетями и своей одеждой прихватили одежду и продукты для разведчиков. Целый день ходили по фьорду на боте, в разных местах забрасывали сети, выбирали улов, иногда подходили к берегу. Успели сказать разведчикам, чтобы те ждали их до вечера. После ужина вышли на путину вторым заходом. Поздним вечером взяли группу на борт и переправили в Куль-фьорд. Оттуда разведчики пешком ушли в глубь материка километров на двадцать и тем, в горах, укрывались пять дней. Когда немцы отплыли в Тромсё, жители известили разведчиков, и те вернулись назад.

В последних числах июля снова пришлось укрыться в горах. На этот раз друзья из Сопротивления позвонили из соседнего селения по телефону и условными фразами предупредили, что отряд немцев вышел на поиски группы из Лиллефьорда в направлении на Порсангер и Хоннингсвог, что намеревается быть и в тех местах, где разведчики обосновались. Перебрались на другой берег фьорда и там прятались целую неделю.

Август работали спокойно, оккупанты их не тревожили. Видимо, гитлеровцы после безуспешных поисков какое-то время считали, что группа либо успела уйти с этого побережья, либо радиопередатчик посылал свои сигналы откуда-то с моря.

База настойчиво продолжала интересоваться Хаммерфестом. Друзья разведчиков несколько раз побывали в городе, повидались там с теми, кто держал оккупантов под наблюдением. Так узнали точные места расположения зенитных батарей, выяснили, где находятся склады торпед и боеприпасов, обнаружили две тяжелые береговые батареи. Кроме того, в штабе Северного флота на плане Хаммерфеста появились пометки, где стоят казармы и бараки, в которых расквартировался двухтысячный немецкий гарнизон. Радиограммы разведчики давали короткие, для передач отправлялись подальше в горы, несколько раз выходили на связь с бота, с берегов соседних бухт.

...4 сентября передали очередную радиограмму. Через два часа в фьорд вошел незнакомый бот и направился к пристани. Бот — обыкновенный, рыбацкий, таких тут десятки. Никаких предупреждающих сигналов на этот раз не было, разведчики находились в поселке — Богданов и Сизов в одном доме, Арнульф в другом. Как только бот причалил, с него высадилась группа немцев и побежала в селение. Уходить было поздно, не высунешь даже носа на улицу.

Богданова и Сизова хозяева спрятали в подвал, что был под коридором дома. На дверцу положили доски, сверху поставили большое деревянное корыто. Женщины налили в него воду и затеяли стирку, рядом набросали белье, одежду.

Немцы торопливо подошли к усадьбе. Несколько человек остались на улице, другие начали обыск в доме. Перевернули все вверх дном, стучали по стенкам, по полу, заглянули на чердак, сходили на скотный двор, на сеновал, обшарили все закутки. Хозяин дома ни на шаг не отставал от офицера, услужливо показывая все, что тот требовал, а сам все держал руку поближе к ножу, висящему на ремне под свитером. Офицер подошел к четырехлетней дочери хозяина и стал спрашивать ее про чужих людей, которые живут у них, но маленькая Нильсен ничего не сказала о посторонних.

Пока в доме шел обыск, четверо из этой норвежской семьи стерегли на улице немецких постовых, а двое соседей отправились к боту, вошли в рубку и разговаривали с рулевым, чтобы не отпустить его из поселка с недобрыми вестями.

Никого не найдя, враги отправились с обыском к соседям. К этому времени Арнульф сумел уйти из поселка и скрыться в горах.

После этого случая облав в поселке не было. 6 октября исполнился год, как группа высадилась на этом берегу. Богданов, Сизов и Мортенсен отметили годовщину без торжеств, лишь между собой с грустинкой вспомнили, что проскочил год.

В эти дни гонец из Хаммерфеста принес печальную весть. На острове Квалёйа в схватке с фашистами погибли советские разведчики. Выяснилось, что когда они перетаскивали от берега груз, их заметила местная жительница. Она состояла в «Националь сабблюнд», не скрывала связей с оккупантами. И донесла немцам. Карательный отряд окружил разведчиков. Завязалась неравная схватка. Восемь преследователей погибло. Разведчики застрелились.

Короткой радиограммой сообщили о случившемся, так в разведотделе узнали, как погибли Сверре Сёдерстрем и Оддвар Сибблюнд, а также имя той, кто их выдала. Вскоре началось долгожданное наступление советских войск на севере. Разведчики круглосуточно следили за морем, спали попеременно.

Обстановка усложнялась. Захватчики, покидая Финмаркен, угоняли с собой население, жгли и взрывали поселки, огню предавали даже отдельные дома, что приютились в крохотных фьордах или на островках. Телефоны умолкли, не осталось ни столбов, ни проводов. В Хоннингевоге, Хавейсунне, Хаммерфесте, по всему побережью разгуливал ветер, перегоняя с места на место мусор. Ни телефонной, ни почтовой связи между восточным и западным Финмаркеном не стало. Из сообщений московского радио до людей дошли вести о том, что после освобождения Киркенеса советские войска еще дальше шагнули на запад, освободили Мункэльвен, Ней-ден. Молва донесла, что русские десантники высадились на Варангере, были в Вардё и Вадсё.

 

Оккупанты свирепствовали и в местах, недалеких от поселка, где находилась группа. Разведчики уговорили своих помощников не дожидаться, когда враги нагрянут и учинят расправу, а податься в глубь материка, подальше от дорог и берега. Собрав имущество и скрыв в укромных бухточках рыболовные суда, те с семьями пешком ушли по горным тропинкам, угнали скот. Там построили землянки и жили три недели. Только в ноябре, когда оккупанты откатились на юг Норвегии, вернулись в поселок. С ними вернулись и разведчики.

В конце декабря группа получила долгожданную радиограмму: им предписывалось закончить свою работу в Норвегии и возвратиться на родную землю.

Сразу после встречи Нового года Богданов и Сизов распрощались с боевыми товарищами, с которыми их сроднила борьба с фашизмом, и отплыли на свою Родину. Арнульф Мортенсен возвратился на Варангер, к своему дому, возле которого теперь не ходили фашистские солдаты. Там, на освобожденной земле, только налаживалась новая жизнь.

По большим праздникам, надевая выходной костюм, прикалывают к лацкану пиджака медаль «За оборону Советского Заполярья» Николай Матвеевич Сизов, многие годы проработавший заместителем начальника Мурманского рыбного порта, и Павел Иванович Богданов, бывший преподаватель физического воспитания средней общеобразовательной школы № 7 города Волгограда. Вдали от фронта, в стороне от огневых схваток, на берегу бурь, штормов и туманов они тоже сражались за Заполярье, за Мурманск.

 

 


Мужество

 

Ветер дует беспрестанно... Сутки, вторые, третьи… Он с воем, со свистом несется с моря на материк, кружит между сопок, бросается на скалы, стелет по земле кустарник.

Море шумит, бурлит, стонет. Оно вздыбилось волнами, в ярости кидает их на утесы, кипит между камней, откатывается назад, а потом, набрав новую силу, опять бросается сокрушать гранитные исполины.

Небосвод опустился, он будто собирается прикоснуться к земле, темными тучами навис над штормовым морем. Солнце уже много дней не может просверлить своими лучами ни малейшего отверстия в многокилометровой толще облаков. Осеннее ненастье завладело землей.

Уже три месяца полыхает война. На мурманском направлении немецко-фашистские войска начали свое третье наступление. Они не сомневаются, что прорвут и сокрушат оборону на реке Западная Лица. Призрак зимовки на голых заполярных сопках, в блиндажах и землянках, а не в теплых городских квартирах гонит немецких солдат в испепеляющий огонь.

Фронт подался назад, то в одном, то в другом месте образовывались бреши. Опасность прорыва возникала не однажды. На помощь войскам из Архангельска прибыла бригада морской пехоты. Но она еще не воевала, ни одного часа не была в боях, ни командиры, ни бойцы в атаки не ходили. Командующий флотом ради повышения боеспособности бригады решился на нелегкую меру: пожертвовал значительной частью Отряда особого назначения, передав в бригаду командирами взводов и отделений закаленных в боях и походах разведчиков. Командир отряда и начальник разведотдела еле-еле упросили сохранить крохотное боевое ядро отряда. Вот почему в сентябре пришлось срочно набирать в него новых людей, слить воедино оперативные группы. Среди них оказался и призванный из запаса краснофлотец Александр Никандров.

По возрасту Никандров был значительно старше своих сослуживцев — когда попал в отряд, ему шел тридцатый год.

Родился он в деревне Устье Белозерского района Вологодской области. Учиться долго не посчастливилось, сразу за порогом начальной школы ждала трудовая дорога. Земля северная не очень-то плодоносна, а едоков в семье много—всем от мала до велика приходилось работать.

Александру было семнадцать, когда стало входить в обиход слово «индустриализация». Новая жизнь поманила вдаль — уехал из своей деревеньки, подался в леспромхоз. Три года был рабочим, потом окончил курсы, стал мастером.

Отслужив четыре года на Северном флоте, Никандров обосновался в Мончегорске. Здесь, еще за год до войны, взял его на заметку один из командиров разведотдела. Никандров обладал редкой выдержкой и выносливостью, имел меткий глаз и твердую руку, был основателен и немногословен. Все это качества — первейшие для разведчика. Стал лейтенант окольными разговорами выяснять у Никандрова его отношение к разведке. Александр слушал-слушал, а потом сказал: «Что вы мне намекаете, товарищ лейтенант... Пойду туда, куда надо будет». Грянула война, и направили Никандрова не на корабль, а в разведку.

...На стартовой полосе учебного аэродрома будущие разведчики слушали напутственную речь комиссара.

Комиссар говорил о тяжком испытании, обрушившемся на Отечество, и Никандров представил себе всю Советскую страну такой, какой он ее видел на карте. Огромные пространства в Европе и Азии. По-другому он себе Отечество вообразить не мог. До службы на флоте дальше своего района бывать не приходилось. И поэтому, когда слышал слова о Родине, об опасности, нависшей над ней, конкретно мог представить только северные просторы да вологодские луга и леса, синеву озер, деревеньку Устье. Их и готовился защищать.

Третье наступление немецко-фашистских войск на Мурманск также выдохлось, фронт надолго и прочно встал на одном месте. Началась позиционная война, изнурительная, изматывающая. Трудно было тогда предположить, что затянется она на целых три года. Такого испытания не выдерживали, как свидетельствует история, многие армии.

Зато у Отряда особого назначения дел не убавилось. Его группы все чаще стали отправляться в глубокий неприятельский тыл.

Нашим войскам очень досаждали вражеские истребители, базировавшиеся на аэродроме возле Луостари. Еще в конце августа разведчики пытались совершить на него налет, но операция тогда не удалась.

В первых числах ноября лыжная группа отряда отправилась к Луостари на разведку. Для Александра Никандрова это был первый поход в тыл врага.

По сопкам, по равнинам тянулась за отрядом глубокая лыжня. У каждого разведчика за спиной тяжелый рюкзак, сверху на него навьючены меховые куртки и брюки, чтобы спать в снегу.

К ночи небо прояснилось, покрылось звездами. Мороз час от часу крепчал, столбик термометра опустился ниже тридцати пяти. Как ни устали люди—командир вел их вперед. Приказал остановиться, только когда подошли к заброшенному сараю. В нем все же теплее, чем под открытым небом. Выставили охрану и вповалку на промерзлой земле, плотно прижавшись друг к другу, поспали часа три-четыре.

На рассвете поднялись, поели, смазали лыжи и опять пошли на запад.

Днем разыгралась пурга, снег слепил глаза, мгновенно засыпал лыжню, колючий ветер пробирал даже сквозь ватные фуфайки. Шли, низко склонившись, прикрывая лицо от режущего ветра. Самим на ходу было еще терпимо, а спина под рюкзаком даже потела, но стыли руки, ноги.

На исходе третьих суток марша группа приблизилась к цели своего похода. Когда ночной мрак чуть рассеялся, командир выделил две группы, чтобы они приблизились к аэродрому с разных сторон, провели наблюдения.

Группа, в которую входил Никандров, обошла сопку по северному подножию, взобралась почти на самый верх. С высоты как на ладони просматривался весь аэродром. Вооружившись биноклями, разведчики стали изучать его.

Четыре часа из снежного логова разведчики наблюдали за жизнью аэродрома. От долгого неподвижного лежания деревенело тело, коченели ноги и руки. Руки растирали снегом — помогало. А вот ноги согреть было трудно, как ни шевелили пальцами, ни похлопывали нога об ногу.

Когда заметно стемнело, осторожно отползли с места наблюдения, крадучись пробрались к своим. Через полтора часа отряд также тихо, как и подошел, убрался от аэродрома. Лыжня повела в обратный путь.

С моря потянул теплый ветер, он принес промозглую сырость, временами накрапывал дождь. Снег стал липким, лыжи перестали скользить, буквально приклеивались к снегу. Его счищали ножами, кинжалами, но через несколько сотен метров лыжи опять приходилось снимать. Люди выбились из сил.

На привале, когда Никандров вытаскивал из жестяной банки колбасу, сплошь залитую для сохранности жиром, он вдруг подумал: а не попробовать ли смазать лыжи этим салом. Тут же схватил свои лыжи, натер их, прошелся — идут хорошо, даже скользят.

Заливка из банок мигом пошла в дело. Шли на этой смазке полсуток. За это время ушли от аэродрома далеко, о вражеской погоне не беспокоились.

За этот поход старшине 2-й статьи Никандрову в числе других отличившихся бойцов и командиров была объявлена благодарность.

За зиму отряд несколько раз побывал в разведке на побережье Мотовского залива, трижды высаживался на мыс Пикшуев, отправил в Норвегию более полудесятка групп. Новички из сентябрьского пополнения набрались опыта, встали почти вровень с теми, кто влился в отряд в июле. Напарниками Мотовилину, Радышевцеву, Баринову, Леонову ходили Кашутин, Абрамов, Никандров, Агафонов...

Семен Агафонов — помор. Родная его деревенька Пушлахта приютилась на Онежском берегу. Выросши у моря, привык с ним обращаться без робости, но почтительно, знал, что слабых оно не любит, но и шутить с ним рискованно. В Семене чувствуется поморский характер. Если встанет или ляжет, с места сдвинуть не легко, но он и не тихоход, не увалень, не лежебока. А уж за дело возьмется — лбом стенку прошибет, но не отступится. Как-то на лыжных гонках в Мурманске у Семена расстегнулось крепление. Семен сгоряча так прижал злополучную скобу, что попутно прищемил рукавицу вместе с пальцем. Изо всей силы рванул руку, сорвал с пальца ноготь, но не остановился ни на мгновение, добежал до финиша.

На флоте Агафонов служит давно. Он из подводников. Но с подводной лодки его списали за провинность. Тем не менее командир подлодки уговорил Николая Аркадьевича Инзарцева взять Агафонова к себе в отряд. Объяснил, что в деле Семен себя не пощадит, по натуре своей словно создан для отчаянных дел. Одна беда — в строгих рамках уставной дисциплины ощущает себя спеленутым, привык к шири и простору, а не к узеньким коридорам воинских параграфов.

Были и в отряде с Семеном истории. Как-то попал на гауптвахту. Сидеть в камере ему показалось тошно. Разобрал слабенькую стенку перегородки, покинул арестантскую камеру и пришел в отряд. За самовольство ему добавили срок и хотели водворить обратно. Чем бы кончилось, неизвестно, да тут подошла боевая операция, и командир уговорил коменданта отпустить Агафонова в поход.

С тех пор как пришел Семен в отряд, почти не было походов, в которые он не ходил. Многие сотни километров отшагал пешком и на лыжах по вражьим тылам. Силен и вынослив был, как не многие.

Комиссар отряда Дубровский, у которого Агафонов в походах иногда ходил связным, однажды попросил:

— Семен, уложи мой рюкзак.

Агафонов получил на себя и на старшего политрука боеприпасы, продукты, все разложил по двум рюкзакам.

— Товарищ старший политрук, все готово, вот рюкзаки. Который возьмете?

— Да вон тот, который поменьше, комсоставский.

— Как хотите, только чтобы потом со мной не меняться.

Комиссар взялся за лямку рюкзака и... не оторвал его от пола. Все банки с консервами, со сгущенным молоком, запас патронов Агафонов сложил в маленький рюкзак, а все крупноразмерное — галеты, сухари, запасную одежду — в большой походный, трофейный, с каркасом из дюралевых трубок и наспинными ремнями.

— Давай перегружай поровну, мне ходить побольше твоего, да и годами я тебе не чета.

— Так я маленький для себя приготовил, там харчи посытнее. И ваш запас патронов к себе положил.

— В следующий раз таблички на них вешай...

Стрелял Агафонов метко, почти по-снайперски. Оттого часто ходил в походы со снайперской винтовкой. Как-то захотели проверить оружие, пострелять из автоматов и винтовок по мишеням. На удивление Семен дал промашку, в «яблочко» не попал. Над ним стали подтрунивать, он набычился, засопел. Выстрелил и снова промазал. Размахнулся треснуть винтовкой о камни, его схватили, завели руки за спину, удержали. Потом поглядели — прицел поставлен неверно. Семен забыл проверить.

...В середине марта 1942 года на разведку побережья в Мотовский залив отправились две группы.

Сначала катер у мыса Пикшуев высадил на берег группу младшего лейтенанта Шелавина. Затем пристали к мысу Могильному. По трапу спустились младший лейтенант Синцов, старшина Тарашнин, Семен .Агафонов, остальные разведчики. Этой группе надо было выйти на берег Титовской губы, поглядеть, что там делается.

Оставив позади темную полосу отлива, разведчики встали на лыжи и двинулись по маршруту.

Погода остервенела: порывистый ветер, не утихая, крутил снег, за белой пеленой ничего нельзя было разглядеть. Шли на ощупь, ориентируясь только по компасу. Остановились, когда по времени и пройденному пути вышло, что Титовская губа должна быть уже недалеко. Выбрали для привала пологую северную сторону сопки, посчитав, что немецкие посты или точки могут находиться только на южных склонах, упрятанных от наблюдателей с Рыбачьего и укрытых от ветра, окопались снегом и уснули.

Когда посветлело, а заснеженные сопки переливчато заискрились от восходящего солнца, прямо перед собой разведчики заметили столбик дыма—темные клубочки поднимались будто из снега и рассеивались в воздухе.

Пока приглядывались к этому дыму и соображали что к чему, рядом возник немецкий солдат. Стало ясно, что здесь землянка. В утренних сумерках она даже не угадывалась. Через минуту появился еще один солдат.

Когда совсем рассвело, разглядели вражеское укрепление и жилые землянки возле него. Противник не прятал узел обороны — с моря он прикрыт сопкой, не просматривается.

Разведчики, сами того не ведая, завели себя в ловушку: ночью так близко подобрались к немцам, что теперь не только уйти, даже приподняться было нельзя. Оставалось одно: лежать в снегу, ждать, пока стемнеет, а потом убраться восвояси.

Вскоре все обитатели землянок уже бодрствовали. Они то и дело выходили наружу, ничего не опасаясь и не прячась. Дым потянулся чуть ли не из десятка труб. На восточном склоне высоты теперь хорошо была видна уходящая в сторону мыса Могильного натоптанная дорога. Разводящий повел по ней солдата на смену поста. Возле перевала надели белые халаты, проскочили гребень, пригнувшись чуть не до земли.

Часа через три после подъема группа солдат стала таскать из-за соседней сопки деревянные балки, складывать их возле блиндажа.

Около двенадцати часов немцы ушли в большую землянку. Судя по времени, у них наступил обед. А моряки все лежали в снегу...

В час дня обед закончился, солдаты высыпали наружу веселые, оживленные, закурили. У разведчиков засосало под ложечкой.

От полусуточного неподвижного лежания в снегу закоченели не только руки и ноги, холод охватил спину, грудь, казалось, медленно-медленно холодеют все внутренности.

Ветер тянул легкую поземку, перекосил снег с места на место. Им все больше и больше укутывало разведчиков. К полудню засыпало настолько, что сквозь одежду больше не продувало, стало казаться теплее. Только шевельнуться по-прежнему не смели, руки и ноги совсем затекли.

Еще когда немцы уходили обедать, пулеметчик доложил командиру группы, что не ощущает четырех пальцев на неге, как будто их нет. К четырем часам он уже не чувствовал ступни обеих ног. Обморозили пальцы на ногах еще двое разведчиков.

После обеда немцы опять носили из-за соседней сопки балки, выкладывали из камней высокую стенку с ячейками для ведения стрельбы стоя.

Стемнело, немцы ушли на ужин и отдых. Лишь часовой продолжал размеренно ходить по своему маршруту. Командир группы Синцов сначала хотел увести группу, когда немцы уснут. Но до намеченного часа не выдержал, в половине десятого приказал потихоньку отползать назад.

За день халаты покрылись ледяной корочкой, как только в них зашевелились, зашуршали. Собаки залаяли. Разведчики затаились, полежали минут пятнадцать, пока овчарки успокоились. Потом поодиночке осторожно поползли вверх по склону. На связанных в волокушу лыжах тянули пулеметчика. Минут через пятнадцать встали на лыжи. Во втором часу ночи оказались на берегу Мотовского залива. Возле мыса Могильного засветилось несколько белых ракет, ответные ракеты взлетели всего в полукилометре от разведчиков. Заподозрив засаду, разведчики затаились в снегу. Не шевелились минут двадцать-тридцать. Ракет больше не было. Стали подбираться ближе к тому месту, где высадились предыдущей ночью.

Двадцать минут пятого, возле берега показались два катера. После условных позывных они подошли вплотную к месту, где укрылись разведчики. Те быстро поднялись по сходням. Встретивший их командир отряда Инзарцев сказал, что вторая группа почему-то к мысу Пикшуев не явилась, придется идти туда опять.

Пришли к мысу Пикшуев, пробыли возле часа полтора, но группу Шелавина не дождались, ушли в Полярное.

А вторая группа—с нею ходил в операцию и Никандров—попала на берегу в тяжелое положение. Немцы засекли разведчиков еще в момент высадки, стали преследовать, заставляя часами скрытно лежать в снегу. Только на шестые сутки при поддержке кораблей и самолетов, при артиллерийском обстреле с Рыбачьего их удалось снять.

Все ощутимее подступала весна 1942 года. День ото дня становилось заметнее, что зимнее противостояние на Западной Лице скоро кончится — противник попытается взять реванш за прошлогодние летние и осенние неудачи.

Командование Карельского фронта, 14-й армии и Северного флота замыслило сорвать это намерение, перехватить у противника инициативу. В ходе разработанной операции предусматривалась высадка крупного десанта на побережье Мотовского залива, чтобы оттянуть от фронта на Западной Лице побольше вражеских сил. Своя роль в этой операции отводилась и Отряду особого назначения. Он должен был высадиться на побережье Мотовского залива первым, наделав побольше шуму и треску, чтобы его приняли за основной десант, а затем уйти в глубь материка, увлекая за собой противника. А на оголенный берег тем временем сойдет бригада морской пехоты.

Ночь на 28 апреля выдалась на удивление теплая и тихая, такая теплынь иногда случается поздней весной, когда в дверь настойчиво стучится лето. Разведчики шли в операцию налегке, в ватных фуфайках и брюках, на ногах — сапоги.

Катера пришли к месту, не однажды изведанному, недалеко от мыса Могильного.

Задача у отряда была следующая: на берегу не задерживаться, сразу же предпринять маршевый бросок к высоте 415,3 и к шести часам утра овладеть ею. Там держаться до тех пор, пока не последует приказ покинуть ее.

Сразу же после высадки произошла стычка с большим подвижным дозором врага. Она нарушила замысел командования. Когда группы, высаженные с катеров, соединились и оторвались от немцев, стало ясно, что добраться до цели к назначенному часу не удастся. Времени явно не хватало.

Разведчики вытянулись в цепочку, шли друг другу в затылок. Направление держали на юго-восток. Параллельным курсом двигалась вражеская рота. Немцы шли так, чтобы видеть разведчиков, но не попасть под их огонь. Они не обгоняли разведчиков и дорогу им не перекрывали. Видимо, были убеждены, что русские из их рук уже не выскользнут.

После высадки прошло четырнадцать часов. Высота 415,3 теперь виднелась отчетливо, но идти до нее надо было еще часа два, не меньше.

Командир отряда Инзарцев объявил привал. Минут пятнадцать отдыхали, но подкрепиться не успели. На тропе появился неприятель. Враги развернулись цепью, обрушили на разведчиков огонь из пулеметов и винтовок.

Инзарцев распорядился, чтобы каждый взвод выделил отделения прикрытия, остальным быстро уходить.

На виду у противника отряд устремился в сторону мыса Пикшуев, но, как только спустился в ущелье, снова повернул к высоте 415,3. Уловка ввела преследователей в заблуждение. Немцы двинулись к мысу Пикшуев. Тем временем разведчики шли в гору.

Вражеский пост на вершине сопки попытался было отстреливаться из пулемета, но вскоре немцы на высоте поняли, что вот-вот им перекроют узкую лазейку для отхода, бросили оружие и покинули вершину.

Разведчики оседлали высоту — часть задачи была выполнена.

Огляделись кругом: хороша высота! Окрестности на многие километры как на ладони, дороги от Титовки к Западной Лице и к мысу Могильному смотрятся, как на топографическом макете. Изучили все склоны — где, с какой стороны к ним можно подобраться. Все учли и заняли круговую оборону. Немцы через некоторое время попытались отбить высоту, но разведчики их быстро успокоили. Они притихли до утра.

Утром к немецкой роте подошло подкрепление. Врагов теперь было втрое больше, чем разведчиков. Они обложили высоту по подножию, но в бой не лезли. Это им было ни к чему. Русские в ловушке, под присмотром, тайком оттуда не выберутся...

К полудню подошло новое пополнение. Днем так припекало солнце, что снег таял, между валунами местами потекла вода. Но на другой день погода начала меняться, с моря потянул порывистый холодный ветер, снежная крупа стала бить по лицу острыми заледенелыми дробинками. Егери оживились, под покровом снежного вихря стали подбираться к вершине сопки. Весь день прощупывали отряд то по одному, то по другому склону.

Пока немцы гонялись за отрядом да осаждали его на высоте, на опустевший берег беспрепятственно высадилась бригада морской пехоты. Ее батальоны заняли левобережье губы Западной Лицы вплоть до мыса Пикшуев, продвинулись местами в глубь материка на восемь-десять километров. Немцам пришлось бросить против десантников резервы из-под Петсамо. От высоты 415,3 егери также не уходили, осаду не уменьшали.

Минули сутки, вторые... Время, которое отвели отряду для удержания высоты, давно прошло, а приказа оставить вершину и идти на соединение с бригадой морской пехоты все не было.

Командир отряда приказал беречь боеприпасы, собрал самых метких стрелков, старшим назначил Семена Агафонова, велел им немного сползти вниз, старательно замаскироваться в камнях, сделать удобные и надежные укрытия из валунов и постреливать в неосторожных и зазевавшихся осаждающих. Семен взял снайперскую винтовку, его напарник—вторую, двое прихватили оружие без оптических прицелов. Осторожно спустились пониже. Агафонов выбрал каждому сектор, помог укрыться. Потом влез в расщелину между камней сам, затаился. Ждать пришлось недолго. Какой-то нахальный егерь прошелся вдали даже не пригнувшись. Семен ссадил его. Попался еще один такой же, и тот отходил свое... Враги спохватились, стали беречься, но Семен набрался терпения, постреливал изредка и небезуспешно.

Весна и зима боролись, силились одолеть друг Друга. На третий день опять стало тепло, но к вечеру снег смерзся в ледовый панцирь. Сапоги скользили по насту, как на катке. Ночью прояснилось ненадолго, под лунным светом вся округа заиграла причудливым ледяным сверканием, а потом с моря налетела пурга, закрыла собой небо и море, все вокруг.

Истекали четвертые сутки, как отряд забрался на высоту. Наступление на Западной Лице застопорилось, немцы отбили первый натиск, бригада морской пехоты тоже застряла на прибрежном плацдарме. Между отрядом и флангом десанта зияла многокилометровая прореха. На холоде, на ветру отряд отбивался от окруживших его врагов, выполняя приказ.

На голой сопке укрыться от ветра и стужи было негде, все свободные от дозора ложились на снег вниз лицом, вихрь трепал одежду, как парус. Надо было как-то защитить людей хотя бы от пронизывающего ветра.

Никандров подсказал командиру, что эскимосы строят себе жилища из снега. Инзарцев ухватился за идею. Вскоре все, кто не был на вахте, сооружали снежные шалаши. Они слегка укрыли от ветра, но все равно люди все больше страдали от холода, сырости и неподвижности на голой вершине, которую со всех сторон полоскало ветром. На что уж закален и привычен к холоду был Никандров, но и он не уберегся от обморожения.

На шестые сутки отряду, наконец, разрешили прорвать кольцо окружения и пробиться на соединение с морскими пехотинцами. Враги держали их под обстрелом, стерегли все спуски. Прикрывать отход Инзарцев оставил Радышевцева и Никандрова. Когда весь отряд ушел с высоты и лощиной потянулся в сторону десанта, побежал догонять своих Радышевцев. Проскочил удачно. Вслед за ним собрался Никандров. Только он приподнялся, как пули защелкали по камням, взъерошили снег. Никандров залег. Стрелял пулемет с другой стороны ущелья. Подняться для перебежки нельзя — очередь сразу зацепит. Оставалось только ползти. Кинул взгляд туда-сюда. Чуть в стороне справа из снега выступает большой камень. Старшина оперся о него согнутой в колене ногой, изо всей силы оттолкнулся. На животе проскользнул по снегу до следующего валуна. Но почувствовал, что сверху его что-то задело. Когда добрался до своих и осмотрел рюкзак, увидел, что тот прошит очередью.

Отряд пробился к бригаде морской пехоты. Из семидесяти разведчиков более двадцати сильно обморозились, почти у всех от яркого весеннего солнца воспалились глаза, пострадало зрение. Никандров тоже попал в госпиталь, но выкарабкался, снова вернулся в отряд.

Осенью 1942 года, а точнее в сентябре, Александр Никандров и Семен Агафонов участвовали в десанте на южное побережье Мотовского залива. Эта операция стала для отряда одной из самых тяжелых.

Задача разведчикам была поставлена, казалось бы, не сложная: по возможности скрытно высадиться на берег, обеспечить спокойную высадку двум ротам морских пехотинцев, привести их в район мыса Могильного, где гитлеровцы имели мощный опорный пункт, помочь разгромить его. Место высадки разведчики хорошо знали, путь к мысу Могильному — тоже.

Разведчики на первом этапе операции свою задачу выполнили: скрытно сошли на берег, подали сигнал для высадки основных сил десанта. Но роты, состоявшие из неопытных, необстрелянных бойцов, почему-то были высажены не там, где намечалось. В результате одна заблудилась и в операции вообще не участвовала, другая пошла сначала не в том направлении и встретилась со своим авангардом — разведчиками — только через три часа, когда время, отведенное на операцию командующим флотом и командованием оборонительного района, уже кончалось.

Операцию предписывалось завершить к рассвету, а если все задачи не будут выполнены, свернуть ее, десантников снять. Но командиры, участвующие в десанте, получили от командования бригады морской пехоты другое указание — проводить операцию до полного выполнения поставленных задач.

...Уже рассвело, когда отряд и рота морских пехотинцев приблизились к мысу Могильному. Отряд спустился по восточным склонам в лощину, цепочкой направился к узкому перешейку, который отделял мыс от материка. Вот-вот должны были появиться в лощине и морские пехотинцы с пулеметами.

Головная группа отряда уже прошла через лощину, когда раздались залпы минометов, пулеметные очереди. Огонь мгновенно накрыл разведчиков, рассек отряд на несколько групп. Многие погибли, получили ранения. Те, что были застигнуты огнем на середине лощины, подняться уже не смогли... Разведчики пытались прорваться на выручку товарищам, оказавшимся в ловушке, пытались помочь раненым, которые остались на поляне в середине лощины, но это только увеличивало число жертв. Рота морских пехотинцев на помощь не пришла. И уцелевшие разведчики по приказу командира отряда отошли на восточные склоны и затем ушли вместе с ротой.

У восточного берега мыса огнем отрезало троих разведчиков: старшину 1-й статьи Александра Никандрова, краснофлотцев Горшкова и Панова. Когда им не удалось прорваться на мыс к головной группе, Никандров заявил, что пока их товарищи живы, они не имеют права уйти отсюда. Если уж погибнуть, то всем вместе.

До наступления темноты Никандров, Горшков и Панов, укрываясь за каменным бугром, прикрывали своих товарищей, оказавшихся ближе к оконечности мыса, от огня егерей, подобравшихся со стороны материка.

В сумерках увидели, как их товарищи вырвались с мыса и скрылись. Только тогда Никандров повел свою группу туда, где высадились прошлой ночью. Там надеялся найти кого-нибудь из отряда или из тех, кто высаживался одновременно с отрядом. Но на берегу и в море было пустынно. Заползли в расщелину, скоротали остаток ночи. Напрасно следили за морем и весь следующий день. Только вечером пришли два катера, сняли их. Потом катер прошел немного в сторону мыса Могильного и обнаружил на берегу еще одну группу. Восемь человек поднялись на борт. Это были разведчики, прорвавшиеся с мыса Могильного.

...Когда укрепления на оконечности мыса открыли огонь, головная группа отряда, которая уже прошла лощину, бросилась вперед, успела пробежать метров пятьдесят и укрыться за невысоким бугром, поросшим мхом и травой. Всего разведчиков оказалось здесь пятнадцать. Раненый командир взвода Шелавин передал командование старшине 1-й статьи Виктору Леонову.

Отрезанные от своих, разведчики держались целый день. Их обстреливали с оконечности мыса, к ним подступали со стороны перешейка. Их становилось все меньше.

К вечеру положение совсем осложнилось. Боеприпасов почти не осталось. Гитлеровцы, зная, что русские в темноте попытаются прорваться, подошли вплотную с материка, не считаясь с потерями, добрались до камней на западном берегу мыса, установили рядом два пулемета, стали беспрерывно поливать десантников настильным огнем, не давая возможности не только оказать сопротивление, но даже приподняться.

Положение было отчаянное. У одного из разведчиков, Николая Жданова, нервы не выдержали — он взорвал себя гранатой.

Леонову стало ясно, что ждать больше нельзя, хотя полная темнота еще не наступила. Он приказал Агафонову подавить пулеметы. Договорились, как будут действовать.

Когда пулеметная очередь, пройдя над разведчиками, чуть отклонилась в сторону, Леонов вскочил и начал выпускать по пулеметчикам последние пули из автомата. Те от неожиданности присели за камень. Семен тем временем успел добежать до валуна, с другой стороны которого затаились пулеметчики. Прижавшись к камню, достал гранату, выдернул предохранитель, подождал, когда вражеский пулемет изрыгнет очередную порцию огня, встал во весь рост, бросил гранату, упал плашмя. За валуном рвануло. Через мгновение Семен вскочил. Навстречу ему поднялся один из уцелевших егерей. Они схватились врукопашную. Тут подоспел Леонов. Вдвоем быстро расправились с гитлеровцами.

С помощью захваченного пулемета вырвались с мыса. Но в лощине опять наткнулись на засаду. Запуская осветительные ракеты, гитлеровцы начали вести прицельный огонь.

С той стороны, куда прорывались разведчики, тоже бил пулемет. Он находился чуть выше по склону.

Юрий Михеев попросил дать ему связку гранат. Собрали последние три штуки, связали их. Сам Юра этого сделать не мог — был ранен в левую руку.

— Я доберусь до вас, гады,— сказал Михеев. Он пополз, волоча раненую руку. Одна осветительная ракета сменяла другую. Приходилось на время замирать. Силы из-за ранения убывали. Но вот он каким-то чудом приподнялся, бросил гранаты, а сам, прошитый пулеметной очередью, рухнул ничком. Раздался взрыв, пулемет умолк.

Израненные, голодные ушли разведчики в темноту между сопок, неся попеременно командира взвода Шелавина. Вышли к тому месту, где прошлой ночью высадились. Залегли в низкорослых кусточках. Прождали остаток ночи и весь день. К вечеру услышали, как за прибрежным увалом кто-то выстрелил раз, другой, третий... Через некоторое время на краю откоса появился человек, постоял, посмотрел по сторонам, потом стал спускаться вниз. Когда подошел ближе, узнали Агафонова. ...На катере Семен рассказал, что ночью отстал и, не найдя своих, днем долго лежал в укрытии. Все время боялся, что уснет или потеряет сознание, и гитлеровцы возьмут его в плен. В сумерках пошел к берегу. Перед глазами ходили круги, ступал как в тумане. Тогда начал стрелять. Решил: пусть придут фашисты, схватится с ними в последний раз и погибнет с честью...

Семен не договорил. Голова его склонилась, он уснул. И остальных в тепле кубрика сморило сном. Не просыпались до самой базы...

После Могильного в отряд опять пришло большое пополнение. Новичков надо было учить разведке. Командиром одного из взводов назначили Александра Никандрова.

Все вновь пришедшие были моложе годами, их флотская служба только начиналась, но они были более грамотными, настойчиво постигали мудрость разведки.

В 1943 году разведчики стали ходить за море не только мелкими, но и большими группами, а то и всем отрядом.

Первый такой десант высадился на мыс Лангбюнес полуострова Варангер.

В конце 1943 года было замечено большое передвижение войск противника в Северной Норвегии. Чтобы выяснить, что там происходит, командованию понадобились пленные и документы. Добыть их поручили отряду особого назначения.

Было решено взять пленных на дороге. Но днем на побережье не высадишься, ночью же движение на дороге замирало. Следовало подойти к берегу с наступлением темноты, чтобы напасть на последнюю колонну автомашин.

В этой операции командиром одного из взводов был Александр Никандров.

...Катера из-за сильного волнения на море не смогли подойти близко к берегу. Пришлось идти к нему на шлюпках. Драгоценное время уходило.

— Навались на весла, на берегу не задерживаться, бегом к дороге,— скомандовал Виктор Леонов.

Он впервые самостоятельно вел отряд в столь дальний рейд.

Шлюпки почти одновременно выбросило на камни. На склоне сопки уже мелькали огоньки приближающейся колонны. А до дороги было далеко. Утопая в снегу, разведчики широкой цепью ринулись вверх по прибрежному откосу, чтобы успеть раньше колонны.

Машины уже спустились с сопки, ехали по ровной дороге. Леонов приказал на ходу.

— Никандров, принимай вправо, растянитесь вдоль дороги, пропускайте машины мимо себя, не стреляйте, лежите скрытно. Сначала Баринов бьет по головным машинам, потом вы. Подорвите заднюю машину, не дайте развернуться.

Свет фар все ближе. Но десантники успели вовремя, осталось минут пять-семь, чтобы расположиться в засаде.

За длинную заполярную зиму вдоль шоссе выросли высокие снежные валы, между ними машины шли как в коридоре, могли разъехаться только по одной в ряд. Разведчики залегли на валу, ближнем к морю.

Мимо Никандрова неторопливо проехал головной фургон, потом прокатил набитый чем-то доверху грузовик, опять пошли фургоны. Пропустили третью, четвертую, пятую машины... Наконец, последняя, у нее на прицепе — зенитное орудие.

В голове колонны гулко ухнула противотанковая граната, застрекотали автоматы. От взрыва такой же гранаты остановилась и задняя машина. Встала вся колонна, свет фар погас, из кабин и из кузовов посыпались на дорогу гитлеровцы.

Через двадцать минут все было тихо. Леонов прошел вдоль колонны, приказал Никандрову:

— Отправляй фрицев на катера, а шлюпки живо вернуть, скоро и нам уходить.

Отделение из взвода Никандрова увело пленных к берегу.

В кузовах двух машин лежали кожаные и парусиновые мешки с бумагами. Взяли их с собой. Машины подожгли, в ствол зенитки сунули заряд взрывчатки.

На побережье поднялась тревога. К месту происшествия спешили гитлеровские подразделения. Пришлось так же спешно, как и пришли, убраться с дороги. Вскоре были на катере.

В пути допросили пленных. Оказалось, что автоколонна перевозила штабное имущество зенитного полка, его сопровождала караульная команда.

Гитлеровцы потом писали в своих сводках, что русские высадили крупный десант. На самом же деле в этом бою участвовало чуть больше трех десятков разведчиков. И все благополучно вернулись на базу — не было ни погибших, ни отставших, ни раненых.

Было еще немало десантов, в которых побывали Александр Никандров и Семен Агафонов. О смелости Семена ходили легенды.

Когда командующий флотом адмирал А. Г. Головко спросил после десанта на мыс Крестовый, кто особо отличился, командир отряда Виктор Леонов первым назвал Агафонова. Семену было присвоено звание Героя Советского Союза.

Вскоре после этого молодой еще в те годы скульптор Лев Кербель вылепил бюст Агафонова. На плечи наброшена плащ-палатка, тесемки ее на шее затянуты не плотно, виднеются тельняшка и форменный воротник, на груди ряд орденов и Золотая Звезда. Бескозырка лихо заломлена на затылок, пышный чуб торчком вздыбился перед ленточкой.

Кажется, что Семен вот-вот усмехнется.

 

 


Мыс Крестовый

 

Петсамо... С первых дней войны название этого крохотного городка на севере в глубине залива замелькало в сводках, в газетах. Через Петсамо и Киркенес снабжался немецко-фашистский горно-стрелковый корпус. Сюда плыли из Германии и южной Норвегии большие и малые суда с военными грузами и живой силой для егерских дивизий, застрявших на фронте у реки Западная Лица. Противник постарался прикрыть Петсамо с моря, запечатать вход в залив для чужих кораблей. Гитлеровцы установили дальнобойные береговые батареи на обоих берегах у его горловины, перекрыли его бонами и противолодочными сетями.

Залив, примерно на полпути от горловины до Петсамо, перегораживает гранитная громадина — мыс Крестовый. Выступая большим отростком от восточного берега, он как бы перекрещивает зализ, заставляет его сделать крутой поворот на запад, образовав бухту Линахамари.

В военные годы вся оконечность мыса Крестового напоминала ощетинившегося ежа. У самого уреза воды находилась береговая дальнобойная батарея. На полпути от берега до вершины мыса на просторной ровной площадке располагалась зенитная батарея. Кроме того, там и сям в каменных нишах были установлены малокалиберные пушки, пулеметы.

Осенью 1944 года готовилось большое наступление по освобождению Заполярья. Тогда-то и возникла дерзкая, рискованная идея захватить Петсамо десантом с моря. Но для этого нужно было, чтобы замолчали не только береговые батареи в горловине залива, но и орудия мыса Крестового.

Задача по захвату мыса Крестового была настолько сложна, что ее решить было приказано разведчикам Северного оборонительного района под командованием И. П. Барченко-Емельянова и нашему Отряду особого назначения, которым командовал к этому времени лейтенант В. Н. Леонов.

Операция по захвату мыса Крестового готовилась в строжайшей тайне. О ней знали лишь очень немногие работники штаба Северного флота и Северного оборонительного района да командиры отрядов.

Мы — разведчики — только могли подозревать, что отряд готовят к какому-то чрезвычайно важному делу. Чувствовали это по напряженности и сложности занятий, которые с нами проводили.

Как-то под вечер с большой яйцеобразной высоты, где под толстым слоем камня и бетона замуровался штаб Северного оборонительного района, вернулись командир отряда Леонов и его замполит лейтенант Гузненков. И тут же последовала команда собираться в боевой поход.

Готовились к выходу в море не только мы. Едва лишь сгустились сумерки, по всему южному побережью полуострова Рыбачий из-под маскировочных сетей, из землянок выползли и пришли в движение тысячи людей. Все они потянулись к берегу, к причалам.

Предстояло наступление по многим направлениям. В том числе готовился штурм захваченного врагом еще в 1941 году хребта Муста-Тунтури, который отделяет полуострова Средний и Рыбачий от материка.

Полкам Северного оборонительного района предстояло высадиться на востоке от хребта — на побережье Мотовского залива, а бригаде морской пехоты — на западе— в губе Малой Волоковой, во фланг вражеским укреплениям.

Невелик перешеек, всего шесть километров, да взять его трудно. За три года на хребте Муста-Тунтури гитлеровцы возвели, как они не без основания считали, неприступную оборону. Особенно недоступны северные склоны хребта — со стороны Рыбачьего — они почти отвесны. В некоторые ячейки с огневыми точками враги спускаются на дежурство по веревочным лестницам. И только в одном месте природа как будто взорвала гранитный склон и усыпала его снизу доверху большими камнями. Штурмовать Муста-Тунтури в лоб можно только здесь. Ударом неприятелю во фланг, со стороны губы Малой Волоковой, можно помочь штурмующим, переключив на себя часть сил противника.

На причал отряд пришел, по обыкновению, под покровом темноты. Провожал нас член военного совета Северного флота вице-адмирал А. А. Николаев, который относился к разведчикам по-отечески, другого слова не подберешь.

Остались позади причалы, землянки. Нынешней весной и осенью отряд обитал в нескольких землянках да в двух домиках, чудом сохранившихся еще от довоенного времени. Перед этим квартировали в находящемся под землей большом минном складе, но случилось несчастье и наше жилище сгорело дотла с имуществом и боеприпасами. Полуодетые десантники успели вынести лишь оружие.

Идем Варангер-фьордом. Старательно прячемся от всякого чужого глаза и уха: моторы переведены на подводный выхлоп, сигнальные огни погашены, радиопереговоров никаких. Погода словно заодно с нами: пурга надела шапку-невидимку на катера.

Подошли к месту высадки — на берегу Малой Волоковой губы между заливом Петсамо и хребтом Муста-Тунтури. Матросы выбросили сходни. Концы их не дотянулись до берега, плюхнулись в воду. Мы бегом ссыпались по ним. Кое-кого ополоснуло накатной волной, кто-то поскользнулся на валунах, окунулся в воду. Не без того.

Высадились отряды поблизости друг от друга, но пошли не рядом, на всякий случай разделились, мало ли что непредвиденное встретится в пути. Выйти к намеченной точке предписано одновременно завтрашней ночью.

Еще на берегу оделись в белые маскхалаты. В халате шагать неудобно, он заледенел, покрылся корочкой, топорщится, шебаршит, сразу в нем становишься широким, неуклюжим.

Где-то после полуночи небо к востоку от нас вдруг осветилось гигантским заревом. Следом донеслось раскатистое громыхание, будто разразилась неурочная, не ко времени, гроза. Это обрушили свой огонь на участок прорыва вражеской обороны на хребте Муста-Тунтури более двухсот береговых орудий и минометов. Их поддерживают сотни бомбардировщиков и штурмовиков, корабельная артиллерия.

Мы вздохнули с облегчением, врагам теперь не до нас, кто из них подумает искать русских далеко позади себя...

Всю ночь шли без помех. Путь нам совсем не знакомый, в эти места за всю войну ни разу не высаживались.

Метель не утихает. Бредем, утопая в снегу по колено. Как ни скользко, стараемся идти по нижним склонам сопок — в лощинах еще не промерзшие болота и не покрытые льдом озера.

Торная тропа, которую мы оставляем за собой, петляет между валунов, огибает топи, отыскивает перешейки между озер, а они тут бессчетны, каждое надо миновать. Километры отмериваются и набегают незаметно. Посмотришь по карте — путь кажется почти прямым, а на самом деле проходим чуть ли не вдвое больше.

До утра оторвались от места высадки километров на десять. Как рассвело — залегли, затаились меж камней.

С моря подул нагретый Атлантикой ветер, потеплело, заморосил дождь. Снег стал быстро таять, местами потекли ручьи. Лежать сыро и холодно. Чтобы хоть немного разогреться и размяться, лежа и полусидя делаем гимнастику.

Только надвинулись сумерки — осенний день на севере короток — опять пошли к нашей цели.

Груз на плечах становится все ощутимее. У каждого в рюкзаке за спиной — пятисуточныи паек, полные диски с патронами, до десятка гранат, пачки патронов, за голенищами магазины к автоматам. Кроме того, автоматы и пулеметы тоже на себе. Несмотря на весь этот груз, нельзя терять подвижности, быстрой реакции, надо следить за всем, что вокруг делается, быть готовым в любую секунду к столкновению с врагом.

Вечер был на исходе, когда отряды вплотную приблизились к Крестовому. Теперь нужно было прокрасться как можно ближе к вражеским батареям.

В кромешной темноте стали спускаться с крутого утеса. Скользкая, мокрая каменная стена. Местами спускались вниз по канату. Прошли через узенькую лощину. Полезли на почти отвесный подъем. Карабкались на него живой лесенкой: один взбирался другому на плечи, находил какой-нибудь уступ, влезал на него, а потом с помощью веревки помогал товарищу подняться наверх. Вышли на гребень последнего кряжа. Отсюда угадывался залив. Осталось спуститься. Где-то внизу и совсем рядом находилась цель.

Западный склон кряжа оказался не легче и не положе того, по которому только что взобрались. Спускались на канатах, но их для всех не хватало. Поэтому приходилось пользоваться таким способом. Моряк, ухватившись руками за какой-нибудь выступ, повисал над обрывом. Другой сползал по его спине и, нащупав ногами опору, принимал товарища на руки. И ни один не упал, не грохнул оружием о камни, не загремел железными банками с патронами.

Вплотную прижались к гранитной стене, по которой только что спустились. Прежде чем отойти от нее, надо оглядеться. В темноте смутно угадывалась обширная ровная поляна. Края ее были скрыты ночным мраком.

Шепотом, с уха на ухо последовала команда: можно прилечь, кому невтерпеж,— укрывшись палаткой, перекурить, разговоров никаких. Командиров взводов, помощников, командира по оперчасти Федора Змеева, замполита Ивана Гузненкова командир отряда позвал к себе. Укрывшись плащ-палатками, они развернули карту , включили фонарь. Сориентировались. Выходило, что отряд у цели — под самым носом у врага.

После отдыха наш отряд растянулся цепью: взвод Никандрова шел слева, а Баринова — справа.

Сделали сотню или две осторожных шагов вперед когда все вдруг сразу ожило и встревожилось.. Это немецкий часовой обнаружил приближение отряда, нажал на кнопку сигнала тревоги.

Треснули первые выстрелы, затарахтели очереди из автоматов.

Проскочили шагов двадцать-тридцать — наткнулись на проволочное заграждение. Навстречу с пригорка, из-за железной паутины, дробно застучал пулемет.

Ночная темень озарилась вспышками осветительных ракет. В их ярких всполохах видно, как наши бросают на колючие спирали фуфайки, палатки. Стальная щетина затрезвонила— гитлеровцы увешали ее банками, какими-то погремушками. По настилу из фуфаек, палаток длинноногий замполит Иван Гузненков быстрее всех преодолел препятствие. За ним лезут другие. Разглядели, что спираль Бруно растянута между железных треног, а они без крепления поставлены на гранитную твердь скалы. В мозгу молнией сверкнуло решение: оторвать треногую стойку от скалы и поднять ее. Это сделал наш силач Иван Лысенко. В образовавшийся лаз один за другим ныряют разведчики. Пролез и я. Гитлеровский пулеметчик в вспышках ракет разглядел Ивана, повернул ствол пулемета в его сторону, пустил несколько очередей. Иван оседает, опускается на одно колено, но все еще держит стойку. Силы его убывают, он торопит товарищей.

За проволокой на Ивана не оглядываемся, торопимся вперед. Чуть левее, из каменной ячейки, заливается очередями пулемет. Бросаем туда гранаты. Пулемет умолкает.

С разбегу выскакиваем на край обрыва. Внизу, на ровной большой площадке в орудийных двориках, сложенных из камня и забетонированных, видим четыре орудия. Два из них уже повернуты в нашу сторону, возле них суетится прислуга, подтаскивает снаряды, к остальным по ходам сообщения бегут солдаты.

Только я хотел выпустить очередь из автомата, как ближнее орудие полыхнуло выстрелом. За ним грохнуло другое. Снаряды разорвались поблизости.

Шарахнулись вправо. Пушки меж тем стреляют и стреляют. Пламя вспыхивает настолько близко, что казалось, будто оно стегает по глазам.

Пригорок, куда мы отбежали, не столь отвесный. Присел и мигом скатился вниз. За мной таким же манером съезжают остальные ребята из нашего взвода. Ползком и перебежками начинаем подбираться к ближайшему орудию зенитной батареи.

С другой стороны к ней по пологому склону спустился взвод Никандрова. Агафонов первый прыгнул в ход сообщения, на повороте бросил вперед гранату, на бегу выпустил несколько очередей из автомата, ворвался в орудийный дворик, где на бетонном фундаменте была установлена пушка. Из другой траншеи выскочили подоспевшие по тревоге трое или четверо артиллеристов.  Семен сразил их автоматной очередью, подскочил к орудию. Следом на орудийный дворик вбежали еще несколько моряков. Одна из пушек была захвачена.

Тем временем человек десять из нашего взвода проскочили в непростреливаемый сектор, куда снаряды не попадали, тоже прорвались в ходы сообщения, а по ним, поливая перед собой путь автоматными очередями,— к пушке. Артиллеристы не выдержали, бросились наутек. Орудийный дворик мы забросали гранатами, пушку взяли. Потом устремились к следующей. Вперед летели гранаты, раздавались автоматные очереди. С другой стороны к нам приближался взвод Никандрова.

Рывок, другой — и все орудия захвачены, зенитная батарея в наших руках. Фашисты откатились вниз по склону, сколько их там — мы пока не знаем, но скорее всего — немало. Убитых врагов почти не видно, гарнизон не уничтожен, у него отобрали только пушки. На краю площадки, откуда начинался спуск к заливу, артиллеристы залегли, стали отстреливаться из карабинов и автоматов. Разведчики сбили их, погнали вниз.

Агафонов преследовал одного из егерей до самого берега. Тот отстреливался, перебегая от камня к камню, потом затаился за валуном — у него кончились патроны. Семен, ругаясь, словно завязывая замысловатые морские узлы, кричал фашисту, чтобы тот бросил оружие и сдавался. Егерь в ответ кинул гранату.

— Я тебе покажу кузькину мать, я тебя научу кланяться,— еще больше рассердился Агафонов и пустил пулю над головой врага. Тот не выдержал, вскочил и кинулся в воду. Семен бросился за ним. Егерь замахнулся гранатой. Агафонов выстрелил еще раз. Первое замешательство у немцев прошло, они опомнились, невдалеке от землянок, на спуске, обращенное к заливу, заняли оборону. Мы тоже укрылись за валунами и ответили гранатами и изрядными очередями. С той стороны огонь поутих.

Когда перестрелка прекратилась, собрались у захваченных орудий. Командир стал выяснять потери. Прошли всего считанные минуты, как мы кинулись на штурм, а уже погибло семеро разведчиков. Убит командир нашего взвода Анатолий Баринов. Он пришел в отряд в первые дни войны, сейчас таких у нас осталось совсем немного. Когда-то служил пограничником. Он старше большинства из нас, ему было за тридцать. С год назад выхлопотал в базу жену, приехала она с двумя сыновьями. Как-то мы принесем ей трагическую весть...

Леонов приказал мне принять командование взводом.

Иван Лысенко, как стоял под пулеметными очередями с поднятой в руках стойкой, так и упал весь изрешеченный, не выпустив ее из рук. Ребята вызволили его из-под проволоки. Теперь он лежит на полянке возле пушек.

Немного не добежал до орудий Саша Манин, наш комсорг, в атаке скосило его очередью. Круглолицый и русоволосый Манин был настолько честен и прямодушен, что казалось, ему даже незнакомы такие понятия, как лукавство, неискренность. Так посмотрит, бывало, своими серо-голубыми глазами, что у самого заядлого травилы и обманщика язык присохнет к гортани, не повернется морочить голову этому доверчивому как младенец парню.

Погиб Володя Фатькин. И лицом был хорош, и статью этот веселый и добрый рязанский парень. Лежит он сейчас на земле, широко распластав руки.

Накрыло близким разрывом снаряда Павла Смирнова. В этот поход он шел, словно предчувствуя близкую гибель. Не отвечал на задорные шутки на привалах, грустил, молчал, присев в сторонке. Осталась у Павла в Полярном вдова с маленькой дочуркой.

Убит отрядный фельдшер лейтенант Луппов. Он прослужил в отряде всего несколько месяцев.

Смерть настигла и краснофлотца Ивана Рябчинского.

И раненых у нас давно столько не было. Прострелена правая рука у офицера оперчасти Федора Змеева. Она у него теперь на перевязи, автомат держит в левой. Говорит, что и левой он еще врежет фашистам. Чернявый, цыганского типа, веселый, он не поддается боли, задорно скалится белозубой улыбкой.

Ранен парторг Аркадий Тарашнин. У него не первое ранение. Осенью 1942 года с трудом вынесли его с чужого берега, перед этим пролежал зимой в снегу возле  неприятельского опорного пункта больше полусуток. Крепкой, выносливой натурой наделила его родная вятская сторонушка, но сейчас так прихватило, что лежит, 1 закрыв глаза и сцепив руки от боли.

Бежали рядом в атаке друзья Павел Колосов и Михаил Калаганский. Пулеметная очередь прошлась по ним, обоих остановила на бегу, к счастью, не затронула ни кости, ни внутренности. Еще повоюют.

Царапнула пуля по шее Николая Мальцева. Ходит с забинтованным горлом, к лежачим раненым идти отказался, просит оставить его во взводе.

Пока оказали помощь раненым, совсем рассвело. На том берегу залива стали видны причалы, дома, а на окраине — огромные бензобаки.

Осмотрели захваченные пушки. Они в исправности. Наши артиллеристы быстро смекнули, как с ними обращаться.

Зарядили одну пушку и пустили снаряд на ту сторону залива. Засекли взрыв возле складов с горючим. Снова прицелились и беглым огнем выстрелили через залив из всех орудий. У бензобаков, на причалах, еще в двух-трех местах засветились и стали увеличиваться языки пламени. Занялись пожары. Они продолжались весь следующий день.

На том берегу сообразили, что зенитная батарея на Крестовом захвачена, и вскоре обрушили на нас свой огонь. Возле орудийных двориков стали рваться снаряды крупного калибра. Стреляла батарея тяжелых пушек, упрятанная гитлеровцами в глубине скалы. Пушки выкатывались вперед по рельсам, делали залп-другой и снова скрывались в туннеле. А от причалов в помощь гарнизону Крестового отошли несколько катеров и шлюпок с солдатами.

Леонов приказал двум отделениям разведчиков отправиться к берегу, чтобы или заставить гитлеровцев повернуть обратно, или расстрелять их при высадке. Противник тоже не собирался бросать свой десант на произвол судьбы—снаряды на Крестовом стали рваться все чаще.

Одно отделение выполнило свою задачу — повернуло катер и шлюпку назад. Но другое пробиться к берегу не смогло из-за плотного огня с другой стороны залива. Часть фашистского десанта все-таки высадилась. Здесь опять отличился Агафонов. Он сумел пробиться почти к самому берегу, скосил еще трех десантников.

Разрывы вражеских снарядов загнали разведчиков в орудийные дворики, в другие укрытия. Гитлеровцы стянули все свои силы, подобрались ближе и стали обстреливать разведчиков из автоматов и пулеметов.

На позиции батареи оставаться стало опасно. Пришлось вынуть замки из орудий и покинуть батарею.

Где ползком, где перебежками уходили вверх по склону. Основная трудность — вынести раненых. Вражеские снаряды не отстают — рвутся на поляне, на склоне, сыплют осколками.

Минут через двадцать-тридцать преодолели гребень, укрылись на обратном его склоне. Сюда ни снаряды, ни пули не залетают. А позиция батареи у нас перед глазами, до нее достают даже автоматы. Батарейцы к пушкам беспрепятственно не подберутся.

Раненых уложили на небольшой полянке.

Разговорился с Гришей Тихоновым, который доставил раненого Михаила Калаганского. Михаил — человек крупный, тяжелый. Нелегко было ползком тянуть его в гору, да еще под обстрелом. Гриша взмок, едва переводил дух. Остановился передохнуть. Видит, впереди кто-то прячется за камнями. Оставил раненого, пополз к камням. Оказалось, притаился гитлеровец. Навалился на него сзади, подмял под себя, отобрал карабин. Показал, чтобы тот полз вместе с ним. Вернулись к Калаганскому. Тихонов взвалил пленному на спину раненого, сам взял два автомата и карабин, и опять поползли вверх. Теперь каждый из них на своем месте: Тихонов — в своем отделении, Калаганский — вместе с другими ранеными, пленный — под охраной.

С противоположного берега залива после небольшой паузы снова в нашу сторону полетели снаряды. Под их прикрытием к нам стали приближаться гитлеровцы. Теперь они уже не мечутся в беспорядке, как ночью, а стараются охватить нас с обоих флангов. Но сил у них маловато, для «клещей» явно не хватает.

С левого края дозорные донесли, что около двух взводов противника намерены пересечь гребень и выйти нам в тыл. Мы увлеклись удержанием позиции со стороны батареи и упустили из виду, что со стороны материка совершенно не прикрыты. Егери могут подойти сзади и окружить нас. Чтобы этого не случилось, Леонов приказал мне взять полвзвода и перекрыть входы и выходы с Крестового со стороны материка.

— Чтоб ни одна мышь не проникла на мыс и ни одна не выскользнула с него,— предупредил меня командир.

Мы добежали до крайней высотки и растянулись полукольцом по макушке. И как раз вовремя. Увидели, что на нее взбираются гитлеровцы. Начали обстреливать их из автоматов. Враги не выдержали, откатились вниз, залегли. Мы тоже укрылись за камнями, стараемся не поднимать головы. Стреляем лишь в том случае, если заметим у противника какое-то движение.

Патронов остается все меньше. Приказал, чтобы перевели автоматы на одиночные выстрелы и стреляли только прицельно. Время еще светлое, почти полуденное, скрытно подобраться к нам не так просто. Но такая перестрелка нам не выгодна, так как патронов взять больше негде, а у гитлеровцев их наверняка хоть завались. Надо что-то предпринимать, как-то заставить врагов отойти.

Леонов по радиосвязи запросил командование поддержать нас с воздуха. Прилетела шестерка «ильюшиных», обстреляла и посыпала бомбами скаты, на которых укрылись гитлеровцы. Только скрылась из виду, появилась другая и снова отутюжила вражескую позицию. На душе у нас повеселело. А тут еще из-за сопок вынырнула пара «бостонов» и сбросила на парашютах боеприпасы и продовольствие. Мы совсем ожили. Пальцы забегали словно по клавишам, укладывая патроны в опустевшие диски и магазины. Чехлы на поясных ремнях опять полны. Зенитчики затаились, притихли, стараются не обнаруживать себя, местами откатились вниз по склону, ближе к воде.

Леонов решил, что момент настал выгодный — фашисты в растерянности, озабочены, как бы удержаться и выжить, теперь можно попытаться вновь овладеть позицией зенитной батареи.

Тщательно рассчитав бросок, по команде рывком скатились к пушкам, захватили их. Гитлеровцы не стали особенно цепляться за позицию, отстреливаясь, чтобы не подпустить нас вплотную к себе, отступили вниз.

День подходил к концу, стало темнеть. Командир отряда сказал, что ниже не полезем, нечего терять людей, мы свое дело сделали — батареи стрелять не будут, а гитлеровцам вряд ли до нас и до пушек, небось, думают, как бы целыми убраться с Крестового.

Из темноты снизу донесся зов о помощи. Кто-то кричит по-русски. Кинулись было бежать на голос, но потом опомнились — не попасть бы в засаду. Послушали сначала, с одного ли места зовет голос. Только после этого я отправил группу ребят на поиски. Предупредил, чтобы действовали осторожно.

Вернулась группа через полчаса. В кустах на склоне, ведущем к воде, нашла Михаила Колосова. Ранило его еще утром, когда отражали десант с того берега залива. Пуля попала ему в левый глаз. Когда пришел в себя — никого из своих поблизости не оказалось. От потери крови обессилел, ползти не мог. Пролежал до темноты, стараясь не стонать. Только когда стемнело, стал звать своих.

Позднее, ночью, из той же лощины вытянули на палатке Сергея Воронина. Утром, после захвата батареи, когда в азарте торопились настичь растерянных врагов и местами почти загнали их в воду, Сергею перебило ногу. Пуля раздробила кость. Матрос остался на полосе между своими и чужими. Пробовал ползти, но сил не хватило. Когда гитлеровцы ударили по отряду, расположившемуся на артиллерийской позиции, и пошли в атаку, несколько егерей оказались невдалеке от Воронина. Сергей обстрелял их из автомата. Бежавшие залегли, выпустили в его сторону автоматные очереди, бросили гранату. Сергея ранило еще раз. Матрос лишился сознания, затих. Только вечером, собрав последние силы, позвал на помощь.

...Нависла кромешная тьма. Даже верхушки сопок не видны на фоне небосвода. Ни огонька, ни звездочки, ни светлого пятнышка. Немцы затаились — не шевельнутся, ни звука, ни выстрела. На другом берегу залива тоже тихо и темно. Оттуда даже не прощупывают прожекторами вход в залив. Мы тоже стараемся себя не обнаруживать.

Разведчики отряда И. П. Барченко-Емельянова днем по восточному берегу Крестового подобрались к береговой дальнобойной батарее и теперь, ночью, как только стихло кругом, подползли к пушкам на расстояние одного броска, поднялись в атаку и захватили орудия. К ночи полными хозяевами Крестового стали разведчики.

Усталость свинцовой тяжестью наполняет тело. Ноги стали непослушными, с усилием отрываешь их от земли и переставляешь, они цепляются за валежник, за камни и корни. Дремота смыкает веки. С трудом заставляем себя всматриваться в темноту, прислушиваться к малейшему шороху. Бодрим себя куревом, то и дело посасываем свои трубки.

Где-то около полуночи залив Петсамо внезапно ожил. Голубоватые сполохи прожекторов заметались по воде. То тут, то там их свет выхватывает из темноты катера. С берега к ним устремляются трассирующие пулеметные очереди и шрапнельные снаряды, которые, разорвавшись, разбрасывают искрящиеся осколки. От воды к берегу тоже дугами нависли трассы крупнокалиберных автоматов.

Два катера прошлись вдоль берега и протянули за собой дымовую завесу. Остальные вошли в нее и устремились к причалам Линахамари. Еще несколько мгновений, и на них высадился десант, дорогу ему открыли мы, захватив батареи Крестового.

Немцы возле нас совсем затихли, не только не стреляют, но как будто не ходят и не шевелятся. Однако командир отряда предупредил нас через связного, что гитлеровцы могут попытаться пойти на прорыв, будут искать путь к своим войскам на материке. Поэтому приказал стеречь выход с Крестового неослабно.

До утра продержались без тревог. Лишь изредка кто-нибудь из наших стрелял, когда казалось, что кто-то шевельнулся. С той стороны иногда тоже отвечали очередью.

На рассвете туда, где Крестовый своим корнем приклеился к материку, подошли морские пехотинцы: на соединение с нами прорвались головная рота бригады морской пехоты.

На Крестовом они засиживаться не стали. Сели на подошедшие катера и переправились на другой берег залива, на помощь десанту, который высадился ночью. Вместе с ними ушел в Линахамари и Леонов со взводом Никандрова и половиной моего. Разведчиков затребовал на подкрепление десантному батальону прибывший туда командующий флотом.

Мне с двумя отделениями было приказано удерживать Крестовый. Кроме того, Леонов распорядился прочесать полуостров, выкурить из всех щелей и укрытий притаившихся гитлеровцев. Как только началось прочесывание, отовсюду стали вылезать и сдаваться в плен понурые, с опущенными головами вражеские артиллеристы. Их набралось около девяноста человек. Пленные сказали, что командир зенитной батареи был убит еще во вчерашнем утреннем бою.

Чтобы стеречь пленных, нести службу возле батарей и следить за входом на мыс, людей не хватало. Пришлось тем, кто легко ранен, поручить наблюдение за вражескими солдатами.

Около полудня катер доставил на Крестовый командующего флотом адмирала А. Г. Головко. Он был в матросском бушлате, в шапке, на плечах — накидка, брюки заправлены в высокие сапоги. Обошел место недавнего боя, позиции батарей. Поблагодарив нас за захват Крестового, сказал:

— Молодцы, хорошо справились с делом, чистая работа. Всех надо наградить. Это подвиг не одного, не многих, тут подвиг всех, всего отряда.

Долгие годы на мысе Крестовом сохранялись следы прошедших здесь боев. Торчали остовы блиндажей и землянок, высились башенки пулеметных гнезд. Колючая проволока клубками лежала на граните, под нею ржавели трехлапые стойки... Теперь военные укрепления частью срыты, частично уничтожены временем. Испытание им выдержали только бетонированные дворики зенитной батареи. Если смотреть на них сверху, то кажется, что кто-то огромным циркулем размечал для них место на площадке. Диаметр каждого — примерно в два десятка метров. В четырех стояли когда-то орудия, в пятом — Центральном, располагался пункт управления.

Чуть ниже этой площадки — белый памятник: два воина склонили головы над павшими. На постаменте — фамилии похороненных здесь моряков-разведчиков.

Белый монумент словно маяк указывает проплывающим мимо кораблям и судам место славного боя, тревожит память, не давая забыть о совершенном здесь подвиге.

 

 


Последний десант

 

Подходил к концу октябрь 1944 года. После разгрома немецко-фашистских войск на Западной Лице, у Кариквайвиша, на Муста-Тунтури, в Линахамари и у Петсамо заполярные корпуса и дивизии не давали противнику ни передышки, ни остановки. Сдержать напор наступления враг уже не мог. Ему пришлось отдать Киркенес и уходить по норвежским дорогам дальше на запад.

Что делают захватчики далеко за фронтом, с какой стороны посильнее и побольнее по ним ударить? На эти вопросы, поставленные командованием, предстояло дать ответ Отряду особого назначения.

Отряд разделился на две группы: меньшая должна была выброситься на Варангер близ Вадсё с воздуха и подготовить на берегу место для десанта с моря, а большая — высадиться на это место.

Хмурой осенней ночью наш отряд на двух катерах отправился в море. Холодный крупный дождь еще не успел погасить волну, что вздыбил и разогнал за несколько дней штормовой ветер. Парашютная группа была выброшена на двое суток раньше, но на связь почему-то не вышла.

К норвежскому берегу подошли в полуночный час. Условного сигнала парашютистов не увидели, сколько ни вглядывались в кромешную тьму. Ждать не имело смысла, надо было высаживаться.

Катера несколько разошлись друг от друга, чтобы в случае засады на берегу разведчики не попали в ловушку всем отрядом, крадучись приблизились к берегу, выбросили сходни. Через минуту прибрежные камни спрятали высадившихся.

Берег оказался безлюдным. Разведчики вскоре собрались и по команде командира направились в глубь полуострова, на плато, куда прыгали воздушные десантники. Раз они не встретили отряд, значит, что-то случилось, следует их искать. Только под утро оказались на месте.

Как только небо стало сероватым от предутреннего рассвета, отряд развернулся цепью и стал прочесывать плато. Часа через два нашли троих десантников — Сергея Григоращенко и двух норвежцев-радистов.

— Вы только и есть от всей группы? — спросил у Григоращенко командир отряда Виктор Леонов.

— Да, трое...

— А остальные где?

— Не знаем. Командир погиб. Остальных не видели.

— Расскажи все по порядку,— попросил Леонов.

...В полете командир группы капитан 3 ранга Лобанов объяснил задачу: им предстоит высадиться на плато, севернее Вадсё, выйти на побережье, выяснить, есть ли в мелких селениях оккупанты, много ли их. Если крупных вражеских частей поблизости нет, корабли охраны не бороздят возле берега — подать сигнал на высадку с моря основной части отряда. Лобанов показал на карте, где собраться, если ветром разнесет далеко друг от Друга.

Летели часа полтора. В небе поблизости стали рваться зенитные снаряды. Командир экипажа не стал рисковать людьми, повернул назад. После приземления разведчики остались в самолете. Командир группы вернулся через полчаса, сообщил, что из штаба флота приказали высадить группу во что 6ы то ни стало, зенитный огонь обойти стороной. Снова взлетели.

Около половины четвертого утра приблизились к цели. Сперва прыгнули Агафонов, Пшеничных и Зубков. За ними — Лобанов. Затем Сергей Григоращенко столкнул в люк груз, выпрыгнул сам.

Когда Сергей коснулся ногами земли, не устоял, заскользил куда-то вниз, ударился о камни. Ветер тащил его за парашютом, бил о валуны. Кое-как дотянулся до голенища, вытащил нож, отрезал стропы, встал. Осмотревшись, увидел, что слева и справа — крутые гранитные склоны ручья. Пошел искать пологий скат. Когда выбрался на плато, понял, что ветром его отнесло от первой тройки не менее чем на километр.

Прежде чем искать остальных, надо было найти мешок с боеприпасами и продовольствием. Сергей сделал шаг-другой и вдруг ощутил такую острую боль в ногах и пояснице, что даже присел. Это дали себя знать ушибы, которые сгоряча не почувствовал. Стал чуть ли не ползком обыскивать округу. Минут через сорок руки наткнулись на мешок.

Небо на востоке стало светлеть. Полежал, перекурил, размышляя о том, где искать своих.

Хорошо замаскировав груз, Сергей отправился в путь — к условленному месту сбора. Шел от камня к камню, стиснув от боли зубы. Когда впереди увидел белый купол парашюта, пополз к нему. Приблизившись почти вплотную, приподнялся, чтобы посмотреть, и сердце дрогнуло. На большом замшелом камне неподвижно лежал командир группы Лобанов. Не было никаких сомнений, что капитан 3 ранга мертв.

Григоращенко закурил, стал думать, что делать дальше. Вдруг краем глаза правее себя увидел, как мелькнул и скрылся за камнем человек. Несмотря на мучительную боль, броском распластался возле валуна, мгновенно нацелил в сторону опасности автомат. Но человек, скрывшись за камнями, больше не показывался. Оглянулся назад — через расщелину между валунов на него уставилось дуло автомата. Автомат наш — ППШ, не шмайсер. Изо всей силы заорал в ту сторону:

— Вылазь, я Сергей!

Человек с автоматом поднялся в полный рост. Григоращенко узнал радиста-норвежца. Тот крикнул по-норвежски, из укрытия вышел норвежец. Это был второй радист.

Втроем стали обсуждать, что делать. Хуже всего было то, что в момент приземления повредило рацию. Радисты долго ее ремонтировали, но смогли добиться только односторонней связи. Передали на базу, что с ними случилось, что будут продолжать поиск остальных товарищей, но ответной радиограммы принять не смогли.

День разыгрался, выглянуло солнце. Достали из планшета карту, сориентировались. Выходило, что сели сравнительно недалеко от того места, которое было намечено для сбора парашютистов. Решили пока никуда отсюда не уходить, в надежде, что подойдут остальные. Тем более, что Сергей идти почти не мог.

Весь день норвежцы искали остальных, но напрасно. Когда стемнело, вернулись к Григоращенко.

На рассвете радист, что лежал в дозоре, заметил, как в их сторону катится длинная людская цепь. Разбудил товарищей. Приготовились к бою. Но когда цепь приблизилась, узнали своих...

Как ни торопило время, а выяснить судьбу остальных воздушных десантников надо было непременно. Леонов приказал возобновить поиск. Весь день мы методически обследовали окрестности. Только в сумерки возвратились к тому месту, где нашли Григоращенко и радистов.

После недолгого отдыха разложили по рюкзакам боеприпасы и продукты, выброшенные с самолета, завернули в парашют тело капитана 3 ранга Лобанова и пошли берегом ручья к побережью. Тело Лобанова несли на плечах.

На привале связались по радио с базой, сообщили о безуспешности поисков. В ответ было приказано в короткий срок выяснить обстановку на побережье в районе Вадсё и донести.

Это значило, что к берегу надо было идти ускоренным маршем.

На высоком сухом месте похоронили Николая Лобанова. Холмик обложили камнями, на большой каменной плите кинжалами выдолбили фамилию русского морского офицера, отдавшего жизнь на земле Норвегии.

Около полуночи вышли к небольшому поселку Кумагвер, находящемуся между Вадсё и Вардё.

В селении ни движения, ни огонька. Но вид у поселка жилой. Никаких следов заброшенности или запустения. Скорее всего, жители глубоко спят после дневных забот и тревог.

Выставили дозоры на шоссе по обоим концам селения. Подошли к ближнему дому, постучали. Открыла женщина средних лет. Не испугалась, не закричала, не захлопнула дверь перед незнакомыми людьми с оружием. Норвежки умеют владеть собой.

Объясняем, что мы — русские, спрашиваем, нет ли в поселке немцев. Дверь распахивается настежь, хозяйка ведет нас в дом.

Вскоре в комнату вошли еще три женщины: две молодые и пожилая — но прямая, крепкая. Молодые одеты в брюки и пушистые пестрые свитера, на плечи накинуты не то шали, не то пледы.

Мы поздоровались, сказали, кто мы и зачем пришли, попросили согреть воды.

Старшая из женщин вышла и через некоторое время привела троих сыновей и мужа. Теперь все взрослые большой рыбацкой семьи были в сборе.

Женщины начали хлопотать у плиты, кипятить воду. С мужчинами раскурили по трубке. Табак у нас ароматный, настоящий трубочный. Наши собеседники табаком' довольны, хвалят его, благодарят за удовольствие. Говорят, что они много лет не курили такого вкусного табака Спрашиваем хозяев, что знают они о немцах, слышали ли о наступлении советских войск на севере, опасно ли идти по дороге до Вадсё.

Беседуем с помощью нашего переводчика Туле, бойца норвежского Сопротивления.

Узнаем, что норвежцы ждали нашего появления со дня на день. Как ни карали оккупанты за слушание радиоприемников, правдивые вести из-за моря доходили не смотря ни на что. К тому же норвежцы в последние дни видели, как от Вардё к Вадсё безостановочно шли немецкие колонны машин.

Наши собеседники полагали, что из Вардё оккупанты ушли. За вчерашний день по дороге оттуда не прошел, не проехал ни один немец. Но точно они не знали — телефон не работает, столбы повалены, провода оборваны. Остановились немцы в Вадсё или ушли дальше — им тоже неизвестно. Но откатывались в сторону Вадсё.

Пока беседовали, в комнату набилось полно народу. Это приходили все новые и новые соседи. Все хотели своими глазами повидать пришедших уже в открытую русских, узнать от них достоверные вести с фронта.

Пьем горячий чай и рассказываем о том, какой погром устроен оккупантам здесь, на севере, что нынешней осенью наши войска очистили от немецко-фашистских захватчиков всю советскую землю, что Красная Армия переступила границы некоторых соседних государств.

О десантниках, высадившихся позавчера с воздуха, поморы ничего не говорят. Нет сомнения, что тут они не появлялись, искать их надо где-то в других местах побережья.

О том, что случилось с остальными, узнали, когда вернулись в базу.

...Андрей Михайленко прыгал последним. Как только повис под куполом парашюта, обратил внимание, как быстро сносит его в сторону. При приземлении его так ударило о камни, что он потерял сознание.

Когда пришел в себя, ощупал руки, ноги — кости были целы. Но ссадин и ушибов было много. Поднялся, собрал парашют, зарыл его. И пошел в ту сторону, где, по его разумению, могли оказаться остальные. Никого не нашел, не увидел ни одного следа. Понял, что ветром его отнесло далеко и от группы он отбился основательно. Решил идти к Вадсё — оттуда ближе к материку, к наступающей по побережью армии.

Шел трое суток — один-одинешенек среди заполярного безлюдья. Попадались лишь небольшие стада оленей. На четвертые сутки с высокого хребта увидел широкую долину, а на ней — несколько шалашей. "Сел возле камня, задумался: идти к шалашам или нет? Друзья там или враги? Потом достал из рюкзака консервы, флягу, плотно подзаправился. На душе стало веселее. И все же с сомнением смотрел на шалаши. Наконец сказал себе: семи смертям не бывать, а одной не миновать, автомат заряжен, гранаты есть, дешево жизнь в случае чего не отдам. Встал и медленно, настороженно двинулся к шалашу. Потом пересилил себя и кинулся чуть не бегом. Постучала дверь. В окно выглянул человек — лицо худощавое, вытянутое, нерусского облика. Нажал на спусковой крючок автомата, хотел прострочить очередью. К счастью, затвор оказался на предохранителе. В запальчивости Михайленко круто, по-русски, рванул в бога и в богородицу. Дверь распахнулась и на улицу выскочили трое. Андрей отпрыгнул, вскинул автомат, но ему крикнули: «Стой, свои...»

Не опуская автомата, Михайленко оглядел их, спросил, кто такие. Оказалось, это — экипаж штурмовика, сбитого над Варангером, и норвежец-патриот, приютивший летчиков после долгого пути. Назвались друг другу. Летчики Петр Смородин и Юрий Потехин, норвежец Сверре Бьерве.

Вчетвером, да еще не безоружным, а с автоматом и гранатами, можно было действовать смелее. Сверре Бьерве вызвался сходить в разведку. Пока ждали, над нимИ несколько раз пролетали свои самолеты. Подавали им сигналы, однажды даже показалось, будто самолет в ответ качнул крыльями. Но самолет тут, в сопках, не сядет.

Возвратился Бьерве. Сообщил, что оккупанты бегут из Вадсё, взрывают мосты, топят суда, угоняют людей. После таких вестей усидеть на месте было не под силу. Сразу же отправились в путь. Бьерве привел их в один из поселков на побережье, свел с людьми из Сопротивления. Те помогли добраться до поселка Хибю, нашли мотобот. Вскоре мотобот вышел в море, взял курс на Рыбачий. На нем, кроме Михайленко, Смородина и Потехина, на Родину отплыли два бежавших из плена солдата.

На рассвете показались берега Рыбачьего. Навстречу шел тральщик. Световыми сигналами с мостика их запросили, кто они такие и куда следуют. Фонаря на боте не было, ответить нечем.

Не снижая хода, продолжали идти на сближение со встречным кораблем. Как сошлись на полкабельтова Михайленко флажным семафором написал, что они — русские моряки и летчики, идут из Норвегии на Рыбачий а бот и команда — норвежские. С тральщика приказал идти следом за ними.

Более дальним, кружным путем добрались до Полярного Агафонов, Зубков и Пшеничных.

Они прыгали с самолета первыми. Только парашюты раскрылись, десантников понесло в сторону, ветер начал рвать полотнища. Сообразили, что у земли надо отрезать стропы ножами. И все же ушибов каждому досталось изрядно.

На земле сразу сошлись вместе. Уселись ждать, когда подойдут прыгавшие следом. Прождали с полчаса — никто не явился. Разложили карту, положили на нее компас, прикинули, где должно быть место сбора. Пошли туда.

По небольшому квадрату ходили до утра. Никого не нашли. Вокруг — только неподвижные сопки и снег.

Направились к тому месту на побережье, где намечалась встреча с отрядом.

Семен Агафонов настоял на том, чтобы идти в Вадсё. Если там отряда не окажется, то обойти западную оконечность Варангер-фьорда, повернуть на Киркенес, там искать пути к своим войскам.

Шли в стороне от дороги. Потом руслом небольшой речушки повернули к морскому побережью. Наткнулись на землянку. В ней прятался красноармеец, бежавший из плена. Пока разговаривали и кормили красноармейца, к землянке подошли трое норвежцев. Двое из них вызвались отвести русских в Вадсё известными им тропами. В пути к ним пристал еще один бежавший из плена красноармеец. Когда дошли до Вадсё, немцев там уже не было. Они убрались восвояси. К вечеру прибыл бот и доставил Агафонова, Пшеничных и Зубкова в Киркенес.

Так обошелся с парашютистами штормовой ветер.

...Дмитрий Кожаев принял радиограмму и вручил ее командиру отряда. Командование флотом изменило задание. Вместо Вадсё отряду приказано быстро добраться до Вардё и разузнать, что там делается. Если немцы уже убрались оттуда — установить связь с норвежскими властями и помочь в охране порядка. Если же оккупанты еще держатся за этот островной порт — узнать, много ли их там и что они намереваются делать.

Собирались мы идти на запад, теперь велено повернуть в другую сторону — на восток. С нами вызвались в путь сыновья хозяина дома и еще трое молодых норвежцев. Немцы, отступая, взорвали мосты, а они — люди местные, хорошо знают все переправы. С ними легче будет добраться до цели.

Распрощались с гостеприимными жителями и с тремя нашими товарищами: в поселке оставили Сергея Григоращенко и еще двух разведчиков.

Командир отряда Виктор Леонов перекинул через плечо ремень маузера, сдвинул вперед по поясу пистолет и зашагал в голове отряда. Рядом с ним — его связные и наши добровольные проводники. Потом шел взвод Никандрова, замыкал колонну мой взвод.

Командир отряда сразу взял быстрый темп. Ходить он напрактиковался, за войну отмерил ногами столько, сколько иному не удается за всю жизнь. Преодолеет с ходу речушку и, не останавливаясь ни на минуту, следует дальше. Пока переправляется на другой берег взвод Никандрова — мои ребята стоят и ждут. Переберемся мы через бурный поток, а остальные уже ушли на километр-полтора. Бежим, догоняем. Только успеем настичь их и войти в ритм марша — опять переправа, после нее опять рывок. Это изматывает моих ребят. Они — потные, разгоряченные.

Начинает светать. По каким-то неведомым нам каналам связи молва о русских моряках опережает отряд. В селениях все жители, и млад и стар, высыпают на улицу, выстраиваются по обе стороны дороги, приветливо машут руками, и по-своему, и по-русски благодарят за освобождение. Женщины на ходу передают откуда-то добытые цветы. Люди будто захмелели от счастья, откровенно и горячо выражают свой восторг. К отряду пристают все новые и новые люди. Обрастаем ими как снежный ком. Они шагают и по сторонам, и впереди, и сзади — опоясали нас со всех сторон.

Радостное возбуждение охватило и нас. Идти стала легче, вроде и груз полегчал, забылось, что идем шестой десяток километров.

Эта картина шумной, восторженной, ликующей толпы навсегда врезалась в память.

К полудню ребята моего взвода основательно вымотались. Командир поставил нас в голове колонны, а взводу Никандрова приказал идти замыкающим.

В сумерках дошли до Хиберга. Впереди, за проливом,— небольшой островок, на нем город Вардё — самый северо-восточный город Норвегии. Для переправы туда нужно какое-нибудь суденышко. Но, на нашу беду, ни бота, ни даже баржонки-самоходки поблизости не нашлось. Жители с горечью и досадой рассказывают, как немцы, отступая по побережью, утопили в бухте все рыболовные суда. В бессильной злобе они лишили рыбаков главного орудия промысла.

Пришлось отложить поиски плавсредств до утра.

Ночевать разошлись по домам. Всюду нас ждали радушие и гостеприимство.

Дома у норвежцев, обжившихся на севере, не похожи ни на поморские рубленые хоромины со множеством пристроек и прирубов, ни на бревенчатые пятистенки среднерусской полосы. Они — островерхие, с крутыми крышами. Лес при строительстве используется экономно. Бревна идут только на сооружение каркаса дома. Этот каркас, не массивный, но прочный, обшивается изнутри и снаружи тесом-вагонкой, полости между стенками заполняются теплоизоляционными материалами. Внутренние стены облицованы древесно-стружечными плитами. Поверхность плит — ровная, гладкая, края обрезаны тщательно, поэтому плита с плитой сходятся впритык, в паз и иголку не просунешь.

И топливо норвежцы в этих безлесых местах расходуют рачительно. Кухонные плиты — чугунные, на гнутых, фигуристых ножках — внутри имеют множество изогнутых трубок. Тепло, прежде чем попасть в уличный дымоход, проходит через них, обогревая котелки, кастрюльки, бачки, а на выходе — большой бак с водой для домашних надобностей и на пойло скоту. Обогревательные печки в комнатах — тоже чугунные, в дымоводах столько извилин, что на улицу попадает уж совсем остывший дымок.

За ночь рыбаки-мотористы отремонтировали в одной из укромных бухточек старательно упрятанный бот, а утром пригнали его к причалам Хиберга. На нем большая часть отряда отплыла в Вардё.

Меня с отделением Виктора Максимова оставили в Хиберге. Командир отряда сказал, что на нас возлагается важная миссия — быть советской комендатурой. Немцы едва ли сюда обратно сунутся. Но на всякий случай нам велено наблюдать за морем, следить за брошенными противником береговыми укреплениями.

Вблизи поселка ни орудий, ни военных складов не оказалось. Отправились на позиции береговых батарей, обстреливавших морские ворота Варангер-фьорда. Снаряды этих пушек долетали на полуостров Рыбачий.

Дальнобойные орудия корнями вросли в гранит на высокой скале у самой кромки моря. Поднимались в гору сначала по извилистой дороге, потом по вырубленным в каменной толще ступеням. На искусственной площадке, залитой бетоном, увидели длинноствольные пушки. Осмотрев их, заглянули в бетонированные колодцы, по которым транспортерами поднимались снаряды из подземных артиллерийских погребов, зашли за бронированные двери казематов, потрогали подвесные койки, на которых отдыхала дежурная смена орудийной прислуги. Все сработано добротно, в расчете и на массированную бомбардировку с воздуха и на обстрел с моря.

Вернулись к орудиям. По скобам-ступенькам взобрались на зарядную площадку. Не удержались от соблазна и взгромоздились на один из стволов. Расселись на казеннике, попытались обхватить ногами эту махину, но ноги не достали и до половины окружности.

Надежно устраивались тут оккупанты. Бросать укрепления вовсе не намеревались. Драться за норвежские берега и с моря, и с суши готовились всерьез. Тем не менее, все брошено врагом без боя, покинуто в спешке. И все оттого, что удар немецко-фашистские войска в Заполярье получили такой, после которого для драки не встают. Спасаясь от надвигающейся угрозы окружения и плена, остатки войск противника поспешно покатились на запад.

Постояли мы на краю обрыва, посмотрели в нашу, российскую, сторону, но в сумрачном осеннем дне с низко плывущими тучами берега Рыбачьего не разглядели. Это в ясную погоду он виден хорошо. Горловина тут не широкая. Ее простреливали с того и с другого берегам. Через нее прокрадывались к Киркенесу, к Печенге немецкие конвои. Тут сторожили их и настигали наши подлодки, торпедные катера, тут атаковывали наши бомбардировщики и штурмовики. Через эти плещущие волной ворота ходили мы в десанты в Бос-фьорд, Сюльтв фьорд к маяку Маккёур...

Дом, в котором нас устроили на жительство, стал самым людным местом в поселке. С утра до вечера нем полно людей. Идут, кто поглядеть на русских моря ков, кто поговорить с флотскими разведчиками, о высадках которых на этих берегах ходило немало слухов и легенд. То за куревом, то за большим медным чайником не иссякают разговоры о делах житейских, о проблемах сегодняшних и завтрашних.

Болит душа у норвежцев — какая будет власть и скоро ли. На юге, где еще хозяйничают немцы, у власти правительство Квислинга. Но теперь ясно, что дни его сочтены. Ходят слухи, что в Мурманске со своими кораблями появился король. Он будто бы намерен взять под личное правление освобожденные провинции.

И житейские нужды гнетут людей. На севере земля бесплодная, с нее можно получить только сено. Ловлей рыбы и промыслом зверя жили и живут поморы. Рыбой кормятся. Ее ловят на продажу. Она обувает и одевает их, дает хлеб и топливо. Мукой из рыбы подкармливают скотину. Без рыбы скудеет жизнь. А как теперь ее ловить? Оккупанты все рыболовные суда, которые не присвоили и не угнали, перед отступлением затопили. В дальнее море выйти не на чем. Хочешь не хочешь, а пойдешь к владельцам судовых компаний в кабальную зависимость.

Из Вардё возвратился бот. На нем пришел связной командира отряда, нам велено присоединиться к остальным разведчикам.

Мы сердечно распрощались с радушными жителями поселка, и бот доставил нас в Вардё.

Город почти пуст. Вид у него нежилой, обезлюдевший. Часть горожан успела переправиться на материк, нашла себе убежище в глубине полуострова, остальных угнали с собой оккупанты.

На следующий день в порту ошвартовался катер. На нем прибыли полицмейстер и несколько десятков горожан.

Подошла 27-я годовщина Октября. В столовой одного из домов, пригодной для приема десятков гостей; накрыли столы. Коки наши сервировали их с завидным искусством. На тарелках — лучшая снедь из рюкзаков: консервы, сыр, колбаса, шоколад, галеты. Сняли запрет с фляг со спиртом, разбавили его водой и клюквенным экстрактом в пропорции, к которой примерились давно.

На праздничный лад настроились и горожане. Из каких-то только им ведомых тайников достали они редкостные деликатесы: шпроты, анчоусы, диковинные соленья с пряностями. Нашлось и искристое солнечное вино в узорчатых бутылках.

За стол вместе с нами сели бойцы Сопротивления норвежцы, ходившие с нами в бои и походы.

Поздравил всех нас с праздником, с освобождением Киркенеса, Вардё, Вадсё, земель и вод Финмаркена наш командир. Потом выступил замполит. Нашлись и речистые матросы.

А затем слово попросил один наш старый знакомый, который неожиданно появился в городе накануне праздника.

...Как-то отряд ходил на задание к северным норвежиским берегам. На обратном пути наткнулись на небольшой пассажирский бот. Команда на судне норвежская, но пассажиры — и немцы, и норвежцы. Выход был один: забрать тех и других и доставить на нашу землю.

Один из пассажиров с того бота нам почему-то особенно запомнился, хотя держался он сдержанно, ни во что не вмешивался, спокойно подчинялся всем распоряжениям. Побыв некоторое время на базе, он снова скрытно вернулся на свою землю.

Как и той ночью, он стоял перед нами в теплом, толстом свитере и сером пиджаке. Только теперь мы знали, что это — один из руководителей ЦК компартии Норвегии Ларсен.

Подняв в руке бокал с вином, Ларсен проникновенно, неторопливо говорил о том, что у всех собравшихся в этом скромном зале сегодня незабываемый день. Такие события случаются не часто, они остаются в памяти на всю жизнь. Сразу два знаменательных праздника — годовщина Октября и изгнание с его родины фашистских захватчиков. Норвежцы, говорил он, никогда не забудут свое освобождение. Немало норвежских патриотов за войну побывало на советской земле. Там они учились воевать, поправлялись после ранений, а потом снова возвращались на родину и продолжали борьбу с оккупантами. Этой дружбы, рожденной в общей борьбе, не выветрит никакое время, не нарушат никакие силы.

Прошло еще несколько дней. Боевые действия на севере утихли. Остатки разгромленных немецко-фашистских войск откатились далеко на юг. Нашему отряду было приказано возвратиться домой. Мы еще не думали, что это — последняя операция нашего отряда на севере.

Но оказалось именно так.

 

 


На Тихом океане

 

— Товарищ капитан первого ранга, по вашему приказанию прибыл,— перед начальником разведотдела стоял командир Отряда особого назначения старший лейтенант Леонов.

— Присаживайся, Виктор Николаевич, есть дело,— Бекренев указал на стул возле себя.

Леонов сел. Почувствовал волнение. Не от того, что его вызвали. Перед погонами с большими звездами не тушевался. Солидные кабинеты тоже не смущали. Просто не мог понять, о чем будет разговор. Походов и операций не было давно, они и не предвиделись. В отряде все было в порядке. Но он был уверен, что разговор состоится важный. Поэтому и волновался.

— Война подходит к концу, бои уже за Берлин идут,— начал Бекренев.— Не засиделся на базе, не приелось безделье?

— А что делать? Немцы ушли из Северной Норвегии, не догнать. Король норвежский в гости не приглашает...

Бекренев улыбнулся, а потом как-то сразу посерьезнел и сухо сказал:

— И тем не менее, появилась в тебе новая нужда.

— Какая? — удивился Леонов, живо прикинув в голове, что куда отряд ни направь, в любое место не успеет, даже на Балтику. Война-то кончается! Поэтому добавил: — Разве есть куда нас посылать?

— Ты географию не забыл?

— И за Берлин посматриваю...

— Теперь надо смотреть в другую сторону, на восток. Из Главного управления сообщили: нарком приказал откомандировать тебя на Тихоокеанский флот. Там будешь командовать отрядом.

— А отряд там есть?

— Говорят, есть. Но из первогодков. Учить надо, готовить к делу.

— К какому?

— В Китае, Корее полно японцев, возле наших границ стоит огромная Квантунская армия. Не просто так ее поставили. Надо быть начеку. Оттого и запросили тебя туда. По той же нужде и ребят твоих недавно на Амур отправили.

—    Мне одному ехать нет смысла. Я без нашего отряда буду ноль. Никакая выучка не заменит боевого опыта. Бросать в бой или пускать в разведку одних необстрелянных — рисковать и делом, и людьми. Прошу направить меня хотя бы с частью отряда.

— Хорошо, я доложу наркому о твоем желании. Сколько разведчиков хотел бы взять с собой?

— Забрать все боевое ядро — командиров взводов и отделений, самых опытных разведчиков.

Донесли предложение в наркомат. Оттуда ответили согласием.

Леонову приказали, чтобы об этом разговоре и новом назначении не было ни слуху ни духу. Почти месяц в отряде никто ничего не знал, все шло по-старому. А в середине мая неожиданно был объявлен отъезд, и отряд распрощался с Полярным.

После Беломорска поезд повернул на восток, колеса застучали по новой дороге, построенной перед войной.

— Сеня, может, домой сбегаешь? — ковырнул какой-то шутник Агафонова.

— Я те сбегаю, будешь ребра щупать, отучу скрести душу.— Семен потряс кулаком-свинчаткой.

— Ты что кулаками размахиваешь? Я от чистого сердца советую, тут до твоей промоклой Пушлахты рукой подать.

— Лучше твоего знаю, рукой ли подать, ногой ли ступить. Без советчиков обойдусь. Отпуск домой не дали, теперь всю дорогу тебя, зубоскала, возле себя терпеть.

Агафонов свесил ноги с полки, чтобы спуститься и проучить шутника. Тот не стал ждать, шмыгнул в другое купе.

...Въехали на землю вологодскую. И с этой древнерусской стороны немало разведчиков в отряде.

—    Ну вот, мичман, доехали и до твоей родины. Где тут деревня Устье? — спросил Александра Никандрова замполит отряда Иван Иванович Гузненков и мягко пошутил: — Очень уж ты хвалил свою вологодчину, а на вид она — не ахти какая.

Никандров не Агафонов, его и крепкой шуткой из равновесия не выведешь. Посмотрев в вагонное окно, спокойно ответил:

— Отсюда не много высмотришь... Хочешь узнать вологодчину — поживи тут, походи по земле. Какие леса! А озер сколько! Есть у нас озеро Белое. Море целое — не озеро. В тишину серебрится, красками играет. Блеск по нему идет. И монастырь Кирилло-Белозерский на берегу, отражается в воде, как в зеркале. И округа вся от озера — Белозерская, и район наш Белозерский.

Никандроо почти самый старший из разведчиков — ему тридцать три. Волосы на его голове уже редеют, он старательно причесывает их волосок к волоску. Но зато, несмотря на годы, по-юношески легок на ногу. Наверное, от того, что сухопар, жилист, смолоду привык и на охоте, и на работе в леспромхозе отмерять в день ногами не один десяток километров. Как истинный северянин, не боится ни холода, ни дождя, простуда его не берет. Выдержкой и нервами наделен завидными. Удивляется, когда друзья-сослуживцы потешаются над своими сновидениями, говорит, не представляет, что это такое, никогда снов не видел.

...С любопытством смотрели северяне на Владивосток. Город, как и Мурманск, раскинулся на сопках. Но обликом своим совсем не похож на северного собрата. Уже хотя бы потому, что не разрушен и не сожжен, как Мурманск. Дома здесь целые, добротные, улицы широкие, трамваи ходят, звенят на поворотах. Большой мирный город. Зато в порту теснее. Бухта Золотой Рог — не чета Кольскому заливу.

Теплынь в Приморье была такая, что северянам казалось — не только солнце, но и сопки источают жару. К тому же воздух насыщен влагой, словно какой-то исполин подкидывает шайками воду на гигантскую каменку.

В первые дни разведчики жили в том же доме, где помещался разведотдел. (Теперь этого дома нет, на его месте построено здание крайкома партии и крайисполкома.)

Начальник разведотдела поздравил командира отряда и замполита с прибытием, расспросил, как доехали, как настроение, и сказал:

— Принимайте под свою команду отряд.

— Где он размещен, когда можно посмотреть?

— Вам все покажет и расскажет его «крестный отец». Он подбирал людей, расписывал их по взводам и отделениям. Вы его хорошо знаете... — И начальник разведотдела пригласил к себе подполковника Инзарцева.

Леонов и Гузненков по-братски обнялись с Инзарцевым. Николай Аркадьевич в начале войны набирал моряков в разведчики, год командовал отрядом. Потом его направили на академические курсы. И вот встретились на Дальнем Востоке.

— Где будем жить, довольствоваться, товарищ полковник? — спросил Леонов у начальника разведотдела.

— Квартировать будете на острове Русском, там есть казармы, построены еще до русско-японской войны. Правда, они четыре года пустовали, дух в них не жилой, но что делать?.. Другого предложить не можем... Сами видите, не только вы сюда приехали. Занимаем все мало-мальски пригодное. Приведете в порядок, вымоете, побелите. Что касается довольствия, то тыл флота получил приказ обеспечивать вас напрямую.

— Плавсредства дадите?

— Пока нет. Для учений и тренировок будем выделять их каждый раз по особому распоряжению. Для хозяйственных надобностей получите два автомобиля.

— Разрешается ли мне перетасовать взводы и отделения? Или надо сохранить подразделения северян и дальнёвбсточников?

— А как, по-вашему, лучше?

— Считаю, что следует к каждому из северян прикрепить по два-три новичка.

— Я придерживаюсь такой же точки зрения,— поддержал Леонова Инзарцев.

— Разумно. Так и поступайте. В этом и был замысел, когда мы просили у наркомата перевести сюда ваш отряд.

Через несколько дней отряд был переведен на остров Русский. Выделенные для разведчиков казармы были построены на совесть, но из-за того, что в них долго никто не жил, пришли в запустение. Сырость, казалось, пропитала толстые стены насквозь.

Без промедления взялись за учебу. Нуждались в ней не только дальневосточники, но и северяне, не знавшие тихоокеанского побережья, его населенных пунктов.

Разведотдел снабдил ценнейшими пособиями — описаниями берегов, бухт, фарватеров, фотоснимками, а то и целыми панорамами городов и селений. Вооружившись лупой, вглядывались в сетки из улиц и площадей. Можно было прочесть, кто в каком доме живет, каковы убеждения жильцов, к кому без опаски можно обратиться за содействием, а кому нельзя довериться. На севере в начале войны ничего подобного в отряде не было, разведчики сами добывали эти сведения.

Приходилось и учиться ходить по здешним сопкам. Они не голые, как северные. Тут надо пробираться через густые лесные заросли, через высокую, плотной стеной стоящую траву.

9 августа 1945 года началась Маньчжурская операция Советских Вооруженных Сил и войск Монгольской народно-революционной армии с целью разгрома японской Квантунской армии, освобождения от японских захватчиков Маньчжурии и Северной Кореи.

...Леонов и Гузненков, возвратившись из разведотдела, приказали привести в готовность имущество и оружие, сообщили, что в штабе флота отряд назвали впередсмотрящим, подчеркнули, что решения штаба во многом будут диктоваться сведениями, которые станут поступать от разведчиков.

...Быстроходные торпедные катера мчали отряд почти строго на юг. Полный штиль. Жара с неба льется нестерпимая. Даже стремительная скорость не освежает. Такое солнышко в северных краях, возле Мурманска, ни в каких мечтах не представишь. Оно тут стоит чуть ли не над головой и жжет так, что даже к деревянной обшивке палубы рукой не притронешься.

Куда катера должны доставить десант, разведчики не знают. Закон конспирации! Им сообщили только одно: поход боевой, высадка — на чужой берег. Правда, они догадываются, что высадят их в Корее, которая является протекторатом Японии и через порты которой снабжается Квантунская армия.

Во время морского перехода командир отряда раскрыл задачу. Катерам предстоит днем прорваться в бухту, отряду — высадиться на берег, занять причалы, овладеть портом, захватить пленных и допросить их, узнать, что делается в городе, и донести командованию обо всем. Что предпринимать дальше — покажет обстановка на берегу. Но что бы ни случилось — держаться, пока не придет подкрепление с моря или суши.

Катера повернули к западу. Показался и стал приближаться берег. Все выше и выше поднимались из воды сопки, сплошь, без прогалин, покрытые лесом.

Разведчики напрасно стараются скрыть волнение. Ведь впервые предстоит встреча с врагом, которого совсем не знают.

Катера вошли в бухту. Из воды торчат полузатопленные суда, в порту полыхают пожары: это поработала наша авиация. На воде и берегу полное безмолвие — ни одного выстрела, ни одного сигнала.

Скорость почти погашена. Катера подобрались и привалились к причалам. Вокруг по-прежнему тишина и безлюдье. Тревожит мысль: не ловушка ли это, не расстреляли бы в упор, молчание хуже встречной стрельбы... Позже разведчики узнали, что пришли они в корейский город Унги (в то время на картах и в справочниках он обозначался японским именем Юки). Он из всех корейских городов — ближайший к нашей границе.

Как только разведчики оказались на причале, сразу же побежали к ближайшим постройкам, сараям, домам, высматривая укрытия, опасности, неприятеля. На причалах ни единой живой души. Отряд втянулся в город. Держимся ближе к домам на абсолютно пустых, безлюдных улицах. Ни японцев, ни корейцев. Никого... Дома невысокие, одно- или двухэтажные, больше каменные, некоторые облицованы глазурной плиткой. Крыши широкие, причудливо изогнуты вверх. Двери и окна раздвижные, решетчатые.

Пришли на железнодорожную станцию. И там никого. Отправил командиров отделений в разные стороны, велел им хоть из-под земли выкопать, но доставить если не японских военных, то хотя бы корейцев-горожан.

Группа, которую водил в поиск Агафонов, привела троих местных жителей. Все они в черных хлопчатобумажных куртках, наглухо застегнутых до ворота, в такого же цвета штанах чуть ниже колен. У двоих на ногах плетеные сандалии, у одного тапочки из широкой крепкой тесьмы, приделанные к деревянной подошве. Обуты на босу ногу. Головы не покрыты, широкополые соломенные шляпы держат в руках, то и дело прижимая их к груди. С каждым шагом кланяясь в пояс и с почтением прижимая руку к сердцу, они приблизились вплотную.

Спрашиваем через прибывших с нами на катере корейцев, где японцы, почему их не видно в городе, много ли их тут было.

Старший из горожан, опять поклонившись и растянув рот в вежливой, но застывшей улыбке, отвечает, что японские солдаты жили тут до позавчерашнего дня. Располагались в двух военных городках. В каждом проживало, как они считают, по тысяче человек. Как только была объявлена война, солдаты покинули казармы, рассредоточились по городу, порту. Часть из них ушла походной колонной к границе. Сегодня утром колонна вернулась. После этого все солдаты,— и те, что возвратились от границы, и остававшиеся в городе,— взяли в казармах оружие и имущество, сели в автомашины и на подводы и поехали в южном направлении. С тех пор прошло всего два-три часа.

Интересуемся, где горожане, почему пусты дома и безлюдно на улицах. Или людей угнали японцы? Нет, отвечают, японцы очень торопились, им было не до корейцев. Это из-за русских самолетов. Как только они прилетели и стали бомбить порт и железнодорожную станцию, жители кинулись из города в сопки.

Так мы получили первое важное сведение — японцы от границы и из города отступили на юг. А вот куда и Далеко ли ушли, остановятся ли на каком-то заранее подготовленном рубеже — нам еще пока не было ясно. За ответом на этот вопрос придется идти вдогонку. Поскольку все оставлено в целости и сохранности, резонно считать, что японцы отошли южнее на короткое время, рассчитывают скоро вернуться. Не исключено и другое; возле границы остались еще войска, которые будут отходить через город позднее.

Когда до черноты стемнело, на северной окраине, возле выдвинутых вперед постов, завязалась редкая перестрелка. Отряд мгновенно изготовился к бою. Стрельба продолжалась минут пятнадцать-двадцать, потом стала стихать и вовсе прекратилась. Японские дозоры, сунувшиеся в город, чтобы разузнать ситуацию и провести отступающие с севера части, откатились назад. Неприятель не полез в город силой, не стал пробиваться напролом, отходящая японская часть обошла Унги стороной и убралась на юг.

Забрезжил рассвет. Повеяло прохладой. Тишина, спокойствие, ничто не шелохнется. Недаром Корея издревле называется Чосон — Страна утренней свежести.

Разведчикам наслаждаться этим покоем пришлось недолго. Утром в Унги по сухопутью подошли передовые батальоны 393-й стрелковой дивизии, а с катеров высадилась рота автоматчиков. Миссия отряда завершилась. Он погрузился на катера, и те взяли курс на юг, к следующему корейскому порту.

Во время морского перехода нам поставили очередную задачу. Начали изучать карту другого корейского города, обговаривать действия взводов.

Остался по правому борту гористый полуостров. Катера ворвались в бухту. Перед глазами — горящий порт, дымная темень над ним.

Вокруг катеров стали рваться снаряды. Наши орудия тоже ответили огнем.

Вид пожарищ, затопленных судов, разрывы снарядов взвинтили нервы. Руки впились в оружие, пальцы машинально нащупывают спусковые крючки.

Катера, не стопоря моторы, только на мгновение привалили к причальной стенке. Мы мигом высаживаемся. Нас сразу окутывает смрадной непроницаемой тучей чад от горящего зерна и других грузов. В горле запершило, глаза заслезились. Ничего не видя перед собой идем словно незрячие. Рядом то прогремит выстрел, то просвистит пуля.

Прошли через порт благополучно. Дыма теперь меньше, впереди видны дома городских кварталов. Выстрелы доносятся откуда-то из центра и с юго-запада.

Никандров, как это было обговорено еще на катере, уходит со своим взводом в северо-западную часть города — там железнодорожная станция, военный городок, какие-то заводики, мастерские.

Мой взвод должен обследовать прибрежные улицы вдоль бухты до оконечности полуострова.

Развернувшись цепью, пошли обследовать городок. Справа и слева — небольшие домики, сарайчики, припортовые склады. Потом асфальтированная дорога поворачивает по изгибу бухты вправо, и мы попадаем в богатый и уютный район состоятельных людей. Разделив с Агафоновым взвод пополам, проверяем ближайшие дома и улицы. Дома тут каменные, сделаны добротно и изящно. Во дворах и возле домов — высокие деревья, подстриженный кустарник, яркие цветы. Журчит вода в искусственных ручейках, в фонтанчиках. Но улицы и дворы безлюдны.

Никандров по пути к центру города и железнодорожной станции тоже никого не встретил.

Только когда стали возвращаться жители, покинувшие город во время бомбежки советскими самолетами порта и железнодорожной станции, мы узнали, что японский гарнизон покинул Наджин (Расин) еще до воздушного налета. Вместе с ним уехали японские предприниматели, торговцы, чиновники. Нам в порту оказали некоторое сопротивление подразделения, накануне отступившие из Унги. Теперь и они за пределами города — удирают в южном направлении.

Когда мы вернулись на причал, то увидели, что к нам приближается десяток горожан, идущих маленькой колонной. Возглавлял ее плотный, широкоплечий кореец. На длинном бамбуковом шесте он нес большой шелковый красный флаг.

Поздоровались с делегатами за руки, а потом, в душевном порыве, по-братски обнялись.

Прикладывая руку к сердцу и низко кланяясь, кореец, несший знамя, стал сердечно благодарить нас за изгнание с их земли японских колонизаторов, хозяйничавших здесь сорок лет.

Разговор переключается на то, кому управлять городом. Японцы умчались на юг. Корейского правления давным-давно не существует. Посланцы горожан стали просить нас побыть какое-то время у них, помочь навести порядок.

Командир отряда поясняет делегатам, что нам пора возвращаться обратно, но скоро в город будет высажен новый десант, он и поможет горожанам потушить пожары, организовать охрану общественного порядка. А власть в городе корейским товарищам надо самим брать в руки.

Только к полуночи добрались до острова Русского. Некоторые из разведчиков до казармы не дошли. Изнеможение и сон свалили их на причале.

Долго спать нам не пришлось. В пять часов утра 13 августа отряд был поднят по тревоге. Вскочили вялые, полусонные, толком не отдохнувшие. Услышали приказ» немедленно собираться в следующую боевую операцию — ни минуты не мешкая бежать на склад получать новое оружие, боеприпасы, походный паек.

Чертом понеслись выполнять приказание. Хлопот полон рот, сделать все надо пулей — до выхода в море осталось менее двух часов.

В семь часов утра шесть торпедных катеров отошли от пирсов: на двух головных — наш отряд, следом на четырех — рота автоматчиков морской пехоты.

Снова во время морского перехода нам поставили боевую задачу. Высадиться во вражеский порт Чхонджин (Сейсин), захватить плацдарм и удерживать его до прихода первого эшелона крупного десанта. И узнать как можно больше о японском гарнизоне: много ли там войск, какие у них планы, кто командует.

Третья подряд операция, и все резко отличаются от заполярных. Там мы тайком, ночами, в пургу и в туманы проникали в маленькие рыбацкие поселки или скрытно наведывались в город с числом жителей как в небольшом нашем райцентре. В Корее все высадки — а дневное время, при ярком солнце, высаживаемся прямо на причалы в городах, в которых десятки тысяч жителей. Первые два-три часа морского пути ушли на хлопоты с оружием. Вычистили автоматы, пулеметы, постреляли из них в воздух и по морской глади, заполнили патронами диски и магазины. Потом, несмотря на нещадно палящее солнце, постарались хоть немного отдохнуть.

На подходах к Чхонджину нас встретили четыре торпедных катера. Они уже разведали окрестности бухты и повели десант до причалов.

Отряд приготовился к прыжку на берег. Надели рюкзаки, закрепили сумки с гранатами, дисками, пристегнули фляги, оружие — в руках.

Около часу дня десять торпедных катеров, развернувшись веером, на полной скорости ворвались в бухту Чхонджина. Сразу же вражеские снаряды подняли тут и там водяные столбы, В воздухе засвистели осколки, стала рваться шрапнель. Батареи стреляют с полуострова, словно клешня обнявшего залив с востока, и из города. Катера закладывают крутые виражи, отвечают беспрерывным огнем.

Сердце гулко стучит в груди, рвется наружу. Берег быстро вырастает, так и кажется, что он сейчас набросится на тебя и поглотит своей разверстой пастью. Глаза выискивают на нем места, откуда стреляют орудия и пулеметы, высматривают спасительные закоулки. Как и раньше, стоило только катерам бортом прикоснуться к причальной стенке, как разведчики уже были на берегу. Катера, тут же набрав скорость, отошли на середину бухты и, маневрируя вместе с эскортными, стали палить по берегу.

Не мешкая на причале, бегом устремляемся через простреливаемую зону. Пули пощелкивают поблизости, выковыривают асфальт, отскакивают рикошетом от причальных тумб. Кого-то из бежавших зацепило, кто-то охнул, наткнувшись на невидимый раскаленный свинец, стал клониться, оседать... Но в эти секунды не до них, скорее вперед от воды, скорее пересечь насыщенную огнем и свинцом полосу.

Огневые точки возле причалов забросали гранатами, выскочили на городские улицы. Впереди — убегающие японцы. Время от времени оборачиваются, стреляют и бегут дальше. Преследуем их по пятам, метр за метром удаляясь от бухты. По сторонам и впереди — сплошные ряды домов. Отделения друг от друга отрываются — улицы и переулки навязывают направление. Правее нашего взвода сначала был виден командир отряда со своей группой управления, но потом он пропал за домами. На севере скрылся в сетке улиц Никандров со своим взводом. Лишь слышно, как там все время тарахтят пулеметы и автоматы.

Позади осталось несколько улиц с небольшими, основном одноэтажными, домиками. Открылось широкое поле, потом канал, а за дамбой — река Сусончхон, которая отделяет северную, портовую, часть города от южной — промышленной. Пересекли по мостикам канал, вдоль дамбы бежим вдогонку за отходящими вражескими солдатами. Они достигли железнодорожного моста, но возле него не задержались, перескочили рельсы, устремились дальше. Теперь японцев заметно прибавилось, к ним присоединились солдаты, выбежавшие с других улиц. Наконец-то стало ясно, куда спешат японцы. Они бегут к шоссейному мосту через Сусончхон. К нему же из города несется на большой скорости колонна автомобилей.

Перед мостом взвод залег. Три пулемета притиснули нас к земле. Велел Агафонову с двумя отделениями ползком подбираться к шоссе, огня не прекращать. Остальные разведчики рывком пересекли дамбу, кинулись под ее прикрытием к шоссе.

Японцев у моста накопилось изрядно, не меньше, чем нас. Они отчаянно отстреливаются, стараются удержать мост, чтобы пропустить по нему приближающиеся машины.

Отделения Агафонова прорвались в непростреливаемую пулеметами зону. Под этой огневой крышей подползли ближе к шоссе и лежа кинули на дорогу десятка полтора гранат. Не успели утихнуть взрывы — разведчики поднялись в атаку. Атака удалась: вырвались на дорогу, из автоматов полоснули по бегущим и лежащим японцам, подъезд к мосту перекрыли — залегли по обочинам. Машины, едущие из города, скорости не сбавляли, водители не поняли, что дорога перерезана. Как только автомобили приблизились, отделения Агафонова встретили их огнем из пулеметов, забросали гранатами. Остановилась головная машина, вторая, третья... Одна загорелась.

Японские солдаты попрыгали из кузовов и бросились врассыпную — кто по дороге обратно в город, кто в стороны от шоссе. Некоторые отстреливались. Их догоняли длинные очереди из автоматов.

Метр за метром продвигаются разведчики от моста по шоссе. Схватились с японцами врукопашную, дерутся на асфальте, в кузовах автомобилей. Последняя горсточка японцев с задних машин, прикрываясь поочередно огнем, сумела все же оторваться от нас, добралась до крайних домиков, укрылась за ними.

Бой утих. На шоссе все машины — исковерканные, обугленные.

Сносим в одно место раненых, погибших. Эмоциональный подъем, захлестнувший два часа назад, когда катера ворвались в бухту, спадает. На смену возбуждению и неуемной энергии приходит безмерная усталость. Хочется присесть, а лучше — лечь. На все глядишь не столь быстро и остро. Взгляд вяло, неторопливо переходит от одного к другому, порой бездумно останавливается. В такие минуты — не лезь, не спорь, не приказывай. Человек отходит от колоссального нервного и физического напряжения.

Все как-то разом, не сговариваясь, закурили.

Но долго расслабляться нельзя, мы — в чужом городе, вдали от своих. Возле нас множество хорошо вооруженных японцев. Мы влезли в муравейник и лишь разворошили его.

После перекура ребята без прыти, без огонька расходятся возводить оборону, строить для каждого укрытия. Нисколько не сомневаемся, что бой этот — не последний.

Вскоре у шоссе собрался весь отряд и рота автоматчиков. Командир отряда с группой управления расположился на поляне. Поодаль особняком на коленях сидят, понурив головы, пленные.

Выясняется, что японцы были предупреждены о возможной высадке русского десанта. Но его сегодня никак не ожидали. Поэтому большая часть войск расположилась в северной части города и на подступах к нему, ждала приближения русских по сухопутью. Теперь вышедшие за город части возвращаются обратно. Из Панама в Чхонджин идет колонна походным порядком. Сколько в ней людей — пленные точно не знают, но думают, что батальон или два. К гарнизону на внешнем оборонительном рубеже Чхонджина приближаются японские части, отошедшие от границы, из Унги и Наджина.

Подсчет показывал, что к завтрашнему дню в Чхон-джине соберется не менее четырех-пяти тысяч японских солдат. Для полутора сотен десантников такое сопоставление никак нельзя признать выгодным...

Мы присели с Никандровым в сторонке, разговорились. Его взвод сначала гнался за японцами по городским улицам, а потом, боясь потерять отряд из виду, тоже повернул к южной окраине.

Теперь взвод Никандрова располагался между группой командира отряда и ротой автоматчиков, которой достался берег Сусончхона ближе к устью. В этой роте много потерь, ранен ее командир.

Докурив, Никандров поднялся и сказал, что пойдет к своему взводу, попробует пощипать отошедших за дома японцев, отогнать их к ночи подальше.

...Крадучись, навострив уши и просверливая глазами темноту, пробирались никандровские ребята по улицам. Вывернувшийся неосторожно из-за угла солдат попал под автомат Никандрова, мигом упал как подкошенный. Затем мичман толкнул калитку во двор дома и лоб в лоб столкнулся с двумя офицерами. Растеряйся он хоть на миг, худо бы обернулось. Но он даже быстрее, чем подумал, крикнул: «Руки вверх!» и нацелил на них автомат. Один тут же вскинул руки над головой, а второй бросился с саблей. Никандров защитился автоматом, сталь звякнула о сталь, враг занес саблю снова, но подоспевший разведчик выручил командира. Еще один враг как куль осел на землю. Сдавшегося японца отвели в общую группу пленных.

Из штаба на донесение отряда пришел неутешительный ответ: первый эшелон большого десанта можно ждать в лучшем случае завтра утром, то есть через полсуток. Отряду приказывалось остаться в городе, держаться любой ценой, пока не придет десант, непременно сохранить плацдарм в порту.

Нелегкое испытание отряду. На каждого десантника — по два-три десятка вражеских солдат.

Затишье длилось часа четыре. Около десяти вечера японцы под колпаком южной непроглядной темени пошли на прорыв. Сначала поискали слабое место во взводе Никандрова, чтобы прорваться к железнодорожному мосту, потом сунулись на нас — к шоссейному. С полчаса тарахтели из пулеметов и винтовок, подкрадывались для атаки, но мы залегли, как камень. И они смирились на время, отошли в город.

Подобралась ночь, теплая, душная. Не видно ни зги. На небе ни пятнышка, ни звездочки. Бойцы устали, вымотались. Прошел по отделениям, приказал, чтобы половина людей отдыхала, отправил спать и Агафонова, сам остался на вахте. Часа через два Семен пришел, доложил, что отдохнул, сменил меня. Я улегся на теплую землю, положив под голову рюкзак. Голова болела, рана ныла...

Подступил рассвет. Корейцы бы сказали: «На востоке пропел золотой петух».

В пять часов утра японцы стали переходить реку выше шоссейного моста, примерно в полукилометре от нас. Мы с ними ничего не могли поделать, автоматы с такого расстояния не достают. Японцы выбрались на левый берег и скрылись в густых зарослях.

Мы рассчитывали, что японцы полезут из города, с севера, но никак не из-за реки. Теперь пришлось развернуться, занять другие позиции. Мой взвод — почти на вчерашнем месте, на стыке с взводом Никандрова.

По кукурузе японцы подкрались чуть не к самой дороге, с кромки поля зачастили из карабинов и винтовок по всей цепочке отряда.

Позади нашей жидкой обороны стали рваться мины, снаряды. Это из-за реки открыла огонь минометная батарея и несколько малокалиберных орудий, типа противотанковых. На насыпь перед мостом на том берегу въехала автомашина со счетверенной пулеметной установкой — пули зацокали по асфальту, по скатам дорожной насыпи.

Огневой налет прижал отряд к дорожной насыпи, не дает поднять голову. Хочется втиснуться в землю, упрятаться в ней от пуль и осколков. Но покрытие насыпи столь твердое, что окопаться нельзя — будь у нас саперные лопатки, и они бы не помогли. Так и лежим под шквальным обстрелом, прикрытые сверху только небом.

Полчаса сыпались возле нас пули, снаряды и осколки. Убитых пока нет, но огонь этот все равно опасен: мы не можем отвечать японцам — от земли опасно приподнять голову, и они подползли совсем близко, могут вот-вот подняться в атаку. За флангом взвода Никандрова примерно полувзвод пересек шоссе и стал обтекать отряд с тыла. Вблизи моего взвода перебрела через реку еще рота японцев. Ясно, что нас собираются окружить и тут, у моста, раздавить. Командир отряда и начальник раз-, ведотдела приняли решение увести десантников из ловушки.

Отползаем от дороги, уходим из-под обстрела. Японцы следом по пятам не кидаются, боятся попасть под свой же огонь. Хорошую пользу сослужила нам их огневая завеса. Благополучно добежали до домов и стали осторожно отходить к центру города. Японцы бросились, наконец, вдогонку, но близко не подходят, перестреливаемся издалека. Несколько раз натыкались на патрульные посты, но расправились с ними без особого труда. Через связного спросил командира отряда, куда дальше подаваться. Леонов передал, что на городских улицах оставаться опасно, в их сплетении отделения отсекут друг от друга и побьют поодиночке, приказал отходить на северную окраину города, где начинались сопки, собраться на одной из них.

С перестрелками, с короткими стычками отделения отряда добрались до назначенного места. Здесь зарядили патронами диски и магазины, почистили оружие, поели, переобулись. Радисты тем временем получили радиограмму, что вчера вечером в порт нам в поддержку высажена рота пулеметчиков, а в пять часов утра на полуостров Комалсандан — батальон морской пехоты. Нам приказано войти с ними в контакт.

Вышли на прямую радиосвязь с батальоном морской пехоты. Оказалось, он — не в городе и даже не на его окраинах. Десантные суда в бухту не пробились, батальон высадился на восточном, морском побережье полуострова Комалсандан, двинулся к городу, но в пути наткнулся на большой японский заслон, ведет бой, может прислать только минометный взвод. Но мы и этому были рады. Кроме минометчиков, к отряду подошло около двух взводов из нашей роты автоматчиков, а отправившиеся в район порта разведчики разыскали и привели около взвода пулеметчиков — все, что осталось от подброшенной нам на подмогу роты. Выяснилось, что после выброски пулеметчики в темноте наткнулись на японский заслон, много бойцов погибло.

Командир устроил короткое совещание. Решили не сидеть здесь, на окраине, не ждать, пока вокруг, накопятся японцы.

Во второй половине дня сводный десантный отряд спустился в город. До центра дошли беспрепятственно, потом то в одном месте, то в другом стали натыкаться на японцев. Очень пригодились минометы. Ими выгоняли самураев из-за заборов и укрытий, гнали от себя подальше. Приноровились также вышибать их из домов и дворов гранатами. Через пару часов снова добрались до реки, опять заняли ее берег от шоссейного моста до устья.

Около пяти часов вечера возле нас снова стали рваться вражеские мины и снаряды. Нам отвечать было нечем, мины — на исходе. На Комалсандане тоже грохотала орудийная канонада.

На этот раз японцы стали обходить отряд со стороны городских улиц, пытаясь прижать его к реке. Уже в сумерках пришлось отойти от реки, во второй раз бросить дважды завоеванные позиции. Кровью они нам достались. Но неприятель пересиливает огнем, минами и снарядами.

Наш утренний путь через город на этот раз японцы перекрыли. Пытались прорваться еще в нескольких местах — тоже безуспешно. По песчаной косе у залива побежали к месту вчерашней высадки, вырвались из-под обстрела.

На море нерадостная для нас картина: два наших корабля, обстреливавшие позиции японцев на Комалсандане, уходят от его оконечности в море... Мы опять одни, без корабельной поддержки...

Пробились в порт. Полуостров Комалсандан охватывает бухту с востока. Там, где полуостров отрастает от материка, его пересекает узкая лощина от западного берега до восточного. Она вся застроена домами.

Огляделись. Горы подступают к порту совсем близко. На их склонах — японцы. На южной оконечности Комалсандана — вражеские батареи, с другой стороны от нас — неприятельские солдаты, которые пришли следом за нами из города. Где-то за хребтом полуострова, на восточном, обращенном к морю склоне,— батальон морской пехоты.

Мой взвод занял позицию вдоль причалов, взвод Никандрова — перед полуостровом Комалсандан. За ним — бойцы из роты автоматчиков, пулеметчики и минометчики. Если сосчитать всех — чуть более сотни.

Каждый про себя, не вслух, смекает: это место — последний рубеж. Отходить некуда, за спиной — море. Через город на материк, в крайнем случае, можно попробовать прорваться, но выйдут немногие.

Из грузов, балок и прочего выкладываем себе укрытия от пуль и мин.

Отделения Агафонова—рядом со взводом Никандрова. Его задача — не сводить глаз с лощины полуострова, не позволить, чтобы японцы просочились в стык между взводами. Семен ответил, что живым его с места не сдвинут.

Часам к десяти вечера противник подошел вплотную, опоясал отряд дугой. Концы этой дуги уперлись справа и слева в бухту, середина нависла с высот. Сначала стреляли сверху, потом пулеметный огонь стал спускаться все ниже по склону, прижимая нас к портовым постройкам. Мы отстреливаемся одиночными выстрелами, патронов у нас кот наплакал, надо беречь.

Внизу на склоне накопилось уже немало японцев, а к ним сверху еще ползут. И вот уже три цепи вражеских солдат готовятся к рывку.

Почти без пауз тарахтят наши автоматы и пулеметы, держимся только благодаря их огневому щиту. Нам ни в коем случае нельзя ни подниматься, ни атаковать — иначе всех перебьют. Наше спасение — огнем с места не давать японцам подняться, пойти на нас в атаку. В голове только одна мысль — стреляй, вернее выискивай, куда целиться. Разложили под руками гранаты — отбиваться, если японцы решатся на атаку.

Внезапно, без долгих сборов, хлынул теплый ливень. Неба не видно, из него хлещет будто из решета. Мгновенно всех промочило до нитки. Потоки воды льются не только сверху, она ручьями хлынула со склонов, течет по асфальту, завихряется возле нас и стекает в бухту. Ополаскивает отовсюду — и сверху, и снизу.

А японцы все стреляют, хотя и заметно реже. Но больше не ползут, вспышки замерли на одном месте, дождь и им — не мед...

Дождь поливал почти до часу ночи. Потом стал затихать и наконец утихомирился совсем. Осаждающие опять осмелели, стрелять принялись чаще, кучнее. Сгруппировавшись, кое-где стали соваться вперед. Мы стреляем очередями, а сами все чаще поглядываем на пустеющие диски, на отброшенные в сторону патронные магазины. Руки нет-нет да и сами собой непроизвольно тянутся к гранатам...

Японцы подползли метров на семьдесят. В атаку не поднимаются. Видно, не хватает духу, а может быть, рассчитывают на то, что запасы сил и патронов у нас не беспредельны. Стреляют лежа и что-то истошно кричат.

Это не команды, не воинственный «банзай», скорее всего, предлагают сдаваться. Только бы не бросились в атаку...

У нас по последнему диску или магазину. В ход пошли гранаты. Бережем только противотанковые, на крайний случай. Вынули и положили под руку ножи пистолеты. Светает...

Почему-то с вражеской стороны стрельба поутихла, хотя мы огня не прибавили. Вспышки удаляются. С чего бы это противнику отходить? И тут разнеслась весть, что у входа в бухту показались два наших корабля.

Японцы все шустрее удаляются, из автоматов их уже не достанешь. Мы за ними не гонимся — нет сил. Да и боеприпасы кончились, К тому же, как увидели свои корабли — злость на самураев пропала, на смену ей подкатили вялость, апатия. Черт с ними, пусть улепетывают, далеко не удерут. Отдохнем — настигнем.

Подошли фрегат и тральщик. Встали у стенки, ошвартовались. Командиры спустились по сходням, на пирсе поздоровались с разведчиками. Леонов подозвал меня, велел прислать к нему Агафонова. Я кликнул Семена, тот вырос мигом, как из-под земли.

Семен с командиром корабля поднялся на борт. Вижу, как он объясняет корректировщикам огня, где японцы, куда они откатываются. Корабли развернули орудия и начали стрелять вслед отходящим.

Взошло солнце. Солнце нашей победы, нашего выигрыша в операции. На исходе вторые сутки, как мы в Чхонджине. Нас изрядно погоняли по городу, мы вдоволь побегали и поползали, в боях и перестрелках потеряли немало своих товарищей. Но силы врага разведали, порт удержали. В бухту входят десантные суда — целый отряд кораблей. Захвачен еще один порт, через который осуществлялась связь Квантунской армии с Японией.

Отряду предоставили трехдневный отдых. На острове Русском отоспались, побрились, привели в порядок одежду, оружие. Диски опять заполнены патронами, гранаты — в сумках. Провели взыскательный разбор операций в корейские порты.

Радио сообщило о том, что император заявил о капитуляции Японии. Нам отбоя боевой готовности не объявляют.

19 августа 1945 года отряд отплыл в новый поход, Конечную цель не назвали, но сказали, что сделаем на сутки промежуточную остановку в Чхонджине.

Пострадал Чхонджин от боев и пожаров весьма основательно. Торчат остовы сгоревших зданий, стены уцелевших домов испещрены выбоинами от осколков. Улицы завалены битым кирпичом, стеклом, разным хламом. Нет электричества, не подается вода, ее доставляют в бункерах кораблей и судов и раздают по строгому лимиту. Но горожане толпами возвращаются к своим очагам. Каждый день на расчистку города выходит все больше и больше людей.

Жизнь входит в мирную колею, но она ставит множество вопросов. Корейцы спрашивают, можно ли им безбоязненно поселяться в своих жилищах или лучше пока отсиживаться в горах. Они хотят знать, взыщет ли советское командование с тех, кто в сумятице боев взял кое-что из японского имущества. Запасались корейцы в основном рисом, фасолью и другими продуктами. Объясняют, что изголодались за долгие годы, чашка риса им дороже любых шелков, Приводят пословицу: «Алмазные горы хороши, когда сыт».

Волнуют корейцев многие проблемы. Власть в их стране несколько десятилетий принадлежала японцам, теперь им надо брать ее в свои руки. Уже созданы городское самоуправление, народная милиция, но трудностей пока не убавляется.

Каждый день по многу часов длятся демонстрации и митинги горожан.

Развеваются красные флаги, висят лозунги, играет музыка. Люди словно сбросили оковы. И в то же время нас смущает, когда видим, как при встрече с советскими воинами мужчины и женщины издали начинают кланяться в пояс. Мы еще не разобрались, что это такое — традиционная восточная почтительность или последствие долгого колониального ига японцев.

На этот раз свою задачу отряд узнал еще в Чхонджине, до выхода в море.

Нам предстояло утром 21 августа высадиться на причалы порта Вонсан, крепко уцепиться за берег. Постараться взять в плен старший командный состав гарнизона, не удастся — изолировать его. Сложится обстановка благоприятно — на берег высадится большой десант. Если японцы вознамерятся дать ему бой в море или на берегу, большой десант в бой не станет ввязываться, повернет обратно. Командование десанта будет принимать решение о высадке или возвращении назад в зависимости от того, что сообщит об обстановке в городе наш отряд.

Вонсан — самый крупный город восточного побережья Кореи, в нем полтораста тысяч жителей, много заводов, здесь сходятся железные и шоссейные дороги, морские пути. Всякого военного люду, по данным разведотдела, до восьми тысяч. В порту базируются большие и малые военные корабли, на окраине города находится военный аэродром. Подступы с моря стерегут тяжелые береговые батареи.

От Чхонджина до Вонсана 350 миль — путь не близкий. Пока катера мчались к цели, разведчикам разрешили отдыхать. Расположились — кто в кубриках, кто на палубе.

На рассвете в море стали попадаться рыбацкие суденышки. С каждой милей их становилось все больше и больше. На парусах, сплетенных из соломки, нарисованы яркие цветы, драконы, фантастические ящеры. Рыбаки приветливо машут руками, что-то радостно кричат, улыбаются.

Подошли к заливу Ионхынман. В узкой его горловине — острова, утыканные батареями. Моторы тихонько проворачивают винты, катера крадучись проходят мимо. Комендоры и пулеметчики приникли к прицелам.

Прошли горловину, и моторы взревели на полных оборотах, помчались к причалу.

Привалили. Поблизости пришвартованы три транспорта, много шхун и джонок. Военных кораблей не видно. Отработанным приемом отряд мигом высадился на берег, бегом устремился в город. Кругом все тихо. Разведчики не услышали ни одного выстрела.

В припортовой части города расспросили первых же встретившихся нам жителей, где японские штабы.

Корейцы вели себя настороженно, боязливо, но ответили. Сверились с планами-картами. Многое совпадало.

Взвод Никандрова повернул в северную часть города, командир отряда с двумя отделениями и группой управления пошел к почте и телеграфу, а по двум соседним параллельным улицам — мой взвод.

На городских улицах народу было больше, люди вели себя смелее и приветливее. Через два-три квартала Леонов через посыльного позвал мой взвод к себе.

Подошли к комендатуре. Вышедшим представителям заявили, что вблизи города в море стоит отряд советских кораблей с десантом, что гарнизону предлагается сложить оружие. Из дома вынесли стол, стулья. Пришлось сесть за стол напротив японцев. Снова предъявили требование о капитуляции. Японцы ответили, что они подчиниться не могут. На это им без особых церемоний и посольских учтивостей сказали: их император заявил о капитуляции Японии, наше дело — не уговаривать, а принять сдачу оружия и пленение. Иначе будет применена сила. Тогда японский офицер объяснил, что он представляет лишь комендатуру, власть его на гарнизон не распространяется. Вести переговоры о капитуляции могут только командир военно-морской базы и начальник сухопутной обороны.

...К командованию гарнизона направились участвовавший в операции подполковник Инзарцев и взвод Никандрова. Шли по асфальтированной дороге к вершине холма, где за укреплениями обосновался штаб. Разведчикам было приказано утроить внимание, оружие держать наготове, но слишком его не выпячивать, первым огня не открывать.

На перекрестке, широко расставив ноги и держа в опущенных вниз руках винтовку, застыл японский солдат. Его обошли с двух сторон, не сказав ни слова, будто это манекен или статуя.

Через полсотни шагов дорогу преградили два станковых пулемета. Солдаты припали к прицелам, а офицеры присели в кюветах. По спинам у разведчиков забегали мурашки. Нажмут японцы на гашетки — глазом не моргнешь, как расстреляют в упор. Ни обсуждать, ни командовать некогда. Только привычка понимать командира без слов подсказала, как действовать. Не останавливаясь, не замедлив даже шага, не обращая на пулеметчиков никакого внимания, прошли вперед.

Приблизились к запертым воротам, у которых стояли двое солдат с винтовками. И с ними не обмолвились ни словом, лишь остановились на несколько мгновений, подождали, пока подойдут остальные.

Ворота распахнулись, показался офицер, спросил, что нужно. Ему ответили, что надо видеть командование гарнизона. Он безмолвно повернулся и ушел докладывать. Ждали минут двадцать. Смутная тревога шевелилась в груди.

Ворота отворились снова. За ними стояло несколько офицеров, впереди — полковник. Он отрекомендовался комендантом крепости. Адъютант поставил позади него раскладное креслице, полковник чинно, неторопливо сел, поставил между ног шашку, оперся руками на ее эфес и сказал, что готов слушать.

Ситуация, в понимании дипломатов, острая: японец сидит, а победители, требующие капитуляции, стоят перед ним.

Инзарцев, как старший по званию и положению, хотя и был, подобно всем разведчикам, не в военной форме, а в полуспортивной, полуштатской одежде, заявил, что он и его спутники представляют здесь десант Тихоокеанского флота, что он уполномочен принять от японского гарнизона капитуляцию. Командованию гарнизона предлагается прибыть на советский корабль для ведения переговоров: где и в какой очередности сдаваться, куда складывать оружие.

Слегка кивнув головой в знак понимания, японский полковник сказал, что о требовании советских представителей будет немедленно доложено начальнику гарнизона, затем встал и прямой, важный, напыщенный зашагал в штаб. За полковником последовал адъютант со стулом, за ними — остальные офицеры.

Разведчики повернули обратно. От штаба к порту пошли группами по два-три человека по узким боковым аллеям, а затем по разным улицам. Сделано это было для того, чтобы их трудно было сосчитать.

Когда Никандров с несколькими разведчиками шли по набережной канала, с мостика им навстречу ступил взвод солдат. Японцы от неожиданности так опешили, что в первые мгновения не нашлись, что делать. Воспользовавшись замешательством, разведчики отобрали у них оружие и побросали в воду. Пока разоружали, место этой забавной и рискованной сцены окружили горожане. Видя, как бесцеремонно обращаются русские с их недавними повелителями, корейцы от души смеялись, потешаясь над обескураженными вояками.

...Время повернуло за полдень. Солнце нещадно печет, прожаривает через пилотку. Отряд, разбившись на крохотные группки, все еще один в большом городе со многими тысячами японцев. Городские жители приветливы, стараются заговорить, с готовностью отвечают на вопросы. Но улицы немноголюдны, двери, калитки, ворота затворены, магазины закрыты. Лишь изредка проедет одиночная машина или продребезжит повозка.

Когда попадаются безоружные японские военнослужащие поодиночке и группами, проходим мимо них молча, как бы не заметив.

В третьем часу дня в порт вошел тральщик, встал у  причала. На нем прибыли командир отряда кораблей, командир десантного отряда, один из старших офицеров разведотдела, два взвода морских пехотинцев. Командование сошло на берег, а матросы и десантники остались на корабле.

Разведчики к этому времени собрались в порту. Доложили командованию десанта, что делается в городе, как проходили переговоры с японцами. Было решено: до пяти часов вечера — времени, назначенного для прибытия в порт командования японского гарнизона,— десант на берег не высаживать, но корабли с ним подтянуть к городу.

Корабли еще не причалили, а из города потоками хлынули в порт колонны людей. В руках — белые полотнища с иероглифами, красные флаги. Толпа заполнила причалы, припортовые улицы. Люди взобрались на, изгороди, крыши, штабеля грузов. Начались митинги. Ораторы о чем-то горячо говорили. Переводчики объяснили, что они благодарят Красную Армию за освобождение.

...Время явки командования японского гарнизона для переговоров истекло. Оно в порт не явилось.

Узел связи десанта, находившийся на эсминце «Войков», принял из штаба флота радиограмму. Десанту было приказано проявить твердость, ни на какие уступки не соглашаться, требовать незамедлительной и полной капитуляции со сдачей всего оружия. Гарнизон разоружить, всех военнослужащих взять в плен.

Разведчики снова были направлены в штаб гарнизона с заданием: доставить японское командование в порт. Выполнять задание отправились командир отряда и его замполит, взяв из каждого взвода по отделению. Н« этот раз разведчиков провели в здание штаба. Но командир военно-морской базы и начальник сухопутной обороны капитулировать не соглашались, придумывая все новые и новые уловки. Неизвестно, чем закончились бы эти переговоры, если бы японское командование неожиданно не известили, что в порт высаживается десант.

Только тогда они стали послушнее, согласились немедленно отправиться на переговоры. Шли неторопливо, пытаясь сохранить на лице маску спокойствия и достоинства. Переводчик по этому поводу заметил: «Когда быка ведут на убой, он не торопится».

Возле корабля оказалась всего одна рота морской пехоты. Это о ней, когда она спускалась по трапам на пирс, доложили в японский штаб. Весь остальной десант все еще оставался на кораблях.

Стемнело. В городе стали зажигаться огни. Корейцы разошлись по домам.

А на эсминце японцы по-прежнему изощрялись в хитростях. Их цель была очевидна: как можно дольше тянуть волынку, выиграть время, мало ли что изменится: может быть, союзники договорятся отпустить их домой или от их начальства поступит приказ капитулировать — тогда позор пленения ляжет не на их головы, а на тех, кто им приказал это сделать.

Приближалась ночь. Чтобы обезопасить корабли от нападения с берега, был высажен весь десант. На порт и город корабли направили прожекторы, орудия.

Через некоторое время наблюдатели доложили, что к десанту стягиваются японские солдаты. Наш отряд и роту автоматчиков направили в южную часть порта. Мы увидели, как японцы плотными цепями, с оружием в руках, спускаются к стоянке кораблей. Вместе с автоматчиками взяли оружие на изготовку.

К этому времени на эсминце командира морской базы, начальника сухопутной обороны и их высоких соратников предупредили, что при малейшей попытке нападения на десант они будут немедленно расстреляны, а корабли обрушат всю мощь артиллерии на японские войска. За гибель людей и разрушения в ответе перед народом будут они. Японский адмирал сначала заметался, а потом направил через своего офицера связи приказ войскам остановиться, не допускать кровопролития. Японцы замерли на месте, с десантом больше не сближаются, но и обратно не отходят. На нескольких припортовых улицах на тротуарах с одной стороны застыли с оружием на изготовку десантники, а с другой в такой же позе — японцы. Оружие направлено друг на друга. Пока оно не стреляет. Ведется тягостная психологическая война... У кого окажутся крепче нервы... Так стоим час, второй, третий...

Японские командиры сидят под охраной в салоне и в каютах, офицеры связи — тоже на корабле. Их контакты с японскими подразделениями возможны только через советских офицеров и переводчиков.

В тишине ночи раздались гудки паровозов, перестук колес. Заподозрили, что это не случайно. Выделили из отряда группу подрывников, доставили их на катерах к южному берегу бухты. Там они высадились, пробрались к железной дороге, взорвали два небольших моста, отрезав составам путь на юг.

Кончилась ночь, стало светать. А на припортовых улицах по-прежнему напротив друг друга стояли десантники и японцы. Ноги и руки затекли, все тело налилось свинцом от многочасовой неподвижности. Японцы тоже устали, в нескольких местах они больше не стояли цепью, сбились кучками.

В порту оживление. Десятки джонок, подняв паруса, выходят на лов. Пусть русские и японцы разбираются, воевать или не воевать, а корейцам надо ловить рыбу, кормить себя и детей.

Командир десанта приказал прекратить неподвижное стояние, оттеснить противника в город и на окраины. Десантники сделали вперед шаг, другой, третий... Японцы стоят на месте. Еще несколько шагов... Корабельные орудия шевелятся, наводят... Шеренги противника попятились. Моряки опять приблизились к ним. Японцы снова отошли. Так шаг за шагом, с улицы на улицу, вытеснили их через центр города на окраину.

Отряд разведчиков затребовали обратно в порт, к стоянке кораблей. Нашлось новое срочное дело: отправиться на аэродром, захватить самолеты, заставить капитулировать военно-воздушную базу.

На катерах перешли к берегу полуострова Кальма. Бегом проскочили на взлетную полосу, залегли в траве, в низкорослом кустарнике. В разные стороны нацелили пулеметы и автоматы. Пара отделений побежала осматривать капониры и ангары. Исправных самолетов там не оказалось.

Офицеры направились к штабу военно-воздушной базы. Раскурили свои трубки — волнение все же пробирает, мало ли чем может обернуться это шествие по аэродрому.

Навстречу подъехал японский офицер на велосипеде.

— Приказываю всем покинуть аэродром. Иначе будет открыт огонь,— говорит он по-русски.

— Приказываем теперь мы. Вы должны исполнять наши приказы,— ответил на ходу командир.

Японец поплелся следом, придерживая рукой велосипед. Возле штаба его послали вызвать на улицу для переговоров командира базы. На исполнение дали двадцать минут.

С десяток разведчиков встали вокруг командиров — и для представительности, и для охраны. Затянулись трубками и матросы. Часы отстукивают тягостные, тревожные минуты. Но надо держаться уверенно, невозмутимо.

Минут через пятнадцать из штаба появился его начальник в сопровождении двух младших офицеров. Потребовали от него капитуляции военно-воздушной базы, сдачи в плен ее личного состава, передачи десанту самолетов, техники, имущества. Полковник тоже попытался устроить жвачку из переговоров, но ему дали тридцать минут и посоветовали не тратить их попусту.

Назначенный срок еще не истек — из штаба вышел офицер и пригласил наших командиров к полковнику. Пришлось идти. Перед уходом Леонов предупредил командиров взводов: если прозвучит хотя бы один выстрел, немедленно уводить отряд с аэродрома, постараться присоединиться к десанту.

В штабе полковник заявил, что офицерская честь не позволяет ему капитулировать перед младшими по званию. Ему ответили, что он капитулирует не перед сидящими здесь офицерами, а перед Советскими Вооруженными Силами. И тут случилось совершенно непредвиденное: над базой просвистело звено советских истребителей. Как потом выяснилось, они вели разведку и тут оказались случайно. Но их появление было удивительно кстати. Оно так подействовало на полковника, что он сразу обмяк, заплетающимся от волнения языком ответил, что подпишет акт о капитуляции. Его приказ передали по радио по всей базе.

На летном поле первыми выложили пистолеты офицеры штаба, за ними потянулись остальные. Гора винтовок, карабинов, пистолетов, шашек стала расти. Сдавшие оружие отходили в сторону и становились в строй. Когда стало заметно, что пленные устали стоять, им разрешили сесть.

В плен сдалось более тысячи двухсот человек. Оружие сложили в машины, отправили в порт. Туда же направились колонны сдавшихся.

А в городе все оставалось по-прежнему. Около пяти часов вечера возле железнодорожной станции несколько сот японцев попытались пробиться к путям и захватить эшелоны, чтобы прорваться на юг, а оттуда переправиться в Японию. Но им не дали осуществить этот замысел. В шесть часов вечера командование японского гарнизона все же подписало акт о капитуляции.

Еще три дня разведчики вместе с остальным десантом разоружали гарнизон. Восьмитысячное войско превратилось в скопище пленных. Около четырехсот офицеров сложили оружие. Более пяти тысяч винтовок, свыше трехсот пулеметов, почти тридцать береговых орудий и десять батарей полевой артиллерии стали трофеями.

Наш Отряд особого назначения был только частицей тех сил, которые обеспечили победу над милитаристской Японией, разгромили ее войска на территории Манчжурии и Северной Кореи. А ведь считалось, что японцы достаточно сильны, чтобы защитить захваченные материковые территории. И людей, и техники было с лихвой. Но события сразу стали развиваться столь стремительно, прорывы советских войск в Манчжурию были столь глубоки, что спутали все ожидания японского командования, которое рассчитывало вести бои в приграничных районах. А тут еще как гром среди ясного неба обрушились донесения о высадке морских десантов на Сахалине и Курильских островах, в Корее, воздушного — в Пхеньяне.

За особую воинскую доблесть, смелость и решительность в разведке, за боевое мастерство наш отряд преобразовали в гвардейский. Он стал именоваться гвардейским Отрядом особого назначения. Его дважды упомянули в приказах Верховного Главнокомандующего в числе наиболее отличившихся в войне на Дальнем Востоке частей и кораблей. Для такого небольшого отряда —  это наивысшая честь.

Всех участников разведывательных операций заслуженно отметили самыми высокими наградами. Виктор Леонов удостоился второй Золотой Звезды Героя Советского Союза. Получил звание Героя Советского Союза Александр Никандров. К боевым наградам Семена Агафонова после этих операций прибавился третий орден Красного Знамени.

...Родился Семен Агафонов на берегу Белого моря. Служил на Баренцевом, на Японском. Последние годы провел на Черном, в Евпатории.

Александр Никандров после войны долго жил в приглянувшемся ему в молодости Мончегорске, а потом вдруг сменил Север на Сибирь, обосновался в Омске. Работал на заводе. Нет-нет да и навещал Мурманск, другие дорогие ему места Заполярья.

Больше четырех десятков лет после войны проскочили как мгновение. Мы не заметили, как состарились, стали пенсионерами. Давно уже никто из моих соратников не служит на флоте. Трижды провели большой сбор, прошли по местам боевых походов, погоревали над могилами друзей.

Год от года когорта наша все больше редеет. На последнюю встречу, приуроченную к пятидесятилетию Северного флота, нас не собралось и полтора десятка.

Пробежавшие годы изменили все вокруг. Совсем другой стала Северная Корея, куда мы ходили в разведку. Она просто неузнаваема. Только сопки, реки, береговые очертания остались прежними. Все остальное несравнимо с тогдашним. Мне пришлось побывать в этой стране через тридцать и через сорок лет после наших походов. Поразился тому, что успели сделать за эти годы трудолюбивые корейцы.

На горе Моранбон в Пхеньяне установлен монумент. На нем слова: «Великий советский народ разгромил японских империалистов и освободил корейский народ». В этих словах признательность и Александру Никандрову, и Семену Агафонову, и остальным разведчикам гвардейского Отряда особого назначения, а также всем тем советским людям, которые держали оружие в годы борьбы с фашизмом и японским милитаризмом, работали не покладая рук в тылу.